О Божественной литургии. Часть 5

…особенно прошлую беседу Я вам напомню, что почти на грани литургии оглашенных и литургии верных мы поем Херувимскую песнь, и в этой песни выражаем несколько вещей, которые относятся и к нам и к тому, что сейчас будет совершаться, к тому, вернее, что уже совершается.

Мы, которые собой представляем образы херувимов… Это уже не просто церковный народ, стоящий в церковной ограде, это люди, которые каким-то таинственным образом вышли из границ времени и пространства и уже — хотя бы зачаточно, но реально — принадлежат к миру вечности. В этом мире вечности они как бы сродни с ангелами, которые поклоняются Богу и служат Ему. С другой стороны, в этой же херувимской песни говорится, что мы, переносящие Святые Дары с жертвенника, который представляет собой Голгофу, место заклания, место смерти Сына Божия за человеческий род, что мы, переносящие эти Дары, как бы закланного Христа — одновременно знаем не только мыслью нашей, но внутренним опытом, что Христос, Который плотью почил после страшных страданий на Кресте, одновременно остается Живым Богом. В церковном учении совершенно ясно указано, что и в распятии Божество не отошло из плоти Христовой. Христос умер как человек, душой сошел в недра того, что мы называем адом, то есть в то место, куда уходили все души, лишенные Бога (и где теперь они обрели Бога, пришедшего их спасать), но в Теле Его Божество почивало в полной славе Своей, невидимо, безмолвно, таинственно. Это шествие, когда мы переносим как бы распятого Христа, дальше в славянском тексте молитвы мы называем невидимо дориносима. Как я уже объяснял, “дориносима” происходит от греческого слова и значит “носимого на щите”, на копьях, на которые положен щит, не в виде пораженного героя, а победоносца, которого вносят в град со славой. И это сказывается дальше в молитве, которую произносит священник. Мы говорим: Благообразный Иосиф с древа снем (сняв) пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив и вонями (т.е. духами) во гробе нове покрыв положи… И дальше, выражая ясно то, о чем я только что говорил, может быть, несколько неясно: Во гробе плотски, во аде же с душею яко Бог, в раи же с разбойником и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняя, Неописанный (т.е. Неограниченный). И тут мы смотрим на гроб Господень, где плотью Своей почил Бог воплотившийся, и видим в нем уже победу: Яко живоносец, яко рая краснейший, воистину и чертога всякаго царскаго показася светлейший, Христе, гроб Твой, источник нашего воскресения. Он дает жизнь, он прекраснее рая, он воистину светлейший (т.е. сияющий светом) всякого царского чертога, этот гроб, из которого проистекает, врывается Воскресение в нашу историю и доходит до нас самих. Вы видите, что здесь обе темы как бы сплетаются: с одной стороны, мы не отрываемся от ужаса распятия и крестной смерти, но этот ужас не является беспросветным, — мы знаем, что этот ужас расцвел Воскресением Христовым.

