О Символе веры. Часть 5
… я говорил о Предвечном Совете, который предшествовал сотворению мира, я вам на память цитировал отрывок из писаний кого-то из отцов Церкви, приводимого протопопом Аввакумом в том, что он назвал «Житие протопопа Аввакума им самим написанное». Я хочу вам прочесть сегодня настоящий текст, чтобы не было никакого сомнения, что там сказано:
Рече Отец Сынови: сотворим человека по образу Нашему и по подобию. И отвеща Другий: сотворим, Отче, и преступит бо. И паки рече: о Единородный Мой! О свете Мой! О Сыне и Слове! О сияние славы Моея! Аще промышляеши созданием Своим, подобает Ти облещися в тлимаго человека, подобает Ти по земле ходити, плоть восприяти, пострадати и вся совершити. И отвеща Другий: буди, Отче, воля Твоя. И посем создася Адам.
Мы здесь говорим о том, что Бог есть любовь, но что любовь в себе несет как бы два элемента, если она чиста и совершенна, какова она в Боге. С одной стороны, это ликующая радость о другом, и с другой стороны, ради этого другого не только готовность, но реальное принятие на себя забвения себя самого в такой степени, что любящий как бы умирает для себя самого. Эта смерть не похожа на ту, которую мы знаем на опыте, которая является результатом отчуждения людей друг от друга, потери единства с Богом Самим, когда от человека остается только как бы скорлупа или, как в своей книге о смысле жизни говорит, остается как бы только тень. Здесь нет речи о тени. Когда Бог так любит, что каждое Лицо о Себе забывает в таком совершенстве, что для Него, для Этого Лица, Его Самого больше нет, а есть только Любимый, к Которому направлена вся жизнь, всё. И в этом смысле мы можем понять слова, которые я цитировал уже прошлый раз из начала Евангелия от Иоанна: Вначале было Слово, и Слово было к Богу, и Слово было Бог... На славянском, на русском языке эти слова «И Слово было к Богу» мало понятны. Но на греческом языке эти слова говорят о том, что Слово, Которое исходят от Отца, Которое рождается от Отца, одновременно пронизанное, горящее любовью, устремлено к Отцу Самому. Это Слово не замыкается в Себе. Слово не ищет самостоятельного бытия, Оно есть только любовь и устремленность к любимому, из Которого Он рожден. И это тайна любви Святой Троицы: любовь такая, что каждое Лицо перестает жить для Себя, в Себе самом, устремлено к Другому, открыто Другому. И здесь, с одной стороны, проявляется то, что мы можем назвать смертью: умирание самому себе раз и навсегда, в совершенстве, в полноте; и с другой стороны, победа над всяким ограничением, над всем тем, что мы могли бы назвать смертью на нашем языке так, что любовь, которая заключается в том, чтобы умереть себе, одновременно делается воскресением. И когда я говорил о сотворении мира, я говорил о том, что любовь Божия поставила рядом с собой целую тварь, целое творение, и в этом отношении она пожертвовала как бы собой. Она создала мир, который существует только Его любовью, но которому дана свобода, возможность самоопределения. И эта возможность самоопределения в себе носит возможность отказа от любви, отказа от любимого, желание самостоятельности.
И тут я хочу остановиться на значении этого слова: свобода. Я говорил уже