О литургии. Беседа 7

Я хочу начать сегодняшнюю беседу с замечания или вопроса, кото­рый был поставлен в конце прошлой беседы о том, какое место личным заботам, какое место человеческому отношению отводится в богослуже­нии, а в частности — в Божественной Литургии. Это можно проследить в самой структуре службы. После того, как была совершена проскомидия, то есть приготовление хлеба, вина, служащих, народа к совершению этой тайны, таинственной встречи с Богом, и после того, как дьякон, как бы на рубеже таинства, произнес столь многозначительные слова: «Теперь время Богу действовать», первое слово, произносимое священни­ком — это провозглашение Царства: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа».

Здесь провозглашаются две вещи; с одной стороны то, что мы при­знаем, что мы принадлежим Богу, как Царю нашему, что Он есть наш Царь, Господь, что у Него над нами всякая власть, что мы добровольно, свободно, сознательно, любовно в эту власть отдаемся. В этом отношении эти слова нам напоминают первую заповедь Блаженства «Блаженны нищие духом яко тех есть Царство Небесное»: для тех, которые познали духом своим, тем опытом вечного и Божественного, который в нас есть, Бога как своего Господа, те, которые познали свое нищенство, то есть то, что у них ничего нет, что принадлежало бы им, но вместе с тем, что они так богаты Божией любовью, что они действительно блаженны нищен­ством своим и тем, что через это нищенство Бог делается их Господом безраздельно.

Но, кроме того, что здесь провозглашается безусловное, неограниченное признание наше Господа как Царя, провозглашается и другое: то, что мы находимся, в момент, когда совершается Литургия, уже в Царстве Божием, в Царстве Божием наставшем, уже наставшем, в Царстве Божием, которое уже невидимо, незримо, но ощутимо уже пришло, уже нас охватило, что мы вошли уже в вечность.

Я говорил на одной из предыдущих бесед, что призывание Святого Духа, молитва Ему в начале Литургии и в решающий момент освящения Даров говорит нам о том, что это совершается именно в вечности уже пришедшей к нам, вечности, которая уже вошла во время, исполнила время, которое в нем действует, живет, трепещет, и в котором мы тоже живем и оживаем.

И вот в этом контексте Царства произносятся и следующие молит­венные слова. Провозгласив Царство, которое есть Царство только люб­ви, Царство, где нет ненависти, где нет тьмы, Царство, о котором го­ворит святой Иоанн Златоуст в Слове Пасхальном: «Никтоже да рыдает своего убожества, настало бо общее Царство» — никто да не рыдает о своей бедности, богатство одного является богатством другого, и не только людей, но и Самого Бога, единственно подлинно богатого.

И вот первое действие детей Царства это вознести заступническую молитву перед Богом о всех нуждах земли. «Миром Господу помолимся», как когда Христос, в первый вечер после Своего воскресения явился ученикам и сказал им: «Мир вам» и с этими словами действительно внес в смятен­ные их души, в отчаянные их сердца мир, который земля дать не может, но который Он один может дать; так и тут, осознав, что мы принадле­жим этому Царству, войдя сознанием, всем нашим существом в состояние Божиего Царства, первые наши слова о том, что помолимся миром, то есть в мире Божественном, в мире, который превосходит тревоги этой земли, трагедии земли, всё земное, в том мире, который не может отнять ни страдание, ни гонение, ничто, потому что это мир, который Бога дает.

