О православном храме. О лондонском Успенском соборе

Когда вы входите в православный храм, будь то русский, греческий или иной, первое, что бросается вам в глаза — это иконостас, т.е. стена, которая разделяет храм на две очень явные, очень ярко очерченные части: алтарь, куда входят только священнослужители и миряне — лишь для исполнения тех или других обязанностей, и та часть храма, где стоят верующие. Если вы входите в греческую церковь, вы почти у дверей находите два аналоя, два стола, на которых покоятся иконы: икона Спасителя Христа и икона Божией Матери, и первое, что вы делаете, вступая в этот храм: вы подходите к этим иконам, креститесь, ставите свечку и целуете икону, как бы приветствуя Хозяина этого храма и Госпожу этого храма, и, вместе с этим, как бы получая от них благословение в этот храм вступить и находиться в доме, который принадлежит Им — Богу и Его святым.

У нас, большей частью, посередине храма, ближе или дальше от иконостаса в зависимости от размеров самого храма стоит аналой с иконой Спасителя или с иконой праздника: если праздник Божией Матери — тогда икона Божией Матери лежит на аналое, если  другой праздник, тогда — икона данного праздника или святого.

А дальше вы подходите к самому иконостасу. Иконостас может быть очень богатый содержанием или очень простой, но некоторые свойства, некоторые данные мы находим в каждом иконостасе. В середине иконостаса — Царские врата. Они называются Царскими, потому что через эти врата входит только Царь Славы, Господь Бог, входит через эти врата священник или епископ, нося Евангелие, входит через эти врата священник или епископ, нося Святые Дары, но это не дверь, через которую всякий может пройти. И это одно из самых глубоких переживаний для человека, которого ставят диаконом или священником, когда его впервые проводят через эту грань. Каждый раз, когда я рукополагал священника или диакона, я его останавливал и ему говорил: «Остановись и пойми, что теперь ты проходишь через такую грань, через которую по праву может пройти только Бог, ставший Человеком — Господь Иисус Христос, что ты входишь в область Божию через Царские врата, которые только Ему должны быть открыты. Ты можешь это сделать, только если ты согласен войти через эти врата и как бы соединиться со Христом, соединиться с Ним судьбой, жизнью. Как в Евангелии говорится, что Иаков и Иоанн просили Христа о том, чтобы им воссесть по правую и левую сторону Его славы после последней победы Его над злом и над грехом, и Он им ответил: ‘Готовы ли вы пить Мою чашу? Готовы ли вы погрузиться в тот ужас, который Меня ожидает?’ И если ответ: ‘Да!’ — тогда переступай эту грань». Это очень важный момент.

Но в алтарь входят тоже боковыми вратами. По правую, по левую сторону Царских врат, если глядеть на иконостас, справа — дверь с изображением святого архангела Михаила. Эта дверь, через которую, в сущности, входят в алтарь, и архистратиг Михаил нам напоминает о том, что он был поставлен после грехопадения человеческого стоять у врат рая и не допускать в него никого, кто не был бы искуплен, очищен и спасен. Это дверь, которая нам говорит: в эту область просто войти нельзя, можно войти покаянием, но для того, чтобы иметь право входить и выходить, надо еще освящение свыше.

А с другой стороны, слева от Царских врат — другая дверь, на которой всегда изображается архангел Гавриил. Архангел Гавриил — тот архангел, который с небес пришел и возвестил Божией Матери о том, что от Нее родится Спаситель мира, что Бог через Нее воплотится и войдет в мир. Это как бы дверь выхода, дверь, через которую Бог вступает в мир, через которую Евангелие выносится в ту часть Церкви, где стоят верующие, т.е. ту часть Церкви, которая собой представляет как бы корабль, несущий верующих ко спасению. Это область, где спасение начинается, но где оно не завершается раньше, чем человек по смерти или святостью войдет в самую область Божию. Вот это — основа нижнего ряда.

