«Но так ли всё?» Митрополит Антоний беседует о смысле Воплощения с Айвеном Рассел – Джонсом. Би-Би-Си – Радио Уэльс
Доброе утро и добро пожаловать на очередной выпуск передачи «Взвесив всё».
Но так ли всё?
Но так ли всё,
Как самый дивный текст гласит:
На витраже стоит осел,
Дитя в яслях воловьих спит —
Творец небес, морей, огня,
Младенцем ставший для меня?[1]
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него на́чало быть, и без Него ничто не на́чало быть, что на́чало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его… И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца… Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин 1:1—5, 14, 18).
«Но так ли всё?» — пожалуй, самый важный вопрос о самом чудном тексте задает в своем стихотворении «Рождество» сэр Джон Бетчеман. В сегодняшней передаче я спрошу митрополита Антония Сурожского, главу Русской Православной Церкви в Великобритании, имеет ли значение то, насколько правдива история о Рождестве. В преддверии праздника бесчисленные богослужения и рождественские представления повсюду повествуют о Рождении Младенца, пришествие Которого стало радостной вестью для всех нас. И, несмотря на разгул материализма, чревоугодия и самоугождения этот свет полностью не гаснет, этот вопрос не обходят молчанием, потому что Рождество может тронуть сердце даже самого убежденного скептика. В одно мгновение оно может вернуть нас в детство, когда история о пришествии Бога в наш мир была подлинной, живой, таинственной. Ангелы действительно пели пастухам в полях. Волхвы и в самом деле шли в Вифлеем. Можно считать это проявлением сентиментальности или, если угодно, ностальгии, но я думаю, в этом есть и нечто большее. Разве во многих из нас, якобы умудренных опытом светских людях, не живет затаенная тоска по чему-то таинственному, запредельному, тоска, которую в течение почти всего года нам удается подавлять? Эта смесь скепсиса и духовного томления превосходно передана в стихотворении Томаса Гарди «Волы»:
Ночь Рождества, и стайка ребят
У очага в поздний час.
«Они уже все на коленях стоят», —
Промолвил старший из нас.
И мы представили: темный хлев,
Воловий теплый уют,
И как, соломою прошелестев,
Они на колени встают.
Фантазии детства! Их волшебства
Развеян зыбкий покров.
Но если мне скажут в канун Рождества:
«Пойдем, поглядим на волов,
Туда, через огород и овраг,
Где был коровник и луг», —
Я встану и выйду в холод и мрак,
Надеясь тайно: «А вдруг?»
Тайно надеясь, но считая, что, скорее всего, это неправда, — так многие из нас встречают Рождество. Как можно воспринимать всерьез эту историю о рождении от Девы и о Боге в яслях? Какое это имеет к нам отношение? На этой неделе я общался с митрополитом Антонием Сурожским — человеком, для которого Воплощение является средоточием размышлений и молитвы не только в Рождество, но и в течение всего года. И начал он с того, что поделился со мной своим пониманием той тоски по детской вере, которую многие ощущают в Рождество.
МА: Знаете, я думаю, что невозможно вернуться в детство, вновь обрести тот опыт веры, который у нас был тогда, и считать его своим сегодняшним опытом. Ведь вот что заставляет людей сомневаться, вот что их озадачивает: в возрасте шести, семи, восьми и, может быть, десяти лет или чуть дольше у них есть живая вера; затем они ее теряют, потому что у них возникают вопросы, сомнения, потому что их разум и опыт спорят с их верой. А потом они пытаются вернуть эту детскую веру — и не могут. И слава Богу, что не могут, потому что было бы очень печально, если бы у человека в тридцать, сорок, семьдесят лет была та же вера, что в шесть или семь, — столь незрелая, что она была бы обречена.
Вместо этого следует подумать: «Это я, будучи ребенком, знал наверняка — в пределах своего понимания. А теперь посмотрим, в чем я стал сомневаться». Знаете, удивительно, но это так: когда у ученого возникают сомнения относительно своего открытия, он радуется и говорит: «Так, моя теория, которая казалась столь убедительной, на самом деле неполна. Это означает, что мир, который я изучаю, богаче, чем я думал. Теперь надо сделать следующий шаг». Сомнение подталкивает ученого к новым открытиям, потому что он не переносит свое сомнение на изучаемый объект. Он говорит: «Мое понимание неполно, объект устроен сложнее, чем я думал». А верующий очень часто заявляет: «Я не вижу Бога таким, каким видел Его, когда мне было шесть лет, — значит, Его нет». Но ведь Бог, каким ты Его знаешь в сорок лет, не может быть таким же, каким ты видел Его в шесть. И это тот же самый Бог, Которого тебе предстоит познавать, и это ты виноват в том, что не делал этих открытий от года к году, что позволил другим заботам полностью заслонить собой познание Бога.
