Непорочная Дева и Нерушимая стена: Божья Матерь в учении и проповедях митрополита Антония Сурожского

Митрополит Антоний Сурожский – выдающаяся фигура Русского зарубежья, оказавшая серьезное влияние на богословие ХХ века. Он был замечательной, неординарной личностью, и ему был свойственен свой особый взгляд на святоотеческую мысль, отличавшийся от воззрений других теологов, его современников, таких, например, как митрополит Каллист Уэр, митрополит Иоанн Зизиулас, Христос Яннарас, прот. Эндрю Лут и другие. У каждого из них сложилось свое видение христианства, которое обогатило православное богословие и сделало его таким, каким мы знаем его сегодня.

Митрополит Антоний учился во Франции, получил профессию врача и степень доктора медицины. Он не имел богословского образования и тем не менее четырежды удостоился почетного звания доктора богословия. Сперва – от Абердинского университета «за проповедь Слова Божьего и усилия по возрождению духовной жизни» в Великобритании, затем в Московской духовной академии «За богословские пастырские и богословские труды», а также от Кембриджского университета и Киевской духовной академии. Столь широкое признание в академической среде поистине удивительно, принимая во внимание тот факт, что митрополит Антоний никогда не писал научных статей и книг. Его богословие находило отражение в беседах и проповедях. Он обладал замечательным ораторским даром и глубоким знанием как Писания, так и трудов отцов Церкви.

По общему мнению его главным талантом и одним из ценнейших качеств было умение увязывать богословие с повседневными вопросами, которые волнуют людей в современном обществе.

Построение бесед и проповедей митрополита Антония пока еще никто систематически не изучал, хотя тема эта чрезвычайно интересная и перспективная, особенно если сравнить беседы владыки с типичными образцами византийской гомилетической литературы и другими духовными текстами поствизантийского периода. Однако эту тему я пока оставлю в стороне и обращусь к основному предмету моего доклада, который посвящен взгляду митрополита Антония на Матерь Божью. Здесь мне хотелось бы показать, каким образом владыка помогает нам лучше понять и представить себе образ Матери Христа и раскрывает ее роль в спасении человечества.

Учение владыки о Марии тесно связано с теми вопросами, которые не давали покоя человечеству в ХХ веке. Как это часто бывает в христианской истории, почитание Марии становится эхом, отражающим повседневные труды и заботы людей, сомнения и страхи, связанные с их представлением о божественном. Особая популярность бесед владыки Антония объясняется именно тем, что его богословские идеи были близки и понятны современникам. Его проповедь всегда была основана на личном опыте человека, обладающего житейской мудростью и в то же время глубоко проникшего в суть Писания.

Образ Марии был дорог сердцу верующих с самых ранних этапов христианской истории. Лишь сейчас мы начинаем постепенно осознавать, насколько сложен и многогранен культ Девы Марии и сколь много независимых, внутренних течений влияли на то, как он складывался в Византии и в последующие века после ее падения. В разных географических районах фигура Богоматери интерпретировалась по-разному. Ее часто использовали для того, чтобы поддержать те или иные богословские постулаты, придать авторитет мнению или подчеркнуть высокую ценность определенных добродетелей.

Постараюсь коротко отметить основные вехи в почитании Марии. В раннехристианском изобразительном искусстве отчетливо видна Ее связь с женскими божествами Восточного Средиземноморья, особенно с Исидой. Во II веке нашей эры, когда встает необходимость осмысления соотношения Ветхого и Нового завета и типологического отражения ветхозаветных персонажей и событий в Новом Завете, Марию начинают рассматривать как вторую Еву.

В IV веке с распространением монашества большое внимание начали уделять ее совершенству и девственности, особо подчеркивая ее чистоту и святость. В V веке на первый план выходит аллегорическая интерпретация, предложенная Александрийской школой богословия. В это время акценты снова смещаются, на первый план выходят споры о возможности приложения к Марии парадоксального титула Theotokos (Богородица), позволяющего в обобщенном виде передать трудно выразимую реальность явления Слова во плоти. В этот же период Ее культ активно распространяется в Константинополе, а места, где хранятся связанные с Ее земной жизнью реликвии, становятся главными местами притяжения паломников.