По правую и левую сторону от Царских врат мы находим: икону Христа Спасителя на правой стороне, икону Божией Матери — на левой. А на самих вратах, опять-таки, мы находим икону Благовещения, т.е. икону, в которой мы видим, как архангел Гавриил возвещает Божией Матери то чудо, которое с Ней, но и через Нее совершится — воплощение Сына Божьего. И под этой иконой — четыре образа четырех Евангелистов, которые, каждый по-своему, но в глубоком, глубинном согласии между собой возвестили нам все, что мы знаем о жизни, об учении, о смерти, о Воскресении, о Вознесении Спасителя Христа.

На иконостасе есть несколько рядов, но в середине, над Царскими вратами изображается большей частью Тайная Вечеря, т.е. Христос, восседающий перед столом вместе со Своими учениками и учреждающий впервые таинство святого причащения. Так делается, потому что именно там, у самых Царских врат верующие получают причащение Святых Тайн. А над этим — икона Спасителя снова, но уже как бы державная, уже не страдальца Христа, не Христа, пришедшего на землю и ставшего нам Братом по плоти, а Христа, победившего смерть, зло и восседающего во славе. И по правую и левую стороны от Него — Божия Матерь и Иоанн Креститель в положении предстателей, молящихся перед Ним за спасение мира.

Иоанн Креститель — первый, кто возвестил людям своего времени о том, что настает время прихода Божия и что надо покаяться, т.е. оторваться от рабства страстям, земле, привязанностям для того, чтобы вновь поднять глаза к Богу и устремиться к Нему. И уже только с Ним и Его любовью научиться любить тот мир, который Он создал и который Он пришел спасать. А Божия Матерь, конечно, стоит, моля о всех нас, потому что Ее верой, Ее отдачей Богу Воплощение стало возможным, и Она в этом отношении как бы соучастница нашего спасения.

А по правую и левую сторону — иконы святых, — святых, которые стоят за Иоанном Крестителем и за Божией Матерью, как бы соединяясь с их молитвой о спасении мира. Эти иконы бывают различны, но в основе — иконы Иоанна Златоустого и Василия Великого, составителей той литургии, которую мы совершаем в воскресные дни: в обычные воскресенья — Иоанна Златоустого, а во время Великого Поста и в некоторые другие дни — Василия Великого, и затем разных святых. Выбор этих святых зависит не то что от случайности, но от места, от эпохи. Ясно, что, например, в Новгороде будут изображены больше новгородские святые, в Москве — больше московские и т.д. И так они целым рядом, длинной вереницей стоят как бы вместе с Божией Матерью, вознося свои молитвы.

Это первый ряд. А над ними находятся образа, иконы основных больших праздников. Большие праздники бывают или радостные, или трагические. Слово «праздник» — происходит от слова «праздный». Это — дни, когда от восторга, от ликования, от радости, которая до нас дошла, мы не работаем, а только ликуем. Но вместе с этим иногда перед лицом страшных событий спасения рука не подымется на работу: распятие Христово, погребение Спасителя. Эти иконы являют изображают поворотные моменты нашего спасения, начиная с рождества, т.е. рождения Божией Матери и кончая праздником Святой Троицы, Пятидесятницы, проходя все остальные праздники. И в этом отношении мы можем понять, почему святой Иоанн Дамаскин  в одном из своих писаний говорит: Если ты хочешь неграмотного человека научить православной вере, поставь его перед иконостасом, и он увидит все домостроительство нашего спасения глазами своими. То, чего нельзя объяснить ему письменно или что он, может быть, не сразу поймет из более сложного изложения, он вдруг видит, видит воочию, и глазами он воспринимает тайну, которая за пределами слов.

Кроме этих икон на более развитых иконостасах, чем наш лондонский, еще есть ряд пророков. А говоря снова о нижнем ряде, по правую и левую сторону от врат, на которых написаны иконы архистратига Михаила и архангела Гавриила, как правило, бывает икона праздника, которому посвящена данная церковь, и дальше — иконы некоторых святых. Скажем, в нашем лондонском иконостасе — изображения Василия Великого и святого великомученика Пантелеймона на правой стороне, а на левой стороне — святого Георгия Победоносца и святого Александра Невского.