И тут я напомню вам то, что говорил в прошлый раз: что и верные, то есть крещеные христиане, участвуют в литургии оглашенных, потому что им тоже надо еще многое понять, многому приобщиться, вырасти духом и опытом. Литургия оглашенных не позади верных, и они в ней участвуют, поучаясь постоянно все глубже и глубже понимать тайны Царствия. И также оглашенные, которые только в относительной мере уже связаны со Христом тоской, исканием, зачаточной верой, какой-то долей уже опытного познания, молитвенной приобщенностью, — и они в какой-то мере, более или менее полно знают на своем опыте все, что сейчас здесь было сказано. Поэтому здесь мы находимся в той области Литургии, где литургия оглашенных доходит как бы до своего предела опытного познания, а литургия верных постепенно вырастает в то, чем она будет через несколько мгновений. Святые Дары, которые являются уже теперь как бы иконой, то есть еще не осуществленной реальностью, ставятся на Святой Престол. И этот Святой Престол опять-таки в каком-то двойственном отношении является местом погребения или, вернее, местом, где восседает распятый Христос. /Потому что, как/ Кто-то из отцов Церкви (или из последующих богословов, я сейчас не могу вспомнить) писал: раны на теле Христовом, раны от гвоздей распятия, раны от тернового венца, рана от ношения креста, рана от копья не заживут никогда. Он остается любовью распинающей Себя, любовью распятой и спасающей… И с другой стороны, Христос распятый является Богом Живым и восседает во славе на Божием Престоле. Как говорится во время службы Вознесения Христова, Христос вознесся и сел одесную Бога и Отца. Здесь не двойственность, а одновременное зрение всего, от начала и до предела времени, с той только разницей, что сейчас мы это созерцаем как будущее. Между нами, стоящими в самом храме, — в том, что называется “кораблем”, в части от входных дверей до иконостаса — и алтарем есть некая преграда. И речь не идет о том, что иконостас плотный, высокий, физически нас разделяющий. Если была бы только начертана мелом линия на полу, она означала бы, что сейчас мы еще находимся в области становления, еще не вошли в область окончательных всеконечных свершений, которые представляет собой алтарь, место, где живет Бог. Но с другой стороны, опять-таки, мы этой тайне алтаря не чужды. Уж не говоря о духовенстве, которое совершает свое служение внутри алтаря, я говорю о мирянах. Они тоже принадлежат области Божией, хотя полностью не прошли, не вошли в эту область, но все представлены в ней дьяконом, который является мирянином в священном сане. Это звучит странно, но оно так и есть. Дьякон — человек, который избран народом для того, чтобы представлять его в той области, в которой ни весь народ, ни каждый из нас в отдельности еще не может присутствовать как бы по праву. И это делает дьякона таким значительным! С одной стороны, он послан в эту область, в его лице всё мирянство находится в алтаре, хотя еще не вошло в него. И с другой стороны, он посылается из алтаря на солею стоять перед образом Христа и произносить слова тех молитв, на которые Церковь отвечает “Господи, помилуй”, “Тебе, Господи”, “Аминь”. То есть он руководит церковной молитвой не формально, а как бы принося из удела Божия те мысли, те чувства, те слова, которые должны стать естественными, родными каждому человеку.

И кроме него в службе еще участвуют из корабля церковного чтец и хор, которые выражают сознание церковное, знание церковное, церковный опыт. И поэтому перекликаются голос руководящего, как бы дающего нам от Бога молитву, и хор, который от имени всей Церкви уже познавшей истины церковные, отвечает. А мы как бы в промежутке между голосом одного и пением другого должны глубоко, в глубинном молчании и ума, и сердца, и всего нашего существа принимать в себя эти молитвенные слова, которые нам от Бога даются, и научиться отвечать на них разумом Церкви, который является, как апостол Павел говорит, разумом Самого Христа.

И оглашенные еще тут присутствуют, это они еще могут воспринять. И напоследок с ними вместе произносится еще одна ектенья: Исполним молитву нашу Господеви… — доведем до полноты нашу молитву Господу. О предложенных Честных Дарех Господу помолимся — о тех честных, достойных чести Дарах, то есть о хлебе уже готовом к освящению. И здесь роль оглашенных выражается полностью. Дары предлагаются еще не освященными Христу, хотя посвященными Ему. И, с другой стороны, оглашенные являются такими же, как эти Дары: приготовленными к освящению через крещение, через миропомазание, через первое причащение. Эти два элемента как бы совпадают. Оглашенные могут молиться о предложенных Дарах, потому что сами являются такими же дарами, преднесенными Господу.

А затем идут прошения, которые вы знаете: о святом храме сем…, о еже избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды…, и т.д. И в конце этой ектеньи священник произносит слова: Щедротами Единороднаго Сына Твоего, с Ним же благословен еси, со Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. И на этой грани последний как бы призыв оглашенным, но особенно верующим: священник или дьякон оборачивается к народу и говорит: Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы (т.е. исповедуем) — и хор подхватывает: Отца и Сына и Святаго Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную.

Это призыв вырасти в ту меру, которая дает нам возможность произносить Символ веры.