И дальше: «О свышнем мире и о спасении душ наших Господу помолимся». Мы сознаём, что принадлежим этому Царству, что мы возносим наши молитвы в этом Божественном мире, и однако — и это вся тайна, нашей способности и нашей борьбы за спасение — этот мир, который при­надлежит всем, который дышит вокруг нас, который действует вокруг нас, каждый из нас должен усвоить, получить, принять, сделать своим, стать чадом Божественного мира. Поэтому мы и просим, чтобы этот мир, который свыше сходит, который есть Божий, был дан нам, хотя он при­сутствует тут же, и чтобы в этом мире пришло бы и спасение, потому что мир, о котором здесь говорится, это один из плодов Святого Духа, один из плодов действия Духа над нашими душами, над нашим человечест­вом. Мир, радость, кротость, долготерпение, воздержание, вера, смирение — вот плоды Духа, о которых говорит, скажем, апостол Павел в двух различных местах своих посланий; и в этом — спасение, не в том только, чтобы избежать греха, а в том, чтобы принести еще на земле плоды Святого Духа, Который есть вечность.

И дальше: «О мире всего мира, о благостоянии святых Божиих Цер­квей и о спасении всех Господу помолимся». Не может быть в человеке сознания того, что он принадлежит Царствию Божию, что он есть один из детей этого Царства, что он живет жизнью Христовой, не может быть того, что при этом сознании человек не обернулся бы милосердием, жалостью, готовностью принести хотя бы последнюю жертву жизни или смерти за спасение мира, потому что так возлюбил Бог мир, что Он от­дал единородного Своего Сына, чтобы мир был спасен; и Христос говорит о Себе несколько раз: «Я не пришел судить мир, но да спасу мир». И вот первая мысль этого общества людей, которые собрались во имя Хрис­та, которые познали Его как своего Господа и Бога, вознести молитву, которая была исполнением воли Отчей, которая была отражением всего дела Христова, воплощения, жизни, проповеди, страдания, смерти, во­скресения и дара Святого Духа. Но для этого нужна стойкость, крепость в любви, притом такой, которая превосходит простые человеческие си­лы; любить евангельски, любить врагов, любить их с готовностью от­дать свою жизнь, чтобы они были спасены, любить как апостол Павел го­ворит о любви не только в своем послании к Коринфянам, но когда он восклицает, что он готов быть отлучен от Христа, лишь бы другие спас­лись — так можно любить только вселением любви Самого Бога, и только такой крепостью и стойкостью, которую может дать Бог и никто другой,

И поэтому молимся о «благостоянии», не благосостоянии: не о том, чтобы церквам Христовым было хорошо, а о том, чтобы они стояли доб­рым стоянием, чтобы они стояли в крепости Господней, в силе духа, в чистоте веры, в непоколебимой Божественной любви. Здесь нет молитвы о том, чтобы церквам было хорошо, нет молитвы о благополучии, есть молитва только о том, чтобы эти церкви были достойны своего церков­ного, Христова призвания во Христе и Духе.

И о соединении всех, потому что всякая рознь, разделенность, вражда, взаимоосуждение, проклинание, всё это есть отрицание самого прихода Христова. Христос пришел для того, чтобы расстоящиеся привес­ти воедино, то есть, чтобы то, что разошлось воссоединить, чтобы чело­вечество, раздробленное на особи, сделать снова одним телом, притом телом Своим — Христовым телом.

Затем забота обращается от всего мира, от условий его спасения к тем людям, которые собрались здесь, потому что думая о Церкви в ши­роком, неограниченном ее составе, мы можем забыть о конкретном, жи­вом человеке, о небольшой горсточке людей, которая иногда несет, в определенном месте, всю тяжесть креста Христова, или которой трагиче­ски продолжает совершаться спасение, трагически продолжает стоять крест Господень. «О святом храме сем и о всех с верой, благоговением и страхом Божиим входящих в онь Господу помолимся», а дальше забота, которая была общая, которая стала частная, потому что каждый стоящий в этом храме чувствует, как велико его призвание и как малы его силы, как божественно его призвание и как хрупок он как человек.