Но мне кажется, очень часто люди, обращаясь к истории Рождества, говорят: это сказка, она меня не касается… всего этого не было. Это славная история, трогательная история — но правда ли это?
МА: Для меня Воплощение — это исторический факт, и мне очень важно, чтобы это было историческим фактом. Если бы Евангелие было просто мифом или какой-то историей, рассказанной с целью донести до нас нравственные или даже религиозные принципы, оно было бы всего лишь одним из множества религиозных текстов. Но христианство совершенно уникально тем, что мы уверены: Бог стал человеком и мир, в котором мы живем, — это мир, в который вошел трансцендентный Бог: Он остается вечно трансцендентным, но в то же время Он стал имманентным этому миру.
Вы сказали, что важно воспринимать события, связанные с Рождеством, как исторические. Но я думаю, что многие христианские богословы скажут на это: «Хорошо, но нельзя ли взять суть этой истории и не придавать чересчур большого значения историческим подробностям? Нельзя ли принять ее как духовную истину, как нечто, проясняющее наше понимание человека и Бога, показывающее, что Бог и человек едины?».
МА: Я думаю, что если это всего лишь притча, рассказ, если этого на самом деле не было, если эта история представлена нам как миф, то она нисколько не сближает Бога и человека. Бог остается там, где был, и человек остается там, где был, а эта история просто дает нам возможность — лишь в воображении, но не воистину — представить себе, что человек божественен, а Бог человечен. Я думаю, в этой ситуации очень важно то, что человек и Бог отделены друг от друга нашей греховностью и что Бог приходит в мир, чтобы преодолеть эту пропасть. В английском языке слово «искупление» сродни слову «единение». Этим действием Бог соединяет то, что было разделено. Пришествие Бога в мир (хотя Бог остается Собой и человек остается собой; человечество Христа истинно и реально и божество Христа истинно и реально) имеет для меня огромное значение, потому что, с одной стороны, этим преодолевается пропасть между человеком и Богом, а с другой — это есть откровение о самом человеке. Воплощение показывает, что человек столь велик, столь глубок, что может быть не просто сосудом присутствия Божия, но может соединиться с Богом до полного взаимопроникновения. Оно открывает такое величие человека, которого не способна передать никакая притча, которого человек даже не в состоянии вообразить. А с другой стороны, Воплощение открывает нам такой образ Бога, который мы не могли бы придумать сами, потому что в Ветхом Завете Он описан как Святой Израилев, неприступный Бог, перед Которым падают ниц в трепете и ужасе. А здесь нам открывается Бог хрупкий, беззащитный, уязвимый, предающий Себя нам — и в то же время являющий образ Бога в Его величии, являющий саму суть любви, потому что любовь всегда беззащитна, всегда уязвима, всегда предает себя нам. И так мы познаем, что Тот же Бог, Великий, Святой Израилев, — есть этот Вифлеемский Младенец. И еще одно откровение, о котором не так часто говорят: слова из Евангелия от Иоанна «Слово стало плотию» (Ин 1:14) указывают, что не только дух человека сродни Богу, но весь тварный мир, вся материя этого мира таковы, что Бог может соединиться с ними, что весь сотворенный мир может быть пронизан присутствием Бога, может наполниться им, стать золотой ризой для Бога и, что, в конце концов, не останется ничего, что не соединилось бы с Богом. И тогда слова апостола Павла «будет Бог все во всем» (1 Кор 15:28) сбудутся с такой силой, с такой глубиной, которой не передаст нам ни одна притча, ни одна сказка.
Почему так важно утверждать, что Бог воплотился? Можно же видеть во Христе учителя, Того, Кто показывает нам путь к Отцу или открывает нам образ истинной жизни. Ведь можно же относиться к Нему так — и при этом не воспринимать Его как Воплощенного Бога?
