О поклонении. Беседа с капелланами. Часть 2

Я завершил свою первую беседу рассказом о том, какой смысл начинать день с молитвы. Но наступает момент, когда день подходит к концу. Как быть с вечерней молитвой? Опять-таки, можно видеть в ней сугубо прикладное значение и зачитывать Богу тексты из молитвослова или отрывки из трудов святых. Но неужели мы больше ни на что не способны?

Я думаю, первое, что можно сделать – и это не потребует слишком много времени, потому что на то, чтобы сделать что-либо хорошо, требуется не больше времени, чем чтобы сделать это плохо, — итак, первым делом следует предстать в тишине в присутствии Бога, успокоиться, осознать, что день закончился, что Господь рядом и что впереди ночь — сон и отдых от дневных забот. Мне думается, что лучше всего просто побыть в полной тишине и сказать: «Господь здесь, и я тоже», как говорил тот старый крестьянин. А потом, если не получается сосредоточиться, обрести открытость и тишину в божественном присутствии, можно вспомнить перед Ним прошедший день, поблагодарить Его за жизнь, за все, что встретилось на нашем пути в течение этого дня, — я имею в виду не только приятные встречи и радостные события, а все, что позволило нам в течение этого дня поступить как посланники Христа, как народ Христов.

Но, разумеется, будет и обратное. Придется сказать: «Господи, я не отозвался на Твое присутствие или на Твой призыв, или на крик о помощи, который слышал, или на нужду, которую видел; или еще хуже: я ответил на него плохо, отмахнулся от него, проявил холодность или — что хуже всего — ханжество. И стыжусь ли я этого? Так можно исповедовать Богу все главные прегрешения этого дня и выразить свою благодарность за все хорошее. И в этот момент можно столкнуться с искушением. Если что-то было не так, то в каком-то смысле это проще: можно рассказать Богу, как мы печалимся о своем недостойном поведении с Ним и с окружающими. Но если все было хорошо, так легко возгордиться и возомнить: «Какой я молодец!». Что ж, это поправимо.

Некоторое время назад ко мне подошла девушка, присела на скамью с самым несчастным видом и сказала: «Батюшка, я грешница». Я ответил: «Ну да, я знаю, и что дальше?» — «Каждый раз, глядя в зеркало, я любуюсь своей красотой и вижу в этом тщеславие». Я посоветовал: «Ну, так попытайтесь исцелить тщеславие благодарностью» — «Как это?» — «Посмотрите на себя в зеркало, рассмотрите каждую черточку на своем лице и всякий раз, когда будете видеть что-нибудь красивое, говорите: „Боже, благодарю тебя за то, что Ты сотворил эту черту, наделил меня этой чертой“. А когда поблагодарите его за каждую красивую черточку, скажите: „Господи, прости меня за то, что на этом красивом лице у меня такое несчастное и уродливое выражение“».

Мне думается, мы можем это сделать — и духовенство, и миряне — безо всякого специального зеркала, просто подумав: «Да, это я сделал хорошо, Бог дал мне осознание, понимание, добрую волю, горячее сердце, случай и возможность. Бог дал мне все это. Как я Ему благодарен! Это не значит, будто я ничего не сделал, — я сделал, — но все необходимое для правильного поступка мне дал Бог. Как я благодарен за то, что Он позволил мне стать Своим соработником, сделать это для Него, стать Его руками, Его ушами, Его присутствием». Приступы тщеславия можно одолеть, постепенно вытесняя их благодарностью, поскольку смирение для большинства из нас — это слишком трудно, но благодарность доступна нам в любой момент.

Я не имею в виду, что вы не самые смиренные священники в Великобритании, я хочу лишь сказать, что подлинное смирение столь велико, что мы не всегда можем на него рассчитывать и обладать им.