Если вы помните, я говорил раньше о том, что Символ веры, конечно, нам говорит об исторических событиях творения, промышления Божия, воплощения Христа от Девы, крестной Его смерти, Воскресении и т.д. Но в нем не только умственное, философское учение о Боге и об истории нашего спасения. Здесь проповедь о том, что наш Бог является любовью, что создал Он мир для того, чтобы всего Себя отдать миру и все Свое отдать миру; что когда мир отпал от Него, Он отдал Своего Сына, включив Его в тварное бытие. В одной из молитв чина елеосвящения говорится, что Он приобщился самой тварности и, приобщившись к ней, Он приобщился не просто изначальной тварности тех дней, когда не было греха, страдания и смерти. Он принял на Себя всю чистоту тварности, всю полноту тварности, но вместе с этим возложил на эту чистоту все последствия человеческого греха, включая в предельном смысле, в предельном отношении потерю Бога. И Его слова на кресте: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? — это крик всего человечества, который произносит с ужасом Сын Божий, ставший сыном человеческим, в момент, когда Он должен приобщиться последнему ужасу грехопадения и умереть от него, из-за него — нашей смертью; даже не нашей смертью, то есть не смертью общей всем нам, а смертью, которая ничего общего с Ним не имеет, но которую Он принял на Себя вместе с нами. Поэтому слова Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святаго Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную, — мы произносим на грани той части, которая является собственно литургией верных.

В эту область, как я пробовал прошлый раз объяснить подробно, могут войти только те, которые свободным своим выбором, изнутри личного и реального опыта вошли в такую общность жизни со Христом, что вступили в единство с Ним через крещение, смерть Его, Воскресение Его. И вот на этой грани предупреждаются все: Двери, двери, премудростию вонмем! “Двери, двери”: к тому времени должны были выйти из храма все некрещеные, неправославные, двери должны были быть заперты привратниками, и теперь, обращаясь к верующим, то есть к тем, которые уже приняли крещение, говорится: Премудрость, вонмем!.. — вслушаемся не человеческим разумом, не просто умом, а той премудростью, которая присуща только Богу и, которая сообщается нам. Потому что читать Символ веры можно умом и можно всей глубиной своего молитвенного и тaинственного опыта.

За этим следует Символ веры. И когда он кончен, мы вступаем в еще более значительную и страшную область: Станем добре, станем со страхом, вонмем, святое возношение в мире приносите. Это значит: соберемся всем нашим существом, станем перед Богом, как следует, станем со страхом, то есть с сознанием, нет, с переживанием священного ужаса: сейчас будет происходить что-то настолько великое, что оно делается страшным… Я упоминал, что Евангелие нам говорит, что Бог есть свет, что нет в Нем тьмы. И вместе с этим Григорий Нисский говорит о Боге как о Божественном мраке, но объясняет, что это не идет вразрез с евангельским учением. Этот свет таков, что если только взглянуть на него, человек слепнет и кажется ему, что он вошел в область полного, абсолютного мрака. И вот, вонмем, будем внимательны, потому что нам надлежит принести святое возношение, но не иначе как в мире. То есть, помня слова Христа о том, что если, принеся свой дар в храм, вспомнишь, что у твоего ближнего есть что-либо против тебя, оставь твой дар, пойди, примирись с тем, с кем ты в ссоре, и только тогда принести дар, иначе твой дар будет нечист через твою злобу и непримиренность. Поэтому так настоятельно Церковь говорит, что мы должны приносить и молитвы наши и присутствие, приход наш в храм, и священное возношение, именно в мире.

И хор поет: Милость мира, жертва хваления. “Милость” — слово и простое и сложное, перевод с греческого, которое значит не “милость” в нашем современном смысле, а — радость, ласку мира. Знаете, как мы говорим о человеке: “он милый”, “милый мой”.

И священник, приготовляя нас к тому, что сейчас будет совершаться, оборачивается к народу и говорит: Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы (любовь) Бога и Отца, и причастие Святаго Духа буди (да будет) со всеми вами. И хор отвечает: И со духом твоим,— и с тобой тоже… То, что сейчас будет совершаться, ни человеческое естество не может вынести, ни человек не может совершать. То, что сейчас будет происходить, можно вынести и совершить только через дар, благой дар, который исходит от Христа в пределах Божественной любви, и в причащенности, то есть силой Святого Духа.

И священник нас зовет: Горe имеем сердца! — что значит: “вознесем наши сердца ввысь”, то есть, образно говоря, к Богу. И очень ответственно хор отвечает: Имамы ко Господу! — мы имеем сердца наши обращенными к Господу, наши сердца обращены к Нему. Потому что если они не обращены, нам тут делать нечего, уходи!

И священник говорит: Благодарим Господа!.. Благодарим за все, что раньше было читано, сказано, пето, за благодать, и любовь, и причастие, за то, что нам дано вознестись духом в то, что Пушкин называет “области заочны”; благодарим за то, что нам дано стоять вот тут, при совершении этого таинства.