МА: Да, конечно, можно относиться и так. Но для христианина центром Евангелия является Господь Иисус Христос и то, что Он говорит о Себе. А Он говорит, что Он — Сын Отца, единственный в своем роде. Я думаю, что для нас, конечно, очень важно Его учение, но важен и исторический факт: с тех пор, как Бог вошел в мир, мир уже не таков, как прежде. И это приводит мне на ум отрывок из Книги Иова, из конца девятой главы, где Иов восклицает: «О если бы у нас был посредник, который рассудил бы и выслушал обоих!» (Иов 9:33 в пер. П.А. Юнгерова). В одном из переводов это звучит так: «который положил бы руку свою на обоих нас» (Иов 9:33 в Синодальном переводе) и, следовательно, удержал нас вместе, соединил бы нас. Если говорить попросту, для меня Христос — это Тот, Кто, будучи Богом и Человеком, соединяет в Себе, принимает в Себя конфликт и разделение между Богом и человеком — и разрешает этот конфликт в Себе, чтобы иметь возможность разрешить его для Бога и для человека. Воплощение — это момент, когда Бог входит в мир, соединяясь с человеком так, как человек должен был в конечном итоге соединиться с Богом, чтобы обратить всё творение к его призванию, чтобы снова открыть ту дверь, которую закрыл человек, чтобы освободить прегражденный путь.
В том, как христиане понимают Воплощение, есть нечто в некотором смысле нелепое, абсурдное. Слово становится плотию — и тут я вспоминаю рождественское песнопение: «Бог от Бога, Свет от Света, не погнушался чрева Девы, Истинный Бог, Рожденный, не сотворенный». Такие возвышенные слова — но тут же мы говорим, что этот Бог лежит в яслях. Как можно говорить о том, что Бог обретает плоть? Нет ли здесь чего-то нелогичного, нерационального?
МА: Я думаю, что Воплощение говорит нам о Божьем чувстве ответственности. Ведь Он создал мир, не спросив мир, хочет ли тот существовать. Бог призывает каждого из нас к бытию, не спрашивая нашего согласия. Бог дал человеку, человечеству страшный дар свободы, который означает, что мы вольны выбирать жизнь или смерть, добро или зло, Бога или дьявола, созидание или разрушение. И мы видим результат — человек злоупотребил этим даром, и мы превратили мир, призванный быть воплощением красоты и гармонии, в нечто ужасающее. Но Бог не таков, чтобы дать нам эту разрушительную или созидательную свободу, а потом отойти в сторону и сказать: «Теперь посмотрим, что вы с этим сделаете, а Я буду судить вас в конце времен». Бог говорит: «Я сделал это и Я принимаю на Себя ответственность за это. Я принимаю ответственность за Свой акт творения, за дар свободы, за все его последствия — тем, что тоже становлюсь человеком и несу все бремя, все последствия Своего творческого акта и того, что человек с ним сделал». В этом смысле Воплощение — это то, что позволяет мне уважать Бога, восхищаться Им, а не просто бояться Его, поклоняться Ему или любить Его. Бог, Который способен взять на Себя ответственность в такой степени и таким образом, Который говорит: «Я люблю вас всей Своей жизнью и всей Своей смертью», — это Бог, Которого я могу уважать, Которого я могу слушать, учению Которого я могу следовать.
Насколько мы должны верить всей истории? Должны ли мы принимать ее во всех подробностях или есть что-то, чем можно пренебречь?
МА: Как православный, я бы сказал, что мы должны верить всем подробностям. И мне кажется весьма странным, что кто-то может принимать Воплощение — нечто совершенно немыслимое — и не принимать того, как оно произошло, что вполне можно себе представить. Воплощение произошло благодаря естественному процессу, в котором законы природы были подчинены действию Бога; но само Воплощение — это то, чего никто не мог бы выдумать. Рассуждая с богословской точки зрения, я бы сказал так: если мы утверждаем, что Иисус Христос был Сыном Марии и Сыном Божиим, у Него не могло быть земного отца, потому что тогда Он был бы обычным человеком, в котором, более или менее символически, пребывал бы Бог. Но мы говорим, что Он — воистину Сам Бог, ставший человеком посредством рождения. Поэтому для меня рождение от Девы — необходимое условие того, чтобы сказать: «Его Отец — Бог, Его Мать — человек».