***

Сделав это, человек может перейти к вечернему молитвенному правилу. Большинство, а православные почти всегда – станут читать его так, как оно сформулировано в молитвослове. Здесь необходимо научиться честности, преодолеть в себе набожность и заменить ее прямотой. Все молитвы, которые мы читаем, будь то псалмы или молитвы святых, были написаны не в кабинетных условиях, не как упражнение в словесности. В какой-то момент под давлением обстоятельств — внутренних или внешних — они вырвались из чьего-то сердца, как поток крови. Это был либо вопль ликования, либо вопль раскаяния, либо вопль горести. В тот момент они были подлинными. Теперь эти молитвы записаны на бумаге, но что мы можем сделать с ними? Можем ли мы всерьез вообразить, будто способны совершенно искренне день за днем читать молитвы, отражающие жизнь святых? В нашем молитвослове есть молитвы святого Иоанна Златоуста, святого Василия Великого и многих других святых. Могу ли я вообразить, будто способен полностью отождествить себя с кем-либо из них, с какой-либо из их молитв? Повторяю, полностью! Нет. И нет никакого смысла в том, чтобы читать Богу эти молитвы так, будто они исходят от меня, если они имеют со мной мало общего, а то и вовсе ничего. Это заблуждение — полагать, будто Богу просто нравятся псалмы и будто Ему приятно слышать, как я читаю их один за другим. Они Ему очень нравились, когда в них изливал душу царь Давид, но не когда мы безразлично их вычитываем.

Так как же быть с псалмами и молитвами? Можно привнести в них нечто свое, и если мы верим в помощь и заступничество святых и находим молитву, подписанную именем одного из них, мы можем сказать: «Святой Иоанн Богослов или святой Василий, я буду читать твою молитву, помолись вместе со мной, подними эту молитву с земли и, если это возможно, помоги мне понять, что ты имел в виду». А затем внимательно прочитать эту молитву или псалом. Если делать это честно, то иногда мы можем сказать: «Да, я могу с этим согласиться, в этом есть правда обо мне или о моем отношении к Богу, к жизни, к людям». Но когда мы встречаем слова, которые кажутся нам совершенно чужими, мы должны честно остановиться и сказать: «Господи, это я даже еще не начал осознавать. Я не понимаю, как этот святой мог такое сказать. Я ничего не знаю о его опыте общения с Тобой или о его жизни или отношении к людям, я могу прочитать это как программу, я могу прочитать эти слова, чтобы они отложились у меня в сердце и в уме, но больше ничего поделать не могу. Может быть, однажды я смогу произнести их честно от своего собственного имени, а не только от имени этого святого, но сейчас это все, что я могу сделать». И если бы мы поступали так, какими бы мы стали честными и как мало мы могли бы сказать от своего собственного имени.

Простите, возможно, я говорю как пессимист, потому что сужу по себе.

***

Итак, необходимо следить за двумя вещами. И первая из них — понимать, что именно мы скажем Богу. Очень часто человек встречается с молитвами только в тот момент, когда молится.  Нас поражает та или иная фраза, но поскольку, например, во время службы мы молимся вместе со всеми, у нас нет возможности остановиться. И священник не может обратиться к своей пастве и сказать: «Извините, я тут хочу немного поразмышлять над этими словами, они меня поразили». Мы идем дальше и дальше, но потом, спокойно сидя в своей комнате, надо вернуться к этим словам и сказать: «Эти слова меня поразили, когда я их читал или слышал, но почему? Что они мне открыли? Если они меня поразили, значит, на эти слова во мне откликается весь опыт моего ума, моего сердца и моей жизни. Что же они мне сообщают?» И если мы будем так размышлять над молитвами, которые читаем каждый день, постепенно они станут для нас родными, и опыт людей, более великих, чем мы, станет нам близок. И вокруг слов молитвы или фраз из той или иной молитвы начнет собираться наш собственный жизненный опыт, так что, произнося эти слова, мы будем ощущать их умом и сердцем.

Могу привести вам один пример, который очень меня тронул и трогает до сих пор. Мне было около девятнадцати лет, я служил в нашем приходском храме вместе со старым дьяконом, который читал вместе со мной, по очереди. Но он читал на такой необычайной скорости, что я просто не успевал следить глазами по строкам. После богослужения я сказал ему: «Отец Евфимий, вы у меня украли всю эту службу, и ради чего? Уверен, что вы никак не могли молиться в это время». Это было очень надменное заявление, но мне тогда было всего девятнадцать. И этот человек, которому было уже за восемьдесят, заплакал и сказал мне: «Простите меня! Знаете, я родился в очень бедной русской деревушке, и у моих родителей не хватало средств даже на то, чтобы меня прокормить. Когда мне исполнилось семь лет, меня отдали в монастырь, чтобы меня там кормили и учили. Я провел в этом монастыре всю свою жизнь. Все слова, все песнопения, которые я слышал каждый день, так сильно переплелись со мной, что когда я открываю книгу и вижу первые слова молитвы, вся моя душа начинает петь — как будто рука коснулась струн арфы». Видите, для этого человека каждое слово превратилось в струну, и ему достаточно просто увидеть слово, чтобы его душа заплакала или запела в молитве. Вот что нам следует научиться делать с молитвами, которые мы произносим, — так связать, так переплести их с собой, чтобы каждый звук, каждое слово вызывали в нас поклонение. Это поклонение, славословие может случиться раз в жизни, но оно оставит в сердце неизгладимый след.

