Непрестанная молитва. Университетский приход Лувенского Католического Университета
Я хочу предложить вам несколько моментов для обсуждения предложенной не темы: «Надо молиться непрестанно». Надеюсь, что до известной степени вы будете со мной согласны, с другой стороны, в достаточной мере не согласны чтобы завязалась дискуссия. Прежде всего, следует отметить, что именно слова «надо постоянно молиться» означают и чего не означают. Совершенно очевидно, речь не идет о том, что все обязаны постоянно находиться в церкви или постоянно молиться вслух, внешне проявлять свою молитву. Это возможно только в некоторых определенных обстоятельствах. Впервые такой подход мы находим у отшельника VI века Ефрема, жившего в Сирийской пустыне. В одном тексте он пишет: «Не заключай твою молитву только в слова, делай из всей твоей жизни «opus Dei, службу Богу», — (я передаю его слова приблизительно, текст дошел до нас в греческом переводе). К этому аспекту темы нам еще придется вернуться, потому что в наше время часто подчеркивается, что молитва выражается не только в словах, в богослужении, не только в мысли и сердце, она может быть в руках, в нашем телесном труде.
.
Очень важен и другой аспект: жажда, голод по Богу, любовь к Богу, ощущаемая так же остро, неизменно, постоянно, как ощущаются голод, жажда, нежность. Каков бы ни был наш жизненный опыт, мы все знаем, например, что бывают моменты большой скорби или большой радости, которые окрашивают целый день. Чем бы мы ни занимались, умственно или физически, мы живем в свете этой радости или в тени этой скорби, для этого не требуется никаких усилий. Мы находим в Священном Писании множество образов: невеста Агнца, друг Жениха. Мы видим, что связь, которая соединяет невесту и друга с женихом, — это нежность, любовь; а в моменты расставания, отдаления, отсутствия — желание снова встретиться, то, что англичане называют longing, немцы Sehnsuch, это «воздыхание» по отсутствующему. Оно не возникает сознательно, не требует усилий, это нечто в нас, от чего невозможно уйти, как от боли, страдания, радости. Молитва в таком аспекте — вопль к Богу, крик человека, который ощущает Его отсутствие и не может вынести это с легким сердцем, — тоже вполне сознательная. Когда мы в трауре или, когда у нас ликующая радость, многое потребуется, чтобы чувство скорби или светлой радости было вытеснено превратностями жизни. Причина, по которой обыденность вытесняет молитву, не в том, что молитва должна быть постоянным упражнением, а в том, что она недостаточно укоренена в отношениях с Богом. Мы можем, сами не заметив, оказаться на почти бесконечном расстоянии от Него. И проблема коренится в этом, а не в молитвенных упражнениях.
Еще один момент: в основе молитвы, познания Бога и совокупности всего, что составляет нашу духовную жизни, лежит первая встреча, первый опыт. Вне пережитого опыта, вне реальной встречи невозможно возжелать молитвы, невозможно устремляться к Богу как к Тому, к Кому мы идем и без Кого не можем жить, ибо невозможно устремиться к понятию или к личности, о которой мы ничего не знаем, кроме рассказов других людей. Следовательно, в основе должен лежать личный опыт. Если его не было, молитву следует употреблять по-другому, искать ее другим способом: невозможна постоянная и непрерывная молитва, обращенная к отсутствующему, о котором мы ничего не знаем, который никак не трогает наше сердце.
Затем, после первой встречи, бывает отход, можно сказать, «схождение» на другой уровень — уровень веры. Есть в писаниях святого Макария Египетского совершенно замечательный отрывок, где он говорит: когда человек в минуту восхищения или самоуглубления встречает Бога лицом к лицу, он весь поглощен встречей, и этой встречи ему совершенно достаточно. «Но Бог, — говорит Макарий, — заботится не только о святом, которому была дана встреча, но и о грешниках, которые нуждаются в свидетельстве». Бог отступает от этого человека, как море отступает от берега, оставляя его сухим. В это мгновение человек оказывается ровно в той ситуации, которая в Послании к евреям определена как вера: уверенности в вещах невидимых[1]. Уверенность, потому что минутой раньше он пережил Встречу и знает, что встретил Бога Живого. Но, с другой стороны, Бог Живой отошел, Он уже — невидимый Бог, а не державное Присутствие.