Между V и VII веками, как считают некоторые исследователи, в образе Марии начинают видеть образ царской власти. Богоматерь воспринимается как подлинная Владычица империи и защитница города во время осады. Она появляется у его стен, обращая в бегство врага.

В результате доктринальной полемики периода «темных веков» ее образ тесно сплетается со Страстями Христовыми. В эпоху иконоборчества наблюдается бурный расцвет культа Марии. Ее называют вратами жизни, через которые Христос входит в мир, и в этом качестве она становится знаменем тех, кто считает материю освященной и отстаивает право на почитание икон и мощей святых.

Представления о Богоматери и поклонение ей в последующие века находят отражение в посвященных ей гимнах и акафистах, которые со временем становятся частью литургических текстов.

Примечательно, что и после VII Вселенского собора 787 года, отстоявшего иконопочитание, Мария остается символом и образом, активно используемым для передачи вероучительных идей. Яркий пример тому – текст XIV века, принадлежащий святителю Григорию Паламе, основоположнику исихазма. В своем «Слове на Введение во Храм Пресвятой Богородицы»[1] он обращается к слушателям как к священному сообществу и называет Марию одушевленным образом (έμπνουν άγαλμα) и живым изображением всякой добродетели, средоточием божественной и человеческой благодати. Палама говорит о том, что она проложила человечеству путь в Небеса, сделала всех чадами Божьими и позволила людям освободиться от оков плоти и приобщиться Духу. Богоматерь выступает и как посредница, примирительница, и как Царица всего сущего в этом мире и в мире горнем, Владычица всего мироздания (παγκοσμίου βασιλίδος). При этом она не украшена ни венцом, ни драгоценными камнями и дорогими одеждами. Символы ее царского достоинства – духовные добродетели и пребывание на ней Духа святого.

Красота Марии служит связующим звеном, соединяющим видимый и невидимый мир. Она направляет разум человека к Богу[2]. Богоматерь именуется одушевленным (точнее, дышащим — έμπνους) Престолом Божьим, главное украшение которого есть сам восседающий на нем Царь.

Автор Слова указывает на то, что земля соединилась с Небесами благодаря посредничеству Девы, и через это произошло Боговоплощение, делающее возможным наш союз с Творцом. Палама говорит: «Явившись посредницей между Богом и всем человеческим родом, она Бога соделала Сыном Человеческим, людей же сотворила сынами Божиими»[3]. В другом месте автор обращается к Марии: «Ты даровала нам и телесными глазами увидеть Невидимого, приявшего образ и вид нас, людей; прикоснуться к Невещественному и Неприкосновенному, восприявшему материю».

Мария выступает как пример для подражания, которому следует исихаст: «Всенепорочная ушла из людской среды, и , бежав от достойного порицания уклада нашей жизни, избрала для себя невидимый для всех образ жития в святейших частях храма, находясь в которых, освободившись от всяких связывающих уз и отряхнув всякие связи и став выше сострадания к Своему собственному телу, Она собрала ум к сосредоточенности в самом себе и вниманию и непрестанной божественной молитве” [4].

Предстояние Марии Богу от лица человечества становится отправной точкой для начала реализации божественного замысла о Воплощении:

«Возымев жалость к общему (с ней) человеческому роду и размышляя о том, каким образом могло бы быть найдено врачевство, противодействующее таковому недугу, Она немедленно решила всей душою обратиться к Богу и, взяв на себя посольство за нас, принудить Невынуждаемого и скорее привлечь Его к нам так, чтобы Он Сам отстранил проклятие и остановил распространение пожара, сжигающего души, и ослабил силу противоборствующих, и вместо (проклятия) даровал благословение, и воссиял священный свет и, исцелив немощное, соединил с Собою Свое творение»[5].