Забота переходит в частности ко всем тем, которые в особенной нужде или к тем положениям людской жизни, которые требуют особенной заботы, вызывают особенную тревогу. Во-первых, молимся о тех, которые у власти, которые у власти Церкви и которые у власти в миру. Власть всегда ставит человека на грань двух миров, Божией воли, единой, цель­ной и воли человеческой, противоречивой, раздробленной. И призвание всякого человека, который у власти, в сущности, только в том, чтобы сделать волю человеческую единой с волей Божией; будь то епископ, будь то священник, будь то правитель земной, знает ли он это или не знает, он стоит на этом страшном пороге. Он стоит и будет отвечать, и поэтому Церковь с такой заботой и тревогой молится о тех, которые у власти. Священник стоит там, где только Христос может стоять; он стоит во святилище, куда с трепетом проникают ангелы. Он, как чело­век, там стоять не может, он может стоять только защищенный священством Христа, веянием Святого Духа и тем, что он на это служение поставлен от лица всей Церкви Тела Христова, храма Святого Духа.

А правитель народа — древняя Церковь не разбирала, каков он; она не разбирала, друг ли он христианства или враг, гонитель или защититель, потому что Церковь Христова в ранние трагические годы своего сознания понимала, что плох ли он, хорош ли он — всё равно, его поло­жение страшно и трагично на этом рубеже воли человеческой и воли Гос­подней. И если человек поступает хорошо, если он воин и слуга Христов, то за него трепетно, но если он враг Христов, то за него страшно, и как бы то ни было, кто бы ни стоял на этой грани, будь он самый жес­токий гонитель или самый благочестивый правитель, всё равно забота Церкви о нем одна, тревога одна, потому что Церковь мыслит только о спасении людей и с ужасом видит опасность их погибели. Этим объясня­ется, что Церковь в моменты самых страшных гонений молилась за тех правителей, которые гнали христиан и уничтожали Церковь. Это объясня­ет и то, что, например, в литургии апостола Марка, в великой ектенье, есть специальное прошение о гонителях и об их спасении. За них особен­но страшно и за них надо молиться особенно. Теперь это прошение вышло из употребления уже столетиями, но мы в одной из ектений молимся о всех ненавидящих и обидящих нас, о творящих или желающих нам зла, чтобы им не погибнуть, — и в этом мы продолжаем древнюю трезвую, му­жественную христианскую Церковь.

Но Церковь так реально смотрит на вещи, так углубленно просто смотрит на все, что она не только думает о вечном спасении, не толь­ко заботится о тех, которые в особенно ответственном положении; Цер­ковь думает обо всём, о каждой человеческой нужде, о каждой чело­веческой заботе, потому что нет мелких вещей, всё значительно, всё имеет смысл, ничего нет такого, что можно было бы вычеркнуть из чело­веческой жизни и забыть о нем; и поэтому, вознося молитву о граде сем и верою живущих в нем, Церковь дальше молится о благорастворении воздухов, об изобилии плодов земных и о временах мирных, и о том, чтобы был мир среди людей, чтобы вражда утихла, чтобы ненависть заглохла, чтобы перестала литься кровь. Церковь молится о том, чтобы Господь послал изобилие плодов земных, то есть богатый урожай, чтобы людям не гибнуть от голода, чтобы не умирать им напрасно.

Молится она дальше и о тех людях, которые в течение нормальной обычной своей жизни подвергаются той или иной нужде, или о людях, которые с точки зрения общества, может быть, и поступили нехорошо, но которых жалко Церкви. Молится о плавающих, путешествующих, о недугующих, о страждущих; молится и о плененных — одни из них попали в плен на войне, другие гонимы и страдают в тюрьмах и застенках, а еще другие нехорошо поступили и справедливо наказуемы; но над всеми прос­тирается та же забота церковная, та же тревога о том, чтобы к горю земному не прибавилось бы еще непоправимое горе погибели. «О избавити­ся нам от всякия скорби, гнева и нужды», «Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию».