То есть вы говорите, что с точки зрения Бога рождение от Девы неотделимо от сути Воплощения, а с нашей точки зрения, оно совершенно необходимо для нашего спасения.
МА: Я не рискну сказать, что точно знаю мнение Бога на этот счет, и я не скажу вам, в чем состоит Божья точка зрения, но я думаю: да, это так. Иначе в Евангелии не сообщалось бы об этой подробности, без которой можно было бы обойтись, не будь она центральным элементом, в каком-то смысле выражением в конкретном факте слов Архангела, который говорит Марии в момент Благовещения, что она родит Христа, что Дух Святой найдет на Нее и потому Рожденное от Нее Святое будет названо Сыном Всевышнего.
Как же выйти за пределы собственно исторических событий? Мы можем вспоминать их в Рождество, мы можем праздновать Рождество, но как пойти дальше этих событий и встретить Живого Бога?
МА: В конечном счете, я бы сказал: так, как познал эту историческую реальность апостол Павел. Конечно, апостол Павел — это исключительный пример, и никто из нас не может и помыслить, что то, что случилось с Павлом, должно случиться с нами. Я сейчас к этому вернусь. Но вот что характеризует Павла: он был верующим иудеем, и из-за своей веры он был противником Христа. Нельзя исключать, что он присутствовал при Распятии, потому что как набожный иудей, он вполне мог быть в это время в Иерусалиме. Он стремился преследовать христиан как последователей лжепророка и богохульников, поэтому он никоим образом не был подготовлен к тому, что произошло. А затем он встречает лицом к лицу Воскресшего Христа. И когда это происходит, Павел знает, Кто Он. Я думаю, по сути, именно это происходит с верующими, которые переживают, так скажем, опыт обращения; либо в одночасье, как апостол Павел, либо в результате постепенного движения, которое в какой-то момент приводит их к цели, они обретают уверенность в том, что встретили Бога.
Этот опыт может приходить в виде крошечных исчезающих проблесков. Помню, кто-то рассказал мне, как он понимает эпизод из конца Евангелия от Матфея, когда Христос говорит Своим ученикам: «Идите в Галилею, и там вы увидите Меня» (Мф 28:10). Можно спросить: зачем им идти в Галилею, если они уже встретили Христа здесь? И вот объяснение, которое мне дал этот человек и которое мне кажется очень трогательным: Галилея в их памяти, в их опыте означала «медовый месяц» их знакомства со Христом. Пребывание в Иудее было временем трагедии, но пребывание в Галилее — временем покоя, мира, когда они постепенно узнавали Христа как своего современника: мальчика, юношу, Того, Кого они отметили, потому что Он был не такой, как все, — и все же был одним из них. Он стал их предводителем, затем их Господом, затем их Учителем в самом высоком смысле этого слова. И все это нужно было снова пережить, потому что в каждый из этих моментов они приближались к пониманию того, Кем Он был. В жизни большинства людей есть мгновения, когда они видят некий проблеск, но потом забывают о нем, потому что людям свойственно забывать, потому что они недостаточно внимательны. Поэтому если мысленно вернуться в прошлое и постараться вспомнить и вновь пережить все те мгновения, когда мы дотронулись до края Его ризы, когда мы мельком увидели Его лицо, когда мы прониклись истиной Его слов, — все это может постепенно сложиться в опытное знание Бога, восприятие Его не просто как того, кто сказал какие-то слова, но узнавание Его — через Его слова, через эти встречи — как Кого-то знакомого и близкого, как Того, кто является именно тем, что Он говорил о Себе.
Но так ли всё?[2]
Но так ли всё,
Как самый дивный текст гласит:
На витраже стоит осел,
Дитя в яслях воловьих спит —
Творец небес, морей, огня,
Младенцем ставший для меня?
Но так ли всё? Ведь если так,
Ни руки любящих людей,
В пакет пакующих пустяк,
Приобретенный для гостей,
И жуткий галстук расписной,
Любовно выбранный женой,
Ни звуки детских голосов,
Ни пенье, ни очаг родной,
Ни перезвон колоколов
Не стоят истины одной:
Что Бог был человеком в Палестине,
И в Хлебе и Вине живет доныне.
Пер с англ АП Дик
[1] Пер с англ АП Дик
[2] Пер с англ АП Дик