Григорий Палама использует в отношении Девы Марии греческое слово “Αυτοχειροτόνητος”, обозначающее человека, который принял священнический сан, чтобы предстоять за все человечество.

Таким образом само естество, сам склад души Марии располагали к тому, чтобы соединить дух и материю. Богословие Паламы, которое я в данном случае предлагаю сравнить с богословием Митрополита Антония, предполагает, что Мария достигает вершин святости (πάγκαλη), она прекрасна и обладает высшими добродетелями, которые являются глубинными, внутренними ее свойствами. При этом мне хотелось бы особо отметить, что взгляд на Марию Григория Паламы прежде всего отражает нацеленность исихаста на монашескую жизнь, уход от мира, непрестанную сосредоточенную молитву. Кроме того, нельзя не обратить внимания, что святитель подчеркивает диалектичность взаимоотношения духа с материей – в его эпоху это было одним из главенствующих богословских вопросов.

Для митрополита Антония данные темы также можно считать ключевыми. В своих беседах и проповедях он часто касался взаимодействия духа и материи, иногда называя это «христианским материализмом», а также много говорил о молитве и сосредоточенности в духовной жизни. Это отмечают все, кто знал его при жизни, и кто продолжает хранить наследие владыки Антония после его смерти в 2003 году.

Он рос в семье высокопоставленного российского дипломата, который сделал карьеру непосредственно перед Октябрьской революцией. Митрополит Антоний был одним из многих россиян, чья жизнь радикально изменилась после революции. Разрыв с родиной был подобен незаживающей ране, которая начала постепенно заживать лишь в 1990-х, когда на руинах СССР снова стала возрождаться Россия. Однако этот процесс тоже не был безболезненным: страна теряла обширные территории, население которых стремилось обрести независимость от централизованной власти Москвы.

Митрополит Антоний не порывал с духовными традициями своего народа, но в то же время испытал влияния различных культур. Его личность формировалась в трудные времена, в годы потрясений и испытаний. Китайцы считают, что жить в эпоху перемен – страшное проклятие, однако этот тяжкий крест можно рассматривать и как своего рода благословение. Нетрудно придти к такому выводу, если посмотреть, как много дала в ХХ веке Западу русская эмиграция.

Сама личность владыки Антония – предмет более чем достойный внимания и изучения. Можно было бы написать не одну монографию об этом человеке, создав его портрет на фоне полной драматизма и катастроф современной истории, а также (что представляется более интересным) написать о его вкладе в развитие и восприятие православного богословия XX века. Однако изучив богатый материал архивных публикаций Сурожской епархии, а также документы и тексты, издаваемые Фондом митрополита Антония, я решила сфокусировать внимание именно на учении владыки о Марии, на том, как он говорит о ней в своих беседах, какой образ Богоматери возникает в его проповедях.

Суть его понимания образа Марии в том, что она представляется идеалом, образцом личности, которой должны подражать все христиане. Интересно, что митрополит Антоний видит в Богоматери совершенный образ, в какой-то мере напоминающий описываемый Григорием Паламой «одушевленный образ», наделенный всеми добродетелями.

Владыка рисует Марию как прототип и пример для всякого христианина. Она несет в себе типологические черты, но они, впрочем, не возводят ее ко Второй Еве (во всяком случае, в тех проповедях, которые я изучала, отсылок к Еве нет).

Среди ее качеств главным становится послушание. В ряде случаев митрополит Антоний цитирует Чарльза Уильямса, который говорит о том, что «в назначенное время Дева Израильская оказалась способна произнести Имя Божие всем умом своим, всем сердцем своим, всей волей, всей плотью своей — и Бог воплотился в ней. Она отказывается от себя, дарит себя другим, и в то же время героически и безоглядно принимает то, что даруется ей. Это смиренное самопожертвование и героическое принятие замечательно из-за того, что это для Нее могло означать с человеческой точки зрения.[6] Смирение владыка понимает совсем не как самоуничижение. Антоний Сурожский возвращает этому понятию первоначальный смысл, чтобы объяснить, какое смирение продемонстрировала Мария. Он говорит, что humilitas – смирение – происходит от humus – плодородная земля. «Плодородная земля лежит абсолютно открытая всему и вся, любому действию – человеку ли, вспахивающему или засоряющему ее, или орошающему ее дождю. Она податлива, готова принять семя и принести плод, доступна всякому как свободный дар. Это и есть суть смирения, и именно такое смирение мы видим в Божьей Матери».