Второе, что очень важно в этом отношении, — превратить свою молитву в жизнь, а свою жизнь — в молитву, то есть если я прошу Бога: «Господи, подай мне то-то и то-то», это значит, что я предпринимаю все, что могу, чтобы этого достичь. Я не буду просто сидеть и ждать, пока Бог совершит во мне и для меня то, что я сам могу сделать для себя, или то, что я должен сделать для Него.

Есть такой рассказ — кажется, о святом Филиппе Нери[1]. Он был человеком горячим и умудрился рассориться с большинством монастырской братии. Как-то раз ему все это надоело, он пошел в часовню, преклонил колени перед статуей Христа и стал просить: «Господи, пошли мне терпения!» Помолившись, он вышел во двор и встретил там одного брата, который всегда был добр к нему, а тут вдруг, походя, бросил ему в лицо язвительное замечание. Филиппо Нери вспыхнул и огрызнулся. Пройдя еще немного, он снова попал в такую же ситуацию: встретил другого брата, рассказал ему, что случилось, а тот ответил: «Так тебе и надо!» Будущий святой Филипп в отчаянии побежал обратно в часовню, упал на колени перед статуей Христа и возопил: «Господи, разве я не просил Тебя послать мне терпения?» И в ответ из статуи раздался голос Христа: «И вот, я умножаю для тебя возможности ему научиться».

Надо помнить об этом, о том, что мы не можем просто сказать Богу: «Сделай это за меня». Можно сказать: «Господи, я понял, что у меня есть такая-то нужда, я сделаю все, что могу, но прошу тебя о помощи, ибо без Тебя — нет, я не могу ничего сделать». Правда и то, что сила Божия совершается в немощи, но мы должны принести эту немощь Богу и должны позволить Ему действовать, а также сделать все, на что способны сами.

Иногда мы можем сами себя перехитрить ради собственного блага. Помню, учась на врача, каждый день по дороге из больницы домой я поворачивал за угол, откуда были видны окна нашей квартирки в мансарде. Весной и летом я каждое утро говорил своей бабушке: «Пожалуйста, не закрывай окно в моей комнате, такая погода хорошая!» И каждый раз, поворачивая за угол, я видел, что окно закрыто, вскипал от гнева, шел домой и говорил ей: «Бабуль, ну я же тебя просил!» А у нее всегда находилась уважительная причина, по которой она закрыла окно. И вот однажды мне это надоело, и я решил: «Посмотрю-ка я на это по-другому!» Перед поворотом за угол я сказал сам себе: «Спорим, опять закрыто!» Повернул за угол — закрыто. «Вот, угадал!» — обрадовался я. Я уже не сердился, а был доволен собой. Так что, видите, можно найти множество способов применить молитву к жизненной ситуации и наоборот.

Но очень важно, чтобы слова молитвы так сплелись со всеми фибрами души, чтобы именно они имели власть над нами, ведь нами владеет многое: обиды, воспоминания и тому подобное. Почему же тогда Евангелие или слова молитвы имеют над нами меньше власти, чем обида на человека, который на самом деле задел нас лишь поверхностно? Мы помним такое годами — обиды болят, как раны, и отравляют нас, как яд.

***

Приведу вам пример того, что я понимаю под властью молитвы над душой, когда эта молитва и душа переплетены. Один из наших певчих, старик с очень красивым голосом, заболел раком. Его забрали в больницу, где он стал постепенно угасать. Я каждый день приходил его навестить, и в скором времени старшая медсестра стала говорить мне: «Вам не стоило приходить, вы понапрасну теряете время, он все равно без сознания». Я заходил в палату, где он лежал, и начинал петь краткий молебен. Постепенно стало заметно, что в нем пробуждается сознание, и какое-то время до окончания молебна он пел вместе со мной — тихонько, как мог, но он был в сознании и мы могли поговорить. Потом наступил день, когда я, придя в больницу, увидел его в полностью бессознательном состоянии, в коме — по одну сторону сидела жена, по другую дочь. Его жена сказала мне: «Какое горе: мы были в Японии, прилетели только сегодня и даже не можем попрощаться с ним перед смертью». Я сказал его дочери: «Перейди на другую сторону и сядь рядом с матерью». Затем я встал на колени рядом с умирающим и стал тихонько напевать ему пасхальные песнопения и песнопения Страстной Седмицы. Было видно, как к нему постепенно возвращается сознание; наконец он открыл глаза и я сказал: «Вы умираете, слева от вас ваши жена и дочь, попрощайтесь с ними». Они простились, а затем я произнес: «Теперь идите с миром». Он вновь впал в кому и умер. И в этом не было никакого чуда, я не хочу сказать, будто сотворил что-то чудесное. Дело в том, что эти песнопения с самого раннего детства были настолько тесно связаны у него с Жизнью с большой буквы, что они смогли вернуть его к жизни, чтобы попрощаться. Так что этому необходимо научиться, но также необходимо научить остальных.