И тут мне надо сказать нечто, что я считаю чрезвычайно важным. Божественная Литургия не является символом, не является образом, не является даже иконой того, что совершилось когда-то Самим Христом на Тайной вечери. Каждая Божественная литургия — ничто иное, как самая Тайная вечеря. Это момент, когда время разверзается; как бы разрывается его ограниченность и вступает в пределы времени то, что раз было совершено — и вовеки живет и действует: Тайная вечеря… Поэтому мы должны помнить, что это не момент, когда что-то совершается, в чем мы участвуем более или менее. Мы должны поставить перед собой вопрос: могу ли я вступить в горницу, в комнату, где Христос совершает последнюю, таинственную эту Вечерю?

Я поэтому так настаиваю (но так редко бываю понят) на том, что никто не смеет приступать к Святым Тайнам в причащении, кто не был с самого начала службы. Немыслимо, чтобы один из апостолов, который был занят своими делами или отсутствовал почему-либо, вдруг ворвался бы в Тайную вечерю в момент, когда Христос приобщает учеников Своего Тела и Своей Крови, и сказал: “Простите, я опоздал, но слава Богу, можно еще причаститься!..” Оно звучит очень плоско, когда я так говорю, но подумайте, можно ли себе представить, чтобы кто-либо из учеников опоздал на Тайную вечерю? Если Литургия являлась бы просто богослужением, как вечерня, утреня или иная служба, и то было бы неуместным, но еще мыслимым опоздать. Но здесь никакой мысли не может быть об опоздании. Возглас Двери! Двери! говорит о том, что начинается Тайная вечеря. Кто не пришел, тот оставайся вне. И это мы должны очень глубоко воспринять.

Горe имеем сердца… Имамы ко Господу… Благодарим Господа… И Церковь отвечает: Достойно и праведно есть поклонятися Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосщней и Нераздельней.

И тут идут две тайносовершительные молитвы, которые вы не слышите обычно, потому что их покрывает пение хора:

Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, Тебе поклонятися на всяком месте владычествия Твоего:Ты бо еси Бог неизреченен, недоведом, невидим, непостижим, присно сый (существующий всегда), такожде сый (одинаковый в Своем бытии), Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый: Ты от небытия в бытие нас привел еси, и отпадшия восставил еси паки, и не отступил еси, вся творя, дондеже (пока) нас на небо возвел еси, и царство Твое даровал еси будущее. О сих всех благодарим Тя, и Единородного Твоего Сына, и Духа Твоего Святаго, о всех, ихже вемы и ихже не вемы, явленных и неявленных благодеяниях бывших на нас (о всех благодеяниях Твоих, и тех, которые мы знаем, и тех, которых не знаем, и которые явные, и которые остаются тайными для нас). Благодарим Тя и о службе сей, юже от рук наших прияти изволил еси, аще (хотя) и предстоят Тебе тысящи архангелов и тьмы (т.е. десятки тысяч) ангелов, херувими и серафими, шестокрилатии, многоочитии, возвышающиися пернати

победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще:

(хор): Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея: осанна в вышних, благословен Грядый во имя Господне, осанна в вышних — Свят, Свят, Свят Бог Победный, Который наполняет Своей славой небо и землю. Слава Ему в вышних, и благословен Грядущий во Имя Господне (т.е. Христос), Который идет на спасение мира.

И священник продолжает:

С сими и мы блаженными силами, Владыко Человеколюбче, вопием и глаголем: Свят еси и пресвят, Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый: Свят еси и пресвят, и великолепна слава Твоя, Иже мир Твой тако возлюбил еси, якоже Сына Твоего Единородного дати, да всяк веруяй в Него не погибнет, но имать жизнь вечную: Иже пришед, и все еже о нас смотрение исполнив, в нощь, в нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше за мiрский живот, прием хлеб во Святыя Своя и Пречистыя и непорочныя руки, благодарив, благословив, освятив, преломив, даде святым Своим учеником и апостолом, рек:

Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов.

Подобне и чашу по вечери, глаголя:

Пийти от нея, вси, сия есть кровь Моя новаго завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов.

И каждый раз хор отвечает, Церковь отвечает: Аминь! Да, это так!

Поминающе убо спасительную сия заповедь, и вся яже о нас бывшая: крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса восхождение, одесную седение, второе и славное паки пришествие,

Твоя от Твоих, Тебе приносяще, о всех и за вся.