Вот в основе то, что вы увидите, если войдете в наш храм. Но очень важно помнить, что все, все лики святых: пророки, апостолы, святые, ангелы, — все изображены на иконостасе и все как бы обращены лицом и молитвой к центральной фигуре Спасителя Христа, а над всем стоит крест, — крест, который является и знаком крестной смерти Христа, и знаменем победы.

Если встать перед иконостасом, то мы видим, что перед ним находится амвон, т.е. возвышенное пространство, а внизу, по правую и левую сторону находятся три аналоя, т.е. столики с верхней покатой поверхностью, так что иконы, которые на них лежат, не лежат плашмя, а видны молящимся, когда они стоят даже на каком-то расстоянии. И я вам хочу сказать несколько слов о некоторых из этих икон. По правую сторону находится икона Христа Спасителя, и рядом с ней — две иконы недавно канонизованных святых: святого Тихона патриарха Московского и всея Руси, который скончался в день Благовещения, в 1925-ом году, и икона святой Ксении Петербургской. Они нам очень дороги, потому что патриарх Тихон еще живет в памяти многих из нас. Даже я, который не был взрослым во время его правления, еще помню, как в Церкви молились за него, и он был как бы связью, он был узлом единства всех верующих русских, как в России, так и за границей. После его смерти начались разделения, но при нем было только единство веры, единство нашего общего доверия к нему.

Дальше, рядом с иконой святителя Тихона Московского и святой Ксении Петербургской, старая, но не древняя икона святого Серафима Саровского. В  ней находится маленькая частица его одежды, которую когда-то мне подарил владыка Антоний (Мельников), который тогда был Минским и Белорусским и скончался Ленинградским и Новгородским. И через этот малый клочок материи мы больше даже, чем мысленно, почти вещественно можем прикоснуться к святому Серафиму Саровскому. Вы знаете, что сейчас мощи святого Серафима возвращены Церкви, поэтому сейчас толпы народа могут коснуться его тела, тела, которым он совершал свой подвиг, тела, которым он служил Богу и людям, тела, которым он получил благовестие. Ведь он получил знание о Христе через слух, через глаза, через участие в богослужении, через причащение Святых Тайн. Тело принимало участие во всем, что составило его святость, и поэтому на славянском языке, скажем, на похоронах мы тело усопшего называли мощами, потому что это тело — освященное. Тело некоторых святых сохраняется, других превращается в прах, но наша телесность так же важна, как наша духовность. И есть замечательное место у св. Исаака Сирина, где он говорит, что когда придет время воскресения всех, то тело наше должно дать свое согласие на вечную жизнь также, как душа наша.

Здесь у нас несколько икон: святого Сергия Радонежского, которую я получил в подарок из Троицкой Лавры, когда впервые ездил в Россию, святого Власия Севастийского, святого Григория Неокесарийского, маленькая икона Владимира святого и икона святого Антония Киево-Печерского. И икона двух святых, западного и русского: святого Сергия Радонежского и Албания, первого мученика Великобританского. Они вместе, потому что эта икона была в свое время написана для братства православно-англиканских богословов, которые хотели работать на взаимное ознакомление с надеждой, что когда-либо наши Церкви соединятся воедино. Еще в 20-х годах православные богословы Парижа встретились с богословами Англии, и тогда они почувствовали, сколько общего не в богослужении, не столько в богословии, а в духовном подходе между этими нашими двумя Церквами. И было образовано Содружество святых Албания и Сергия. Сергия, потому что наши профессора были все преподаватели Сергиевского подворья, богословского института в Париже, а Албания, потому что он был первый мученик Великобританский до всякого разделения Церквей. И сейчас еще существует это Содружество, в котором участвуют и православные, и англикане, и которое теперь расширилось и принимает всех верующих во Христа.