И затем обращение к Божией Матери, чтобы Её заступление вместе с заступлением святых поддержало нашу молитву. Эта молитва, эта просьба к Божией Матери и святым о заступлении в этом контексте явленного, переживаемого единства всех в Царстве, стирает всякую грань между живы­ми и мертвыми. Это одна Христова Церковь, это одно общество любви, это одна тайна вечной жизни — живущая, ликующая, бьющая как ключ воды жи­вой в сердцах людей. И молятся не только видимые, собравшиеся в этом храме люди, молятся ангелы Божии, молятся святые когда-то усопшие, когда-то жившие на земле, которые знают ее тяготу, молится Матерь Божия, Матерь воплощения, которая стояла у креста и ни одним словом не взывала о том, чтобы Её Сын не умер, потому что Она, вместе с Отцом, Его отдавала во спасение мира.

В этом отношении, каждый раз, как мы обращаемся с молитвой к Божией Матери, мы должны себе отдавать отчет, столько в этом неосознан­ной, большей частью, веры в Её великодушие и в Её любовь, потому что каждый из нас ответственен за смерть Её Сына. Если бы один только из нас согрешил, Сын Божий стал бы сыном человеческим чтобы его спасти. И каждый из нас, который грешит, который разрушает свою жизнь, то Царство Божие, которое Христос пришел принести на землю, ответственен за крест Господень. И каждый раз, как мы идем к Божией Матери с мо­литвой, в сущности, что мы Ей говорим? Мать, я убил Твоего Сына сво­им грехом, а Ты заступись за меня, чтобы мне быть прощенным, потому что если Ты простишь, Мать, то никто не осудит, мимо Твоего прощения никто не пройдет. И это мы должны помнить: что мы просим от Божией Матери чего-то непостижимого для нас, великого и по-человечески непо­стижимо страшного.

И вот с этого начинается церковная молитва. Не случайно эта ек­тенья, эти прошения следуют друг за другом после провозглашения Цар­ства. Это конкретное, живое, действенное явление того, что предста­вляет собой царство любви, какой заботой, какими мыслями оно исполняет сердца людей, которые ему отдаются. И если проследить дальше глав­ные ектеньи в Литургии, мы находим именно тот же контекст, то же сочетание вещей.

После чтения Евангелия снова сугубая ектенья, сугубая в том смысле, что это удвоенное, настойчивое моление Богу, опять-та­ки построенное по тому же принципу, моление обо всех людях, обо всех нуж­дах, и сюда вносится, в виде отдельных специальных прошений, молит­ва о тех конкретных нуждах, которые мы знаем вокруг нас, в приходе, в мире, в той обстановке, в которой мы находимся: о больных, о страж­дущих.

После этой ектеньи не кончается этот ряд прошений, а выделяются особенно некоторые нужды, которые особенно трогательны для нас. Во-первых, это усопшие; усопшие, которые для себя уже ничего не могут сделать, но которым мы можем сделать много. Эти молитвы об усопших не говорят о том, чтобы Господь, по Своему милосердию и в ответ на наши молитвы, поступил бы по отношению к ним несправедливо, от­менил бы справедливое Свое суждение. Нет, эти молитвы являются сви­детельством перед Богом о том, что те люди, которые покинули мир и теперь стоят перед лицом Божиим, за собой оставили добрый след, за собой они посеяли жизнью в каких-то сердцах, пусть в одном чутком, живом сердце, любовь, жалость, трепет об их вечной судьбе, и что эта любовь, эта жалость, этот трепет восприняты, потому что мы находимся в Божием Царстве, потому что это Царство любви воспринято всеми, ко­торые тут находятся, которые едины, каждый со всеми и друг с другом.

И дальше, в специальной молитве о тех, которые услышали, хоть краем души, призыв Господень и которые сейчас готовятся стать детьми того Царства, в которое мы уже восприняты — оглашенные, те, до кото­рых зов Господень дошел, которые услышали животворящее евангельское слово и которые стоят на грани Церкви — в древности они стояли в при­творе, теперь все равно они стоят на грани: крещения, обновления, но­вой жизни. Для них особенные молитвы возносятся.