И далее, пока хор поет: Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимтися, Боже наш, священник продолжает:

Еще приносим Ти словесную сию и бескровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, ниспосли Духа Твоего Святаго на ны, и на предлежащия дары сия…

Я вам прочел этот ряд молитв, потому что во время богослужения хор покрывает первые две молитвы, которые я читал, и таким образом после слов Благодарим Господа… Достойно и праведно есть… следующие слова вы слышите: Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще… Свят, свят, свят… и затем учредительные слова: Примите, ядите… и Пийти от нея вси… На самом же деле это одна длинная фраза, которая могла бы быть сказана без перерыва и имела бы такую силу и такое значение.

На этом я сейчас остановлю свою беседу, и следующий раз разберу немного подробнее эти молитвы, а затем перейдем и к освящению Святых Даров. Я хочу, однако, кое-что прибавить теперь. Я уже говорил в начале, что вся Божественная Литургия обращена Церковью к Богу и Отцу во Христе, не от имени Христа, а со Христом вместе. И в этом смысле не только справедливо, но богословски верно сказать, что единственный Совершитель тайны, таинства — Сам Спаситель Христос. Никто, какое бы ему ни было дано звание, какая бы благодать на него ни изливалась, какой бы чин церковный он ни имел: патриарх, епископ, священник, никто не получает “власть” над хлебом и вином, власть превратить их в Тело и Кровь Христовы, и никто никакой властью не может как бы принудить Божество влиться в этот хлеб и в это вино. Это может совершить только Спаситель Христос благодатью Святого Духа. И поэтому перед началом этой части священник читает молитву о себе самом, которую я вам прочту, потому что она глубока:

Никтоже достоин (никто не достоин, никто!) от связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити, или приближитися, или служити Тебе, Царю славы, еже бо служити Тебе, велико и страшно и самем небесным силам. Но обаче (однако), неизреченнаго ради и безмернаго Твоего человеколюбия, непреложно (подлинно, истинно) и неизменно (навсегда) был еси (стал) человек, и архиерей нам был еси, и служебныя сея и безкровныя жертвы священнодействие предал еси нам яко Владыка всех: Ты бо един, Господи Боже наш, владычествуеши небесными и земными, Иже на престоле херувимсте носимый, Иже серафимов Господь и Царь исраилев, Иже Един свят и во святых почиваяй. Тя убо молю единаго благаго и благопослушливаго (готового слушать нас): призри на мя грешнаго и непотребнаго раба Твоего, и очисти мою душу и сердце от совести лукавыя, и удовли мя силою Святаго Твоего Духа, облеченна благодатию священства, предстати святей Твоей сей трапезе и священнодействовати святое и пречистое Твое Тело и Честную Кровь: к Тебе бо прихожду, приклонь мою выю (опустив голову), и молю Ти ся, не отврати Лица Твоего от мене, не отрини мене от служителей Твоих, но сподоби принесенным Тебе быти, мною грешным и недостойным рабом Твоим, Даром сим: И вот тут решающие слова: Ты бо еси и приносяй и приносимый (то есть Тот, Кто жертву приносит, и Тот, Кто Жертвой является): и приемляй (и приемлющий Жертву) и раздаваемый (и Жертва, которая разделяется между людьми), Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, со Безначальным Твоим Отцем и Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Эта молитва читается священником во время Херувимской песни и является как бы преддверием к тому, что теперь священник, который руководил молитвой, указывал путь, отходит в сторону, теперь он будет произносить священные, страшные ему самому слова, будет совершать своими руками действия, но самое действие будет совершаться Христом и Духом Святым.

Вот то, что я в силах вам сказать сегодня. Следующий раз мы вернемся к некоторым моментам сегодняшней беседы и перейдем к освящению Святых Таин, причащению народа, пению Отче наш и, может быть, закончим Литургию (в чем я сомневаюсь, я думаю, мне понадобится еще одна беседа). Простите, что я говорил так скучно, но сил не хватает.