Мне думается, очень важно, чтобы женщина молилась в период беременности, чтобы матери младенцев пели или читали над колыбелью молитвы: вы даже не представляете, как ребенок может впитывать священные слова или даже просто слова.

При этом нельзя сказать, что решающую роль здесь играет сознание. Помню, во время войны к нам в госпиталь попал раненый солдат-эльзасец, который так и не выучил французский, хоть и родился в период между войнами, когда Эльзас уже снова отошел Франции. Он говорил только по-немецки и по-эльзасски. Среди нас был очень молодой протестантский пастор, который беседовал с ним, пока тот был в сознании. И вот однажды этот пастор вышел из палаты, обливаясь слезами, и сказал мне: «Какая беда! Он без сознания, я больше ничего не могу для него сделать!» Я ответил: «Не говори глупостей! Вернись к нему в палату, сядь рядом и медленно и внятно читай ему Евангелие, начиная с воскрешения Лазаря». И вот этот молодой священник три дня сидел и читал Евангелие: не скажу, что день и ночь напролет, но регулярно, давая умирающему иногда отдохнуть. Перед смертью тот пришел в себя и сказал мне: «Спасибо, что сказали священнику это сделать. Я слышал каждое слово. Я не мог ответить, но они вдохнули в меня новую жизнь».

Это может делать каждый из нас — для себя и для окружающих, — не только в таких экстремальных ситуациях, как кома или приближение смерти, но и для людей, которые находятся в духовной коме, в духовном сне, и которые, сами того не замечая, получат эту весть и однажды помолятся и поклонятся Богу, пусть даже на одно мгновение, одним словом. Помнится, один из наших святых, старец Силуан, говорил, что если бы мы могли хоть раз в жизни всем своим естеством воскликнуть: «Господи, помилуй!», мы были бы спасены.

И еще мне приходит на ум одна мусульманская притча о бедуине, который много часов скакал, чтобы успеть в мечеть, но все равно опоздал. Войдя в мечеть, он увидел, что она пуста, — в ней оставался только мулла. Бедуин вздохнул, и мулла сказал ему: «Если бы я хоть раз в жизни мог вздохнуть так, как ты сейчас, это была бы лучшая из моих молитв». Как видите, есть вещи, которые бесконечно проще, человечнее и прямее, чем то, что у нас получается, когда мы пытаемся сделать их церковными, набожными, оформленными. Человеческая душа открыта, жива, и ее можно привести от естественной жизни существа, созданного по образу Божьему, в общение, подлинное общение с Живым Богом.

Ответы на вопросы

— У нас в православии есть все те же виды грехов и глупостей, которые можно встретить повсюду, и мне кажется, помимо всего прочего, важно отрезвить людей, пробудить их к жизни во Христе — не глядя на тот ярлык, который они носят. Быть во Христе — это быть совершенно, подлинно человечным — в том смысле, в каком был человечным Христос, а не в смысле человеческой греховности и удаленности от Бога. Мне кажется, примета нашего времени в том, что люди в целом либо устали от формализма и хотят живых, непосредственных, естественных отношений с Богом, либо, если их воспитывали в набожности, в церковности, пытаются попугайничать за теми, в ком видят пример для себя. И когда нам говорят, что наше призвание — подражать Христу, это не значит, что мы должны попугайничать за Ним. Это нечто совершенно иное. Христос дает нам пример того, что есть человек, и этому надо у Него научиться. И каждому из нас необходимо применять это в каждой конкретной ситуации, принимая во внимание свою сущность, свое место в жизни, свои дары, свои возможности и ограничения, но никогда не пытаясь попугайничать.