И дальше молитвы о тех, которые служат эту страшную Божественную Литургию.

Почему, после чтения Евангелия, этот ряд молитв? Да потому, что всё Евангелие говорит только об одном — о любви к Богу и о любви к людям, и что если мы услышали этот призыв Божий любить Его и любить друг друга, если мы поняли слово Иоанна в одном из его Посланий о том, что если мы говорим, что любим Бога, Которого не видим, а ближ­него нашего, которого мы видим, мы не умеем любить — мы лжем. Если мы это так восприняли, тогда, да — всякое чтение Евангелия должно расцве­сти в молитву, именно в эту заботливую, конкретную молитву о каждом и всех.

И дальше — Великий Вход, который напоминает нам, с одной сторо­ны, о погребальной процессии, когда Тело Христово уносилось в гроб. В тот момент, когда святые Дары поставлены на престоле, в тот момент, когда мы видим, что стоило Богу и воплощенному Сыну Его наш грех и грех всех, грех всея земли, снова Церковь возносит напряженно свои молитвы в новой ектенье, в новом ряде прошений о том, чтобы этого больше не было.

К деталям этих молитв мы еще вернемся. И, наконец, хотя это не последняя молитва, я просто беру эти отдельные моменты как примеры, — после освящения Святых Даров, когда мы перед собой видим на престо­ле уже не хлеб и вино, а под таинственными образами хлеба и вина за­кланного на смерть Христа, в тайной молитве священник снова молится обо всех — и о праведных, и о тех, которые сейчас на земле живут, и обо всём мире. Всех охватывает эта молитва, потому что если мы не от­вечаем тревожной, любящей, заботливой молитвой на то, что мы сейчас увидели, то мы чужды всякого понимания.

Вот за этим идет еще другая ектенья, где мы снова, опять, в кон­тексте и креста и воскресения и дара Духа Святого, освящения этих Даров, то есть в контексте Царства Божия, пришедшего в силе, пришед­шего для того, чтобы мощно, победоносно спасать людей, снова в этом контексте молимся о том, чтобы всё это было не напрасно, ни для кого, ни для чего.

Вот, как отражается в структуре этих молитв Божественной Литур­гии забота человеческая, вдумчивая, чуткая забота детей Царства. Но тут, с одной стороны есть место для каждой нужды, для каждого челове­ка, но нет места для того, чтобы кто-нибудь занял такое значи­тельное место, чтобы собой вытеснить заботу о других. И здесь нам приходится учиться, чтобы охватывать своей любовью, своей молитвой всех, и никогда не поменять слово «всех» тем или другим частным име­нем, как бы вытесняя всех, чтобы включить в церковную молитву только тех немногих, которых мы умеем любить. Все они включены, но, выделены они не должны быть, потому что каждый раз, как Царство делается частным, оно перестает быть общим, теряет свою глубину, свою всеобъемлемость. Потому мы посылаем имена тех, о которых мы хотим молиться особенно, чтобы священник в свое время, когда положено, мо­лился о них. Но когда произносятся эти ектеньи, мы можем вплетать в них все конкретные имена, но мы должны разомкнуться, должны открыть­ся, быть шире каких бы то ни было привязанностей, дружб, какой бы то ни было частной любви и охватить с собой вместе со Христом, весь мир, потому что в этом контексте молитва Церкви только тогда является подлинной молитвой Церкви, когда она является молитвой Самого Хрис­та, продолжением Его молитвы, как Церковь есть продолжение, продле­ние через века, в пространстве воплощения Христова.

Вот, что я хотел сегодня сказать по поводу этого аспекта струк­туры Литургии, а потом мы начнем систематический разбор ее по частям.

Опубликовано с сокращением: «Труды» Т.2. 2002. М.: Практика