Вот два момента: с одной стороны, уверенность, с другой стороны — незримость. Отсюда крик; душа ощущает: она лишилась единственного, что наполняло ее бездонную глубину. Крик, основанный на уверенности, что он будет услышан; крик, выражающий тоску сироты, оставшегося в одиночестве, и глубокую тоску о себе. В моменты, когда мы встречаем Бога в восхищении или в тоске, которая наступает после встречи и вызвана ею, молиться легко. А в промежутках, когда интенсивность чувства или, точнее, пережитой реальности постепенно слабеет, молитва становится подвигом, постоянным усилием, систематическим упражнением. Но куда она направлена? Это постоянное упражнение ведет к воспитанию: с одной стороны, она помогает открывать Бога, с другой — учит воспринимать другого человека. Поиск и открытие Бога, Веры, Молитвы… В нашем поиске мы можем использовать молитву: каждая наука, каждое человеческое действие имеет свои методы; и молитва — один из методов, помогающих нам искать и найти Бога.
Таким образом становится очевидной многоразличность молитвы. Один из основателей христианского студенческого движения в России в 1905 году был прежде безбожником[2]. Однако, он ощущал в себе «пустоту в форме Бога», о которой говорит архиепископ Кентерберийский[3], и чувствовал, что ничто не может ее заполнить, кроме присутствия Божия. Он уединился в Финляндии на целый год и, как рассказал впоследствии, бродил по лесам с криком: «Господи, если Ты есть — откройся мне!» И в какой-то момент он внезапно ощутил присутствие Божие. Вот один из способов, как молитва может быть поиском и открытием Бога. Еще чаще бывает нащупывание, некие движения сердца, ума, всего нашего существа вслепую, когда мы ищем, как ищут в темноте, с протянутыми руками, в надежде, что руки встретят то, что стремятся найти. Это нащупывание, движение вслепую — куда оно должно нас привести?
Прежде всего, в наши собственные глубины. Я настаиваю: речь идет не о психологических глубинах, а о той бездне, что превосходит всякую человеческую глубину и позволяет нам найти в собственных недрах не дно, а дверь, открытую к Самому Богу.
Другой момент: воспитание внимания, возжигание пламени, вспыхнувшего на мгновение в минуту встречи с Богом. И прежде всего, непосредственная молитва, та, что должна хлынуть в минуту, когда пламя загорается в нас, и питать из часа в час, изо дня в день, пока она жива и спонтанна, пока она — непосредственный отклик души на присутствие, на встречу с Богом. Спонтанная молитва, уходящая корнями в восторг, охвативший нас в момент встречи, или в чувство трагичности, остающееся, когда встреча минула, но живет уверенность, несомненное воспоминание о том, что встреча была, хотя закончилась. Пока длится непосредственная молитва, пока в сердце живет восторг, а в душе — тоска, спонтанная молитва продолжается, живая, крепкая; через какое-то время, короткое или длительное, наступает период, когда мы теряем эту внутреннюю силу. Тогда спонтанная молитва должна превратиться в то, что, за неимением лучших слов, я назвал бы молитвой убеждения.
Молитва убеждения — это уверенность ума, которая остается нам, когда огонь, воспламенивший нас вначале, начинает угасать. Очень часто мы знаем, что в нас есть вера; мы некоторым образом опытно ее пережили, но, по-видимому, она ушла слишком глубоко в нас, чтобы мы могли до нее добраться. Тогда надо молиться молитвой убеждения, молитвой воли. Надо также заново разжигать пламя с помощью размышления, двойного созерцания. С одной стороны, трезво и точно вспоминая, что имело место, ибо мы слишком легко забываем даже драгоценнейшие блага, сложенные где-то в уголке нашей души: они есть, однако перестают быть пережитым опытом; с другой стороны — рассматривая сами произносимые нами молитвы. Действительно, молитвы уже не воздействуют на нас, не попадают в цель — в душу, потому что слова их бедны — не по своей сути, а по отношению к нам самим. Это слова, о которых мы никогда не размышляли, сущность которых мы никогда не сформулировали для самих себя; их интеллектуальный смысл сводится к тому, как мы употребляем их ежедневно, тогда как они иногда имеют большую полноту, богатство, ускользающие от нас, поскольку мы не уделяем им внимания. Часто бывает, что слова, которые мы употребляем и которые часто могли бы вызвать глубокий отклик, позволили бы нам собрать воедино целый мир пережитого опыта, остаются без отклика, потому что мы не замечаем, насколько они богаты и насколько способствуют кристаллизации чувств. Так что есть насущная необходимость в созерцании.
Наконец, последний важный момент: наша молитва к Богу будет мертва, если она не доказана, не подкреплена жизнью. Если в начале и в конце дня мы обращаем к Богу чувствительные речи, которые идут вразрез со всем нашим поведением в течение дня, постепенно, сколько бы мы ни молились, слова притупляются, умирают, потому что только их исполнение, их применение в жизни может сообщить им плоть и силу.
Следовательно, вот практическая задача.
Сколько времени посвящать молитве? Отвечу коротко. Если действительно молитва — одна из основных форм нашего познания Бога, нашей жизни в Боге, если она — голод, и жажда, и горение, и любовь, то молиться надо столько, сколько мы живем, столько же, сколько мы любим, столько же, сколько деятельно заботимся о судьбе — собственной, других людей, мира и Бога.