— Знаете, мне кажется, внесение изменений всегда сопряжено с проблемами. На мой взгляд, должен быть долгий переходный период, когда одновременно допускаются различные формы и способы поклонения, разные последования богослужений. Человеку, с детства говорившему на одном языке, может быть трудно сразу перейти на другой, и верующему, привыкшему молиться на одном языке, не всегда легко переключиться на другой язык богослужения. Я, как вы знаете, русский. Я могу совершать богослужения на нескольких языках, но когда я молюсь по-русски, это получается совсем иначе, молитва исходит из самой глубины моей души, а ведь я принадлежу к более молодому поколению, чем эмигранты Первой мировой войны и русской революции. А теперь представьте себе, что почувствуют люди, которым уже за семьдесят или за восемьдесят, если сказать им: «Все, с русским покончено, переходим на английский, французский, немецкий». Не то чтобы они не понимали языка — наши старики в большинстве своем говорят по-английски гораздо лучше меня, потому что некоторые из них прожили здесь всю жизнь. Я выучил английский в возрасте тридцати пяти лет, поэтому я делаю скидку на то, что он для меня относительно новый, в том смысле, что у меня нет в нем корней, которые появляются через школу, детство, друзей и так далее. Но представьте себе, какое это резкое изменение — переход на другой язык! Можно очень бегло разговаривать на каком-нибудь языке, но чтобы начать на нем молиться, потребуется долгий период размышлений и освоения. Скажем, у нас в лондонском приходе широко используется английский язык, мы читаем Библию короля Якова[2] и псалмы в переводе Ковердейла[3]. Мы не пользуемся современными переводами, потому что прихожане плохо на них реагировали и не хотели их слушать и читать. Может быть, через несколько лет — пять или двадцать, или тридцать — ситуация изменится, но у людей должна быть возможность поклоняться Богу так, как для них естественно, потому что даже у тех, кто воображает, будто не придает особого значения словам, эти слова живут внутри, и услышав что-нибудь неожиданное, люди теряют состояние собранности и молитвенный настрой и возвращаются на поверхностный уровень, с которого им потом приходится снова с трудом опускаться на глубину.

На мой взгляд, это серьезная проблема, и не менее, если не более серьезная проблема связана с музыкой: помимо появления новых мелодий для песнопений, целому поколению верующих сейчас кажется совершенно неприемлемым молиться под гитару и тому подобные инструменты. Может быть, они к этому придут, а может быть, и нет. Но надо дать им время и, возможно, время рассудит сторонников за и против и, может быть, оно покажет, что одна из сторон была неправа. Или что неправы были обе.

— Думаю, тишине мы должны учиться сами и учить других. Тишина перестала быть естественным состоянием. Люди, которые жили в деревне, без радио и телевизора, знали, что такое тишина. По вечерам они собирались за столом всей семьей: читали, беседовали, но иногда они могли помолчать в тишине. А когда выходили на улицу, вновь погружались в тишину, которая есть в природе. А теперь тишине надо учиться. Помню, одна учительница старалась показать малышам, что такое тишина, и когда они были чем-нибудь заняты или играли, она периодически говорила: «Стоп, слушаем!» И все дети сидели и слушали, и слышали тишину, и так учились понимать, что это такое: шум уже не бьет в уши, наступает момент, когда на тебя нисходят покой и мир, и в этот момент можно ощутить то, что описал французский писатель Жорж Бернанос: «Он почувствовал, что тишина есть Присутствие».

Что касается общих богослужений, думаю, можно привносить в них тишину разными способами. Я участвовал, точнее, присутствовал при совершении литургии нового формата в римско-католическом храме в Лувене. Если взять сам текст последования литургии, он настолько короткий, что кажется, будто служба закончится, не успев начаться. Но этот текст написан не для того, чтобы его просто читали с начала до конца без остановки. Помню иезуитского священника, который служил довольно часто, и я при этом присутствовал, — он несколько раз за богослужение устраивал молчаливые паузы. Он выходил и говорил: «Мы находимся в присутствии Божьем, давайте помолчим». А затем садился. Потом он начинал литургию и в важные моменты давал прихожанам возможность помолчать, осознать то, что совершилось, и подготовиться к продолжению. Это была идеальная ситуация.