Смирение Марии напрямую связано с тем, что она становится Божьей Матерью и содействует Воплощению. В этом проявляется ее духовная и нравственная открытость Богу. Именно такими, как часто говорил митрополитАнтоний, должны быть отношения человека с Богом. Владыка часто подчеркивал, что связь с Ним направлена в обе стороны, что в ней важен отклик, взаимное движение навстречу друг другу как в абсолютной и глубокой любви.

Антоний Сурожский всегда тонко и деликатно подходил к интерпретации образа Марии, стараясь максимально передать его полноту. Говоря о гибкости и податливости Божьей Матери, он приводит несколько аналогий. Вот ребенок учится писать, и его рука гибко и послушно следует за материнской, вот хирург облекает свою руку в тонкую и хрупкую хирургическую перчатку, защищающую пациента и в то же время позволяющую врачу свободно действовать инструментом и творить им чудеса. Или еще один пример – парус, наполняемый ветром так, что он несет корабль в правильном направлении.

Тема послушания часто встречается в текстах владыки. В беседе «Ученичество, послушание, свобода» (Церковь Св. Марии, Оксфорд) он подчеркивает, что стать подлинным учеником Христа можно только в ситуации полного доверия Богу. Умение слушать играет важную роль в понимании владыкой послушания. Именно этим качеством Марии он особенно восхищается, говоря о чуде в Кане Галилейской. Здесь, я убеждена, имеется в виду не столько сама способность слышать, сколько способность воспринимать, понимать, принимать. При этом в послушании Марии нет простой равнодушной покорности.

Размышляя на эту тему, владыка говорит, что «ученичество начинается с безмолвия и слушания. Когда мы слушаем кого-нибудь, нам кажется, что мы молчим, потому что не произносим слов; но ум наш непрерывно работает, наши чувства живо откликаются, наша воля соглашается или не соглашается с тем, что мы слышим; более того, сколько мыслей и чувств, не имеющих никакого отношения к слышимому, роится в нашей голове. Не такое безмолвие предполагается при ученичестве. Настоящее безмолвие, к которому мы должны стремиться как к исходной точке, это полный покой ума, сердца и воли, полный покой всего, что есть в нас, включая и тело наше, чтобы мы могли в полноте воспринимать услышанное слово, и одновременно пребывать в полном покое. Безмолвие, о котором я говорю, это безмолвие часового на посту в минуту опасности; он весь — внимание, замер в напряжении, чутко прислушивается к каждому шороху, каждому движению»[7] . Именно так Антоний Сурожский описывает состояние Марии: внимание и полный покой, замирание и в то же время живая реакция на любой звук и движение.

Владыка Антоний обладает даром рассказывать о Священном Писании так, что евангельские события оживают и становятся для его слушателей реальностью. Он избегает штампов, мешающих живому, непосредственному восприятию евангельского текста, и всегда соотносит евангельские события с проблемами сегодняшнего дня. В его описании Благовещения слышны отголоски тех страхов и волнений, которые он и его поколение пережили в тяжелые ранние годы эмиграции и Второй мировой войны. Он подчеркивает, что послушание Девы Марии – выбор отнюдь не легкий. Это согласие на дело, которое могло закончиться для нее гибелью, ведь по иудейскому закону того времени незамужнюю беременную женщину побивали камнями.