Два обстоятельства важны, чтобы это было возможно. Прежде всего, нужно уметь находить время для молитвы и «искупать» время[4]. Нужно уметь использовать потерянное время. Его так много в каждом дне, что если бы мы отдавали Богу то время, которое ежедневно пускаем на ветер, у нас, учитывая наше духовное состояние, было бы больше времени молиться, чем мы способны использовать. Надо также использовать проживаемое время, то есть объединять жизнь с молитвой так, чтобы они оказывались перпендикулярными нитями одной ткани и обогащали одна другую. С другой стороны, мы должны овладеть редким (судя по реакции на мои слова) умением, а именно: справляться с временем. Время как будто убегает; надо научиться препятствовать ему в этом, держать его в руках, владеть им и добиваться, чтобы время содержало вечность.
И последнее: в начале беседы я привел фразу Ефрема Сирина, ставящую тему молитвы и действия. Здесь возникают проблемы. Ткань жизни состоит из созерцания и действия, молитвы и действия: это лицевая и оборотная стороны одной и той же внутренней реальности. Они связаны любовью и объединены любовью. Если наша молитва не основана на любви, то и в действии будет отсутствовать любовь. Если то и другое выражают одно состояние, а именно любовь, нашу способность любить Бога и ближнего, тогда они неизбежно совпадают, потому что жизнь состоит из тоски, чувства трагического и восхищения присутствием Божиим.
Но тогда возникает вопрос о первенстве действия. Не достаточно ли глубокой целеустремленности? Может быть, достаточно, а может быть, и нет. Но какой бы ответ мы ни дали (я вернусь к этому через миг), какова бы ни была реальность, несомненно, что всем нам необходима поддержка. Мы не можем, однажды поверив или пережив опыт богообщения, жить все остальное время вдали от Бога, не возвращаясь к Нему без конца, не обновляя нашу совесть, нашу жажду, нашу веру и любовь к Богу. Чтобы говорить о молитве, необходима совесть деятельная, без этого мы можем ограничиться общественным уровнем без Бога, совершая во имя Бога действия нейтральные по сути, потому что дать хлеб голодному — это нейтральное действие, не подразумевающее ни сверхъестественной любви, ни связи с Богом. И вся доступная нам общественная деятельность лежит на том же уровне: она содержит Бога не сама по себе, а поскольку мы в Боге или вне Бога; потому что Бог получает от нас права гражданства в нашей деятельности, или же Он для нас лишний, хотя дал нам первоначальный импульс.
В заключение я хочу перечислить ряд моментов, которые, по моему мнению, мешают молиться. Не работа, не суматоха, не искушения мешают молиться, а то, что наша жизнь поверхностна. Молиться можно только на глубине, когда мы открыты к этой глубине. Когда жизнь поверхностна, приземлена, в ней не может быть молитвы. Также не бывает молитвы, когда жизнь слишком легка и никаких проблем не представляет — не за что зацепиться. Молитва пытается уцепиться за шероховатости жизни, а их нет. Не на чем построить молитву-прошение, не о чем ходатайствовать, не за что благодарить Бога, и нет никакой точки соприкосновения с Ним.
В наше время многие люди, и в том числе христиане, живут в мире вещей. Даже ближний может оказаться вещью, пока мы не откроем для себя глубину его судьбы и вечное значение его присутствия. Если мы живем в мире вещей, мы принимаемся искать Бога среди вещей. Так вот, там мы Его не найдем, Бога нет среди окружающих нас предметов; Его нет и в нашем ближнем, поскольку мысль или чувства ближнего совпадают с его пространственным измерением. Он находится на метафизической и духовной глубине. Это я только что назвал отсутствием чувства трагического, чувства судьбы.
И наконец, абсолютно необходимы два качества, без которых, думаю, никакая связь с Богом невозможна и которые поразительно часто бывают уничтожены бесцветностью и секуляризацией двух понятий: любви и красоты. Эти понятия профанированы, оторваны от Божественного мира, в то время как они стоят на пороге горнего мира и его открытия. Думаю, человек, не научившийся распознавать красоту и знать, что такое любовь — не бесплотная любовь, какую приписывают святым, не зная, каковы они на самом деле, но живая любовь, любовь, полная нежности и человеческой реальности, — такой человек не может надеяться достичь сверхприродной любви. Мы должны сначала стать людьми и только потом возрастать в меру Божественную.
Пер с фр Е Майданович
Опубликовано: Тoujours Prier, Труды 3
[1] Евр 11:1.
[2] П.Н. Николаи
[3] Майкл Рамсей
[4] Ср. славян. Еф 5:16 : искупующе время, яко дни лукави суть. Рус. пер.: Дорожа временем, потому что дни лукавы.