Я не знаю ни одного англиканского прихода, где бы был внедрен такой радикальный метод, хотя там это возможно, а в православных богослужениях это очень трудно. У нас не предусмотрена тишина во время службы. Если хочется всем вместе помолчать, приходится прибегать к различным уловкам. Так что я довольно часто устраиваю тишину после освящения Святых Даров — просто молчу и не перехожу к следующему этапу, так что многие говорят: «Господи, какой же он медлительный, вообще не поспевает за ходом богослужения». Что ж, пусть, но зато у них есть возможность побыть в тишине. И в прошлом я совершал нелитургические богослужения, молебны, которые целиком состояли из кратких молитв, вступительных слов и долгих пауз – и эти паузы, возможно, помогали людям понять, какой бывает тишина. Я думаю, учиться и учить тишине очень важно, об этом я упоминал и раньше, говоря о вечернем молитвенном правиле: для начала следует успокоиться, помолчать в присутствии Бога, пока не наступит такой покой и тишина, что Присутствие станет ощутимо.

Добавлю еще слово к тому, что я сказал о тишине. Есть одна вещь, которой, как мне кажется, следует избегать, — это пение текста богослужения прихожанами или хором под аккомпанемент органа, такой громкий, что он гремит, гремит, гремит и бьет по ушам. Вы знаете этот оглушительный звук органа, который играет перед или во время службы просто для того, чтобы в храме не было тишины. Помню богослужение в окрестностях Дидкота, там был я да три старушки — и грохочущий орган. И за органом этих бедных старушек совсем не было слышно. Помню, я тогда спросил викария: «Вы что, пытаетесь обмануть Бога? Думаете, Он там наверху слышит весь этот шум и полагает: „О, наверное, там огромный приход“».

Помню, когда я занимался молодежной работой и служил в армии, один офицер научил меня: «Если хочешь, чтобы твои команды производили на людей впечатление, говори как можно тише, чтобы приходилось прислушиваться, потому что если говорить громко, люди отшатываются, а если говорить ровно так, чтобы можно было услышать каждое слово, и не громче, тогда твои слова до них дойдут». Думаю, в этом отношении службы нуждаются в улучшении везде — и в Православной Церкви, и в Римско-Католической, и в Англиканской, и в Свободной — надо, чтобы было поменьше шума.

Если можно, я добавлю еще одно слово к тому, что сказал о тишине. Есть одна вещь, которой, как мне кажется, следует избегать, — это пение текста богослужения прихожанами или хором под аккомпанемент органа, такой громкий, что он гремит, гремит, гремит и бьет по ушам. Помню, когда я занимался молодежной работой и служил в армии, один офицер научил меня: «Если хочешь, чтобы твои команды производили на людей впечатление, говори как можно тише, чтобы им приходилось прислушиваться, потому что если говорить громко, они отшатываются, а если говорить ровно так, чтобы можно было услышать каждое слово, тогда твои слова до них дойдут». Думаю, в этом отношении службы нуждаются в улучшении везде — и в Православной Церкви, и в Римско-Католической, и в Англиканской, и в Свободной — надо, чтобы было поменьше шума. Вы знаете этот оглушительный звук органа, который играет перед службой просто для того, чтобы в храме не было тишины, или во время службы. Помню богослужение в окрестностях Дидкота, там был я да три старушки и грохочущий орган. И за органом этих бедных старушек совсем не было слышно. Помню, я тогда спросил у викария: «Вы что, пытаетесь обмануть Бога? Думаете, Он там наверху слышит весь этот шум и полагает: „Наверное, там огромный приход“».

Я ездил в Хэррингуэй слушать Билли Грэма — когда это было, лет тридцать пять назад? Там собралась большая толпа, было какое-то психоделическое освещение, соответствующая музыка, а потом вышел мужчина и начал говорить. Я сидел-сидел, а потом обернулся к соседке и сказал ей: «Если этот парень не остановится, то на Билли Грэма просто не хватит времени!». Она возмущенно посмотрела на меня и сказала: «Это и есть Билли Грэм!» Я на такую проповедь откликнуться не могу, в том числе потому, что не согласен с некоторыми его заявлениями. Мне они представляются…

Пер. с англ. А. Дик под ред. Е. Майданович.

Опубликовано: «Хаос. Закон. Свобода». – М.: Никея, 2019

[1] Св. Филипп Нери (1515 – 1595) – католический святой, основатель конгрегации ораторианцев.

[2] Библия короля Якова (King James Version, KJV) — перевод Библии на английский язык, сделанный под руководством короля Англии Якова I и выпущенный в 1611 году.

[3] Майлс Ковердейл (1488 – 1568) – переводчик Библии на английский язык.