О канонизации царской семьи. Ответ на письмо слушателей радио "Свобода"

Прежде всего хочу отметить, что мое отношение к царской семье не связано с моей политической установкой. Я положительно отношусь к монархии как таковой, но конечно, не к той, которая существовала до революции. Монархия в России должна была бы быть совершенно иная — подлинно демократическая и построенная на совершенно новых началах.

Но вопрос о канонизации царской семьи для меня не ставится в порядке политики, но ставится в плане принятия личностей и оценки личностей как самого Государя императора, так и его супруги, и царственных детей… Надо сказать, что в письме совершенно ясно указано: нет сомнения, что дети — невинно убиенные; однако там спрашивается: всякий ли невинно убиенный «подлежит» канонизации? И дальше идет маленький, очень важный параграф, взятый из «Книжного обозрения» (13.10.1989): «Убийство невинных женщин и подростка отвратительно. Но жизнь любого крестьянина, бухгалтера, попавших в лагерь, погибших или расстрелянных, не менее ценна, чем жизнь царя. И как ни ужасна судьба царевича, почти никто не вспоминает о последствиях указа от 7 апреля 1935 г., по которому можно было расстреливать, и расстреливали, двенадцатилетних детей» (Л. Разгон).

Да, это правда. Нет жизни, которая сама по себе более драгоценна другой жизни. Всякая жизнь имеет полную цену перед лицом Божиим. Нет человека, которого можно было бы изъять из человечества, без того чтобы самое человечество и Царство Небесное, когда оно придет, не оказалось бы лишенным чего-то абсолютно неповторимого. Но некоторых людей Церковь в течение своей истории выделяла, не потому что они занимали то или иное положение, а потому что они были характерны для той или иной эпохи или для того или иного особенного подвига христианской веры. И в этом отношении, мне кажется, что конечно, когда мы молимся о усопших, всех усопших без остатка, без различия, мы молимся о всех с равным чувством трепета, благоговения.

Но положение Государя императора Николая Александровича тем особенно, что он выбрал этот подвиг. Он мог бы уйти. Ему предлагали возможность скрыться, переехать за границу под защиту иностранных и инославных людей, но он решил остаться со своим народом; больше того: мне кажется, что один из его самых великих подвигов в том, что он не только сам остался, но обрек на ту же самую трагическую, мученическую судьбу и свою жену, и детей. Жена могла это сделать по своему собственному выбору, но он принес как бы в дар Богу своих детей, которые не могли принимать никакого решения – не потому что они были малолетние, а потому что были связаны со своими родителями такими связями любви, которые не могли быть расторгнуты.

Очень важно, мне кажется, то, что, когда мы говорим о святых, мы всегда думаем, что они были во всем безукоризненны, что ничем никогда ни один из святых не подпал под какую-либо критику. О многих святых мы так мало знаем, что не можем дать такой оценки. Но о некоторых святых мы знаем определенно, что они не во всех отношениях были идеалами христианской жизни, однако в какой-то момент свой жизни они выбрали путь крестный. Святой Серафим Саровский говорил, что большей частью начало жизни спокойное, середина же жизни почти всегда представляет собой бурю, и вопрос в том, как буря уляжется и как кончится жизнь. Да, мы можем сказать, что с точки зрения политической Николай II не был идеальным монархом (хотя и это мы сейчас еще не можем до конца определить); конечно, он делал ошибки. Но вспоминается из истории Русской Церкви профессора Карташева его оценка митрополита Московского Алексия, который принимал участие в политической деятельности московского зарождающегося тогда государства. Карташев, упоминая о некоторых его поступках политического рода, говорит, что мы, однако, не должны этим смущаться: «и на солнце есть пятна». Да, человек остается человеком до конца, даже в святости своей он остается порой несовершенным. Совершенство его заключается не в том, что он без пятна и порока, без греха только Христос, а в том, что при всей своей слабости он направляет все свои силы, все свои убеждения на то, чтобы творить добро и исполнять волю Божию. И вот о Государе императоре можно сказать, что он сделал всё, что умел сделать; и он является как бы образом, своего рода «иконой» невинно убиенных, которые имели свои недостатки, но которые несомненно, всеми силами души, всеми силами своей воли и убеждения были устремлены к тому, чтобы через них совершилась воля Божия и чтобы их человеческая деятельность была достойна их положения.

Говорят, как он мог, если считал себя помазанником Божиим, отречься от престола? Тут можно вспомнить сказанное им в свое время кому-то из приближенных, что кругом него измена, трусость и обман, и рассматривать его отречение в этом контексте. К этому можно прибавить еще нечто, чего я не знал, что узнал совершенно недавно и не проверял до конца, и поэтому предлагаю только как предмет для размышления. Государь император в какой-то момент думал о восстановлении патриаршества и о том, какую роль он должен сыграть в России в то время; и он обратился к некоторым членам Синода с вопросом: не считают ли они правильным, чтобы он, по уже полученному согласию Александры Федоровны, отрекся от престола, принял монашество и, если его изберут, стал бы патриархом Московским. Это надо еще проверить, но его готовность отречься от престола, чтобы принять монашество, отказаться от семьи, чтобы служить Церкви и России в ее сущности, надо тоже запомнить.

Великая княгиня Ольга писала из Тобольска одному из приближенных их семьи: «Отец просит передать всем, кто ему остался предан, чтобы они не мстили за него, так как он всех простил и за всех молится; и чтобы они помнили: то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но не зло победит зло, а только любовь…» Кроме этого, мне пришлось читать в труде, изданном в Америке, цитаты из тех книг, которые царская семья прочитывала во время своего заключения, и те заметки, которые были сделаны на полях этих книг. Это были писания святых отцов Церкви, и все почти они говорили о том, как надо относиться к врагам и как надо готовиться к смерти, как надо свою жизнь отдать до конца без злобы, принести ее как дар родной земле. И вот эти свойства в контексте даже тех критик, которые можно возвести на управление Государя императора , на личность Александры Федоровны и на последующую судьбу России, говорят, что святой Серафим был прав, лишний раз прав: да, середина их жизни была бурей, полной смятения, смущения, ошибок, но когда они стали перед лицом русской трагедии, они не захотели отмежеваться от нее, они вошли в нее полностью, они в единстве со всем народом решили взять и нести этот крест, и свою жизнь положить вместе с народом русским.

Вот почему, молясь о них, мы молимся о всех усопших во время трагедии российской, но царская семья является как бы образом подвига самоотдачи, жертвы вольной волей приносимой. Мы почитаем и подвиг Государя, но такое почитание не обязательно для всей Церкви, для всех верующих. С самого начала своей жизни Церковь признавала местное и личное почитание святых. Задолго до того, как были канонизованы некоторые из русских святых, они были почитаемы народом. И вот теперь часть народа в России и часть эмиграции так относится к памяти государя императора Николая II, его супруги Александры Федоровны, цесаревича Алексия и их дочерей Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии.

Но если кто-то в России или где бы, то ни было станет пользоваться их памятью, станет из монархических соображений (я говорю «монархических» с точки зрения политической) раздувать этот вопрос, то он поступит вероломно, он поступит против самых дорогих желаний царской семьи и всех, кто ее почитает. Царская семья не может стать как бы знаменем политической борьбы; они уже в той области, где политика отошла, где остается только молитва, победоносная молитва мучеников за многострадальную землю Российскую.