Икона Григория Неокесарийского здесь находится, можно сказать, по частному случаю. Я был посвящен в епископы в день его праздника, и мне подарили эту икону. И я помню, как владыка Василий (Кривошеин), тогда викарий Парижский, говорил слово, в котором напомнил нам, что есть рассказ о том, как св. Григорий был назначен в Неокесарию, и тогда было там только 17 христиан, а все остальные были язычники. И он мне сказал: «И вот я вам желаю, чтобы, когда вы умрете, осталось вокруг вас только 17 неправославных, и все были православные». Это, конечно, была мечта, конечно, этому не бывать, но что случилось, несомненно: за 42 года моего служения здесь через книги, через проповедь, через выступления по радио, по телевидению огромное количество людей узнало о православии. Православными они не стали, но открылись к православию, полюбили его, стали его уважать и, в значительной мере, знать.  В какой-то очень небольшой мере его пожелание сбывается.  За последние десятилетия у нас все увеличивается число западников, т.е. людей, живущих в Великобритании, которые переходят в православие после долгой подготовки, очень сознательно, и мы, благодаря этому, выросли за последние 35 или 40 лет больше, чем в тысячу в Лондоне и открыли 12 приходов в разных местах в Англии.

О святом Власии Севастийском я хочу рассказать только одно. Все могут прочесть его житие, но одно меня в этом житии поразило — это то, что когда его вели на мученичество, и он шел на свою смерть, он вдруг обнаружил, что рядом с ним бежит собачка на трех ногах, потому что она ранена в четвертую лапку. И он тогда был пронизан таким состраданием к этой собачке, что забыл о себе, забыл, что его ведут на смерть, остановился, помолился, перекрестил эту собачку, отпустил ее здоровой и пошел умирать. И это не рассказ из анекдотов о зверях, это рассказ о том, как человек может вдруг настолько исполниться, преисполниться состраданием, что ни жизнь его, ни смерть больше ему не видна, что видно только страдание другого существа, пусть даже животного.

В правом крыле нашего храма находится угол, где люди стоят или перед большим Распятием, или перед панихидным столиком,  это средоточие частной молитвы. Большей частью обращается внимание на панихидный столик, перед которым сейчас мы находимся. Панихидный столик в свое время на церковном языке назвался Голгофой. На этом столике находится Распятие, которое нам говорит о том, что Христос тоже, как все мы, умер, но еще больше нам говорится о том, что Христос умерший победил смерть, воскрес и обещал нам вечную жизнь. И поэтому это слово «Голгофа» нам говорит не о трагедии только, но о том, что к победе идут через трагедию, к победе идут через подвиг. И подвиг жизни и смерти, которую человек должен перенести, прожить, является основной частью нашей христианской жизни. Перед этим столиком совершается панихида, т.е. молитва об усопших, либо по чьему-нибудь личному прошению, либо в некоторые дни, когда поминаются все усопшие, например, в некоторые памятные дни мы поминаем всех на поле брани убиенных, в смуте погибших, в пучине морской потонувших, на горьких работах скончавшихся, в болезни жизнь свою окончивших и, конечно, отдельные имена, и молимся за всех от века почивших перед Богом.

Но рядом с этим панихидным столиком я повесил две иконы, которые для меня очень много значат в этом контексте. Очень часто люди, когда кто-нибудь близкий к ним умирает, чувствуют разлуку, будто уже не встретятся никогда. И здесь икона Рождества Божией Матери, в углу которой изображено целование святых Иоакима и Анны, т.е. родителей Божией Матери, и здесь люди, которые вглядываются в икону, могут подумать: «Да, Ветхий Завет был прав: любовь, как смерть крепка, любовь не может быть расторгнута, любовь остается победоносной и победившей даже, когда смерть физически разлучает людей». Но для нас, христиан, кроме того, мы знаем, что последнее слово — не смерть, а жизнь, и что вот, образ этих двух святых, которые друг друга держат в объятиях, говорит нам о том, что законна любовь, что можно по земному, по-человечески друг друга любить, но что эта любовь должна быть чиста, должна быть свята, и что смерть никогда такую любовь не разобьет. А кроме этого, здесь есть икона Нечаянной Радости. Это икона, которая говорит по своему названию о том, почему я ее сюда повесил.