Ответы на вопросы

Мне как-то пришла такая мысль: поскольку мир такой загрязненный,
поскольку человек каждый несет в себе болезнь, загрязнение, просто
душевные боли разные, мне кажется,  за каждого из нас, кто жил в мире, который будет жить в мире, Христос готов умирать…

Есть рассказ из жизни, не помню какого святого о том, как один священник отказался молиться за какого-то грешника, который не только грешил, но отрицал и самую милость Божию. И ему явился Спаситель и сказал: не переставай молиться! Если из всех людей был бы только он единственный грешник, пусть не кающийся, пусть не ищущий, Я умер бы на кресте за него… Поэтому нет такого человека, ради которого Христос не умирал. Он не умирал оптом за человечество, так же как нельзя любить человечество оптом. Можно любить отдельных людей, каждого человека, и в складчину получается ячейка или толпа, в зависимости от ёмкости нашего сердца. Но очень легко любить всех. В одной из книг Солженицына (не могу сейчас вспомнить, в какой) говорится о ком-то: он так восхищался ликом человечества, что ненавидел всякого человека, уродующего этот лик, в результате чего, конечно, он ненавидел каждого человека без исключения.

А в соборе был колокол?

Когда-то был, но сорвался, и мы его не повесили. Это, в общем, косность моя.

Что значит точно: “Милость мира, жертва хваления”?

Принесем Богу сладость, ласку мира и жертву нашего хваления. Слова “милость” и, как немножко дальше в молитве я читал: “И мили ся Ти деем”, не значат, что мы “делаемся милыми”. Блаженны милостивые — милующее сердце это сердце сострадательное, сердце ласковое, одаряющее лаской. И с другой стороны, мы говорим о человеке “он мне мил” в том же смысле. И когда мы говорим: Господи, помилуй! — это не только значит “не гневайся, не наказывай”, это значит “не гневайся, пожалей, приласкай”. Тут гораздо больше содержания, чем просто “не бей меня”.

Самый главный момент Литургии, как вы говорите: Твоя от Твоих… А потом вы поднимаете чашу и говорите: Преложив Духом Твоим Святым. Это все тот же великий момент или….

Это целый период, это не мгновение. Начинается он с того, как во время проскомидии приготовляется агнец, который еще не освященный хлеб, но уже является как бы заготовленной Жертвой. Дальше он переносится, и мы уже воочию видим, как закланный Агнец, то есть Христос распятый, приносится. Затем освящаются Святые Дары, и это всё собирается в одно, и образы переходят в реальность, причем в реальность не только земную, но в реальность, которая разрывает все пределы времени и места. Всё это нарастает до момента, когда мы молимся о сошествии Святого Духа и просим, чтобы Духом Святым был освящен хлеб и стал Телом Христовым, освящена эта Чаша, то есть вино, и стало Кровью Христовой. Но на этом тоже не кончается, потому что это совершается не только для того, чтобы были освящены Святые Дары, это совершается для того, чтобы люди, приобщаясь, причем приобщаясь достойно, не “просто так”, глубже вросли в жизнь Христову. Как Христос говорит: они во Мне и Я в них… Это целая часть, которая называется “Канон Литургии”, то есть центральная часть Литургии. Да, есть момент, после которого хлеб и вино стали Телом и Кровью, но это не мгновение, это нарастание.

Думаю, один из моментов в том, что мы не считаем учредительные слова тайносовершительными, потому что не хотим, чтобы слова стали магической формулой. И мы обращаемся ко Христу в молитве, прося, чтобы Дух Святой сошел на нас и на Святые Дары, потому что совершенно незачем освящать Дары, если некому их принимать. А если нет не то что причастников, а хоть одного человека, который может причаститься Святых Даров, то их освящать незачем. Фактически, всегда причащается священник, дьякон. Но тут двойное ударение. Мы просим, чтобы Святой Дух сошел на нас, на Дары сия, и затем, раньше, чем произнести молитву об освящении Святых Даров, мы произносим молитву о том, чтобы Дух сошел на нас: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отними от нас, но обнови нас, молящихтися… И сотвори хлеб сей Пречистое Тело Твое, и еже в чаше сей Честную Кровь Твою… Это идет вместе, это двойное освящение, это встреча грешников спасаемых и Христа, приходящего спасти.

Что означает: Твоя от Твоих, Тебе приносяще…?

Всё, что мы можем Богу принести, — это то, что Он нам дал. В данном случае, хлеб, вино — это дары Божии. Мы берем эти дары и приносим их обратно, как бы вынимаем из контекста падшего мира и отдаем обратно Богу, чтобы они Ему Одному принадлежали. И это делается о всех и за вся.