Жестокость и реальность смерти хорошо видны и в той параллели, которую владыка Антоний проводит между тем, как откликнулась на весть архангела Дева Мария и жертвой Авраама. И Мария, и Авраам безусловно и полностью доверились Богу. В своей недавней работе «“И Тебе Самой оружие пройдет душу” (Лк 2:35): кенозис Христа и Божией Матери», опубликованной в 2014 г. православной церковью святого Воскресения, о. Констас Максимос из афонского монастыря Симонопетра проводит очень интересный анализ связи Благовещения и Сретения с Распятием в контексте того, как сбывается пророчество о «мече, который пройдет душу» Марии. В этой замечательной статье улавливается сходство с богословским подходом митрополита Антония. В одной из своих бесед о православной традиции почитания икон владыка рассказывает о поразившей его иконе, где Богородица изображена одна, в виде юной крестьянской девушки с непокрытой головой, неубранными волосами и руками, сцепленными в жесте отчаяния и боли. Икона кажется немного странной, отмечает владыка, пока не разглядишь, что на заднем плане бледно-желтой краской написан Крест. Дева Мария погружена в размышления о распятии – и поэтому вся ее фигура выражает такое страдание.

Тема смерти и жертвы находит отражение и в следующих словах владыки:

«Это то, с чем придется столкнуться очень немногим из нас – по крайней мере, я на это надеюсь; но это происходит в разных уголках планеты постоянно, и в ходе человеческой истории это происходило постоянно: человек разрешает своему близкому отдать жизнь за Бога или за людей – и не произносит при этом ни слова протеста, но соучаствует с ним в этой героической жертве». Понимание согласия Марии как соучастия в героической жертве, конечно же, импонировало западным слушателям владыки Антония, но только представьте себе, насколько близко такое понимание было для русских, которые слушали его проповеди на кассетах или читали их самиздатовские расшифровки. Соотечественник владыки, переживший страшные события XX века, слишком хорошо понимал, что значит принести себя в жертву за Бога или за людей; ему была знакома близость смерти, ее ужас; ему были близки и понятны те образы, на которые владыка так лаконично намекал в своих проповедях.

Лишения, выпавшие на долю митрополита Антония в его ранние годы, и общая ситуация, в которой оказались русские эмигранты на Западе, во многом сформировали его взгляд на христианство и на такие понятия, как преследование, жертва – но также и на понимание взаимоотношений человека с Богом. Его подход к Евангелию не как к рассказу, но как к реальности, с которой мы можем соотносить собственную жизнь, находит отражение и в его беседах о Страстной Пятнице, где сама смерть Христа трактуется им как согласие Спасителя до конца разделить с человеком весь трагизм его бытия

Он подчеркивает, что Христос испытывает все человеческие чувства: одиночество, унижение, предательство, ненависть. Он идет даже дальше того и говорит, что смерть Христова была доказательством Его солидарности с человечеством. Он цитирует песнопение Великого Четверга: «О Жизнь вечная, как ты умираешь? О Свет, как Ты угасаешь?» и утверждает, что это не просто слова. «Это не аллегория, не метафора… Он /Христос/ умирает на Кресте, и Его последние слова – самые трагичные слова в истории. Он, Сын Божий, потому что Он принял на Себя полную, конечную, безоговорочную и безграничную солидарность с человеком во всем, не участвуя в грехе, но принимая все последствия греха, Он, пригвожденный ко кресту, испускает вопль погибающего человечества: “Боже Мой! Боже Мой! Почему Ты Меня оставил?»»

Иногда высказывается мнение, что у митрополита Антония не было своего богословия. Я хотела бы отметить, что он действительно не был теологом, и это становится очевидным по некоторым его критическим замечаниям в адрес систематического богословия. Как прекрасный оратор он свободно оперирует такими источниками, как святоотеческая литература, гимнография, а также использует свой собственный обширный круг чтения. Владыка Антоний конструирует свои проповеди из своего рода «кирпичиков» – и здесь уместно вспомнить о так называемой «устной теории», разработанной Пэрри и Лордом в 1930-х гг., которая в более поздние годы получила свое развитие у Грегори Надь в его книге «Поэзия как представление» (Poetry as Performance). Эпистемологические инструменты были чужды его способу передачи евангельской вести как реального опыта. Вместо анализа слов и образов, методов и техник, владыка Антоний во многом подходит к чтению Евангелия так, как это делали отцы Церкви. Следует отметить и то, с какой увлеченностью он обращается к этимологии слов, чтобы раскрыть их глубинный мистический смысл – например, его этимологический подход к слову «Бог», чей корень в готском языке означает «тот, перед которым падают ниц в благоговении».

В беседе, которая включена в книгу «Человек перед Богом», говоря о последних словах Христа, произнесенных Им на Кресте, митрополит Антоний отвергает их типологическое понимание – или, вернее, предлагает более глубокий уровень их понимания. «Любители экзегетики, – говорит он, – объясняют нам, что, произнося слова “Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?”, Иисус цитирует стих из пророческого псалма». Здесь владыка довольно уничижительно высказывается о типологической экзегетике. Не без иронии он спрашивает своих слушателей, доводилось ли им видеть умирающего человека, который бы декламировал молитвы, выученные в детстве. И продолжает: «Кроме того, это ошибочное видение: ведь пророчество бывает обращено к своему исполнению; исполнению не свойственно приводить слова пророчества. Нет, это было нечто совершенно реальное».

Такой яркий акцент на реальности описываемого встряхивает слушателя, захватывает его внимание и переносит его в самую гущу событий. Цитирую из той же проповеди в Страстную Пятницу: «”Боже Мой! Боже Мой!” – повторение этих слов, конечно же, не случайно. Он испустил вопль, выкрикнул слова человечества, которое потеряло Бога, и участвовал в том, что составляет единственную подлинную трагедию человечества – в потере Бога. Все остальное – ее следствия. Потеря Бога несет смерть, сиротство, голод, отделенность. Вся трагедия человека в одном слове: обезбоженность». Поэтому и схождение Христа во ад описывается им точно в этих выражениях – как схождение в место радикального отсутствия Бога, в место полной и окончательной заброшенности.

Ад оказывается разрушен благодаря тому, что туда спускается Человек, который одновременно является Богом. Больше нет места, где не было бы Бога. Разрушение ада – доказательство солидарности Христа с человечеством. «Вот мера Христовой солидарности с нами, Его готовности разделить с нами не только нашу беду, но и нашу обезбоженность. Если подумать в таком ключе, станет понятно, что ни один атеист в мире никогда не окунался в такую пучину обезбоженности, как Сын Божий, ставший Сыном Человеческим. Он единственный по-настоящему знает, что значит лишиться Бога – и умереть от этого».

В беседах и проповедях о Богородице владыка Антоний всегда обращается к теме распятия. Собственно, эти две темы связаны для него неразрывно. В одной из своих проповедей в Страстную Пятницу владыка отмечает, что, стоя у подножия Креста, Богородица не причитает, как другие женщины, не рыдает и не падает в обморок; ее горе – это безмолвная скорбь, глубокая и тихая; Дева Мария обращается внутрь себя и принимает происходящее с той же трезвостью, которая всегда была ей присуща – и в момент Благовещения, и еще раньше при введении во храм.

Сегодня постепенно размывается ритуальная составляющая важнейших событий человеческой жизни – рождения, достижения половой зрелости, вступления в брак, смерти – того, что во все века освящалось любой религией. Возможно, это связано с десакрализацией современного общества, в котором есть тенденция публично отмечать радостные события, но прятать от чужих глаз все, что связано со смертью и горем. Можно предположить, что лишенное всякой ритуализации описание Богородицы у подножия Креста связано с особенностями культуры Франции и Англии, где жил и проповедовал митрополит Антоний.