Эта икона из России была кем-то привезена, я не знаю, кем. Она уже была у нас до моего прихода, но Нечаянная Радость нам говорит о чем? Часто люди, которые потеряли близкого, чувствуют отчаяние, безнадежность, и так часто бывает (это я за последние много лет замечал), придут, помолятся, и вдруг их наполнит мир, покой, радость, которая ключом бьет из любви. Вы, наверное, помните слова апостола Павла о том, что плоды Дара Святого Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, кротость, воздержание, что на таких нет закона, т.е. это уже область благодати, которая уже не принадлежит области смерти, она принадлежит области вечной жизни. Это чувствуют люди, помолившиеся и осознавшие победу Христову, познавшие то, что их личная молитва, вливающаяся в молитву Церкви, уже принадлежит вечности. Да, разлука мучительна, разлука болезненна, потому что не видеть любимого человека, не чувствовать его, не говорить с ним, не трогать его, конечно, мучительно, но это только временно, и придет время встречи, но встречи такой глубинной, такой совершенной, которая полностью сотрет всякую слезу. И вот почему я повесил икону Нечаянной Радости: потому что приходят люди с горем, а уходят с неожиданной для себя, нечаянной радостью.

Вопрос: Кто написан на этой иконе? Кто молится Божией Матери?

Рассказ таков, что некий человек, грешник, был одновременно и грешен, и благочестив, как все мы бываем: есть в нас и свет, и тьма. Знаете, как в Евангелии сказано: «Свет во тьме светит, и тьма не погубила его, не потушила его». И вот как-то он шел на какое-то неладное дело, но проходя мимо храма Божией Матери, он остановился помолиться, и Божия Матерь ему явилась из этой иконы как бы, эта икона заговорила, и Божия Матерь ему сказала: «Смотри, что ты делаешь над Моим Сыном», т.е. какая твоя ответственность за Его смерть и распятие!» И он совершенно переменился и стал иным человеком, и к нему пришла нечаянно радость: он шел на зло, и вошел в добро.

На правой стороне нашего храма довольно высоко, но доступно для взора висит крест. Это — часть выносного креста, т.е. креста на древке, но древко было в свое время отрезано для того, чтобы этот крест было возможно унести. А случилось это так: в момент русской революции в феврале 1918-го года православный христианин, старообрядец покидал тогдашний Петроград, чтобы уйти из России и спасти свою жизнь и жизнь своих родных — жены и дочери. Он с собой ничего не взял. Он взял только этот крест под шубой, потому что это была святыня, которая издревле принадлежала его роду и семье. Он пешком прошел из Петрограда в Финляндию, затем, как все эмигранты, он кочевал. Его дочь кончила свою жизнь в Лондоне, и перед смертью она мне подарила этот крест. Этот крест был сделан на Соловецких островах, и те части, которые кажутся слоновой костью, на самом деле — моржовая кость и рыбья кость, инкрустация, так что в этом отношении это своеобразная редкость. Но, конечно, главное — это не редкость, а святыня. Это святыня отчасти как любой крест, отчасти, потому что он был создан в Соловецком монастыре, где в свое время подвизался святой Филипп, который кончил свою жизнь мучеником. И кроме того, этот крест нам напоминает о изумительной вере человека, который прошел зимой через север России, ничего с собой не взял, оставил все, что только было, но не святыню.

Если идти дальше вдоль стены, то мы находим немного поодаль от креста, о котором я говорил, древнюю икону Божией Матери. Это Божия Матерь Знамения. Называется она так, потому что в пророчестве св. пророка Исайи говорится о том, что Дева во чреве приимет и родит Сына Эммануила (а по-еврейски Эммануил значит «С нами Бог»), что родится от Девы Тот, Который, будучи человеком в подлиннейшем смысле слова, является одновременно самим Живым Богом. И Божия Матерь изображается лицом к нам, под Ее сердцем в кругу — образ Спасителя Христа, и Она воздевает руки к небу в молитве, отдавая Свою жизнь и Свою веру, и Свое девство на чудо Божие.  Я не знаю, когда она была написана, но это древняя икона, вероятно, конца XVI века или XVII века.

А с другой стороны — такого же рода икона, но более поздняя, «Плач Богородицы». Она, конечно, символическая икона, не натуралистическая, поэтому мы видим в нижней части иконы Спасителя во гробе: маленькая такая фигура, которая нам говорит, о чем плачет Божия Матерь. А Божия Матерь изображена с воздетыми руками в ужасе о смерти Своего Сына и, вместе с этим, отдающая Его, как Она Его отдавала, когда Он умирал на кресте. Потому что замечательно то, что, в отличие от тех картин, которые мы видим постоянно и на Западе, и на Востоке, Божией Матери рыдающей, падающей в обморок, мы этого не видим в Евангелии. В Евангелии Она ни слова не говорит, потому что в свое время, когда Она принесла Христа, Своего Младенца в храм в день Сретения, Она Его отдала Богу, и, отдав Его Богу, Она Его больше не брала обратно. Она знала то, что Симеон Ей сказал: «И Тебе меч пройдет через сердце». Вы, наверное, помните, что приношение младенцев в храм было заповедано в Ветхом Завете после выхода израильского народа из египетского плена. Бог велел Моисею учредить такой закон, что каждый младенец мужеского пола, который будет перворожденным в семье, должен быть Ему отдан взамен первенцев египетских, которые погибли ради того, чтобы евреи могли уйти. И Бог брал на Себя право из каждого перворожденного младенца мужского пола сделать жертву, просто кровавую жертву. Бог имел право жизни и смерти над ним. И из столетие в столетие разрешалось заменить этого младенца ягненком или двумя голубями. И один раз только Бог принял кровавую жертву, когда Его Сына принесли, отдали Ему, и когда Спаситель Христос исполнил Свое дело на земле, Он умер на кресте, как бы Собой заменяя всех погибших младенцев египетских.

Дальше по стене — икона Державной Божией Матери и икона Николая Чудотворца, и Нерукотворенный образ. Скажу коротко о Нерукотворенном образе. Это изображение лика Христова на полотне, и легенда такова, что когда Христос шел на распятие, какая-то женщина Ему дала полотно, чтобы Он мог вытереть лицо, и Его лик отобразился на этом полотне, и это было первая как бы икона. Есть и другая легенда о том, что царь Авгар послал своего посланника с просьбой, чтобы Христос пришел к нему, и Христос, вместо того, чтобы прийти к нему, утер Свое лицо полотном, дал это полотно, и на этом полотне изобразился Его лик. Потому он называется нерукотворенный, т.е. это — не чья-то кисть, это отпечаток лика Христова.

И по правую сторону — икона Державной Божией Матери. Эта икона, которая была явлена в начале русской революции. Она была неизвестна до того, но сторож одной церкви во сне видел видение, ему голос говорил: пойди и разыщи икону, которая находится в чулане. Он не обратил внимание на это один раз, два раза, на третий раз он пошел и нашел эту икону Державной Божией Матери, которая была воспринята в России, как знак того, что Божия Матерь как бы теперь берет всю судьбу России на Себя, и что судьбы России будут проходить под Ее благословением и с Ее участием.

А третья икона, о которой я хочу сказать, это одна из многих икон святителя Николая, которые у нас есть. И тут я должен сказать, что у нас есть довольно большое число икон, изображающих того или другого святого, икон Божией Матери, икон Спасителя. В идеале, конечно, если рассуждать с точки зрения художественной, должны бы быть одна икона каждого святого. Но с другой стороны, есть и человеческое измерение, которое гораздо важнее всяких других соображений. Потому что почти все иконы, которые у нас здесь есть,  это иконы, которые были вывезены из России верующими. Они покидали с болью в сердце, с отчаянием свою родину, оставляя самых любимых людей, не говоря о русской земле, о прошлой жизни. И, попав за границу, уже в старости своей отдавали в церковь иконы, которые у них были, потому что некому было их передать. Они или были одиноки, или их внуки и правнуки уже не так относились к иконам, как они сами. И поэтому у нас целый ряд икон Николая чудотворца и других святых, но мы каждую из них храним благоговейно, потому что они не только изображают для нас данного святого, они нам говорят о человеке, который оставил их.

Я в этом приходе сейчас больше 42 лет служу, и поэтому многие из икон, которые здесь находятся, мне говорят не только об изображенном святом, но и о том человеке, который как-то пришел ко мне и сказал: «Возьмите икону в храм: я уже скоро умру. Мои внуки иконами не интересуются, а я родилась в России, и мне в благословение при крещении подарили эту икону. Я хочу, чтобы она вернулась в Русскую Церковь. И поэтому для меня та или другая икона связана и со святостью изображения, и с трагической жизнью наших беженцев, и с их неумирающей верой.

Я говорю об этом разным людям, когда они спрашивают, или даже бывает, что я вожу по церкви группы наших православных и очень часто группы инославных, которые хотят посмотреть на русскую церковь. Тогда я им показываю ту или другую икону и объясняю то, что я только что вам сказал. Об этой иконе я им всегда рассказываю нечто, что, мне кажется, очень характерно для русского восприятия святого Николая чудотворца.

Святой Николай чудотворец вообще в русском сознании является как бы образом идеального епископа своей простотой, своей цельностью, своей человечностью. И рассказ идет о том, как (но, разумеется, это легенда), что как-то святой Николай чудотворец и святой Иоанн Кассиан спустились из рая на землю, чтобы посмотреть, что стало с землей за столетия после их смерти. И, обходя землю, они оказались в России, но в очень неудачное время, осенью, когда все дороги стали потоками грязи. И они, будучи святыми и бестелесными, как бы плыли над этой грязью и не пачкались. Но вдруг они встретили крестьянина, который глубоко завяз со своей телегой и лошадьми. Он старался их сдвинуть и никак не мог. И Николай чудотворец говорит Кассиану: «Брат Кассиан, давай поможем ему!». А Кассиан ему отвечает: «Смотри, мы в белоснежных райских одеждах. Как же нам погрузиться в эту грязь?» Николай ничего ему не ответил, но в грязь погрузился, толкнул, пошли лошади, покатилась телега, и все было хорошо до момента, когда они вернулись в рай. А когда они вошли в рай, Спаситель посмотрел на них и говорит: «Николай, что с тобой случилось?» И Николай объяснил. «Но как же Кассиан остался таким чистым?» «О, — говорит Кассиан, — я думал только о небесах, тогда как Николай все еще был озабочен о земле». «Ах, вот, — говорит Спаситель, — как дело обстоит. Так знаешь что, за любовь Николая к земле пусть на земле его празднуют два раза в год. А раз ты так отрешен от всего земного, пусть твой праздник будет приурочен на 29 февраля, которое выпадает раз в четыре года».

И мне кажется, что это, очень русское восприятие святости, — святости, которая всецело погружена в любовь Божию, святости людей, которые Божией любовью любят землю. Ведь Сам Бог стал человеком и погрузился в нашу темноту, в ужас земли. Такой святой им более родной.

Я думаю, что вести себя по отношению к иконе надо так, как ведешь себя по отношению к живому человеку. Входишь в какое-нибудь общество, смотришь вокруг себя. Лицо того или другого человека тебя поражает, другие лица, может быть, тебе в этот раз остаются незаметными. Ты подойдешь к человеку, в лице которого ты что-то уловил и с которым ты захочешь познакомиться. На него ты, может быть, будешь просто смотреть, может быть, не хватит смелости с ним заговорить, а может быть, он заговорит. Но иногда достаточно посмотреть на человека.

Помню, мне было сказано, что никто не может отрешиться от земли и отдаться Богу, если не увидит в глазах и на лице хоть одного человека отблеск вечной жизни. И мы видим это на людях, которые вокруг нас: больший отблекс, меньший, иногда потухший, иногда вдруг засверкавший. И тоже, самое, бывает с иконами: подходишь к какой-нибудь иконе, и вдруг она тебе что-то говорит. Я не знаю, почему, но вдруг тебе хочется на нее смотреть, не потому, что она хорошо написана, не потому, что она красивая, а потому что вдруг она тебя ударила в сердце и что-то с тобой случилось. И вот мне кажется, что не надо себя насиловать и делать усилие, чтобы к каждой иконе подходить с особенным, как бы деланным, выдуманным чувством, а надо подходить к иконам, посмотреть, как входишь и видишь лица людей, и вдруг подойти к той или другой иконе, иногда даже не зная, кто этот святой, но зная, что он каким-то образом к тебе относится. Мне кажется, что чем проще и чем правдивее быть, тем лучше. Надо быть естественным до конца.