В проповеди на Вход Господень в Иерусалим (апрель, 1993 г.), говоря о том, как Божия Мать безмолвно стоит у подножия Креста вместе с Иоанном, Владыка Антоний видит в ней идеал ученичества. Она отдает Своего Сына на смерть за спасение мира, и вместе с Ним час за часом молча умирает. В беседе, озаглавленной «Мужество молиться», владыка Антоний говорит о сострадательной любви Божией Матери и призывает нас молиться ей, отождествляя себя с распинателями Христа и веря, что Она вымолит наше спасение у Своего Сына и Бога. Мария, дочь Израилева, которая послужила воплощению Слова – но не как какой-то инструмент, а как полноценная личность, сознающая свою роль в истории и спасении человечества – восхваляется им за открытость сердца и полную самоотдачу. В своих беседах и проповедях о создании мира Митрополит Антоний недвусмысленно говорит о женщине как об alter ego мужчины, милосердно созданной Богом для исцеления его одинокости. Владыка Антоний использует это слово для описания того момента, когда Адам стал нарекать имена всем живущим тварям и вдруг осознал свое одиночество: все твари. кроме него, были созданы парными. Сотворенная Богом Ева – не просто помощник мужчины, а полноценный Человек, вышедший из Адама, который содержал в себе «слишком много и в то же время достаточно. Из этого сложного человеческого хаоса чистых, невинных и все же неполных потенциальных возможностей Бог вызывает к жизни спутницу Адама».

Как я уже отмечала, для митрополита Антония Бог – это не понятие, а Тот, с Кем можно встретиться. Точно таким же образом он преподносит и свое видение Богородицы: не как слабой покорной женщины, но человека с глубоким сознанием, цельной личности, чьей величайшей добродетелью было умение молчаливо вслушиваться в шепот Бога в глубинах своего сердца. Как не раз говорил владыка, людям свойственно ожидать, что Бог откроется в громе, буре, заставляя трепетать в священном ужасе. Но на самом деле Бог открывает себя в хрупкости и слабости; и эту слабость владыка связывает с Девой Марией – но одновременно утверждает полноту ее личности и роли в воплощении и смерти Христовой.

Подводя итоги, я хотела бы еще раз подчеркнуть, что с первых веков христианства и по сегодняшний день в истолковании образа Богоматери отражаются богословские воззрения и тенденции своего времени. Так же, как Григорий Палама представлял Богородицу идеальным воплощением исихазма, Антоний Сурожский, один из самых значимых и авторитетных проповедников XX века, обращался к образу Пречистой Девы Марии для выражения своего миропонимания и тех проблем, которые волновали его как пастыря русской православной церкви в Лондоне в послевоенные годы. В центре его проповеди – личностное понимание христианства и личные взаимоотношения с Богом, очищенные от ритуализации и различных искажений. Призыв к таким отношениям – ответ на глубинную нужду истерзанных, настрадавшихся людей, которые оказались перед лицом безбожного мира. К таким людям обращался владыка Антоний в своих проповедях и беседах. В них Богородица предстает как идеальный ученик Христа, как та, через чье сознательное и полное принятие Бога в чистоте и жертвенной любви стало возможным само Воплощение. Богородица, по мысли владыки Антония, в чем-то схожей с мыслью Паламы, в каком-то смысле первая по своей инициативе начинает прокладывать путь для Воплощения Слова. Кажется, Палама называл Богородицу привратницей Царства. Но в отличие от обычных привратников, Пречистая Божия Матерь не заграждает путь, а наоборот, уговаривает людей войти и стать наследниками Царства Божия.

[1] Έλληνες Πατέρες της Εκκλησίας, Γρηγορίου Παλαμά έργα 11, Π. Χρήστου και Θ. Ζήσης εκδ., Θεσσαλονίκη 1986, P. 260-347.

[2] Ibid, P.272-281.

[3] Ibid, P.342-344.

[4] Ibid, P. 338.

[5] Ibid, P. 324.

[6] Из проповеди в университетской церкви Кембриджа, церкви Святой Марии 19 мая 1985 г.

[7] Митрополит Сурожский Антоний. «Препоясав чресла наши».Духовное путешествие. Вступая в Великий пост (проповеди) //Альфа и Омега. 2001.

Пер. с англ. Ирины Крейниной и Анастасии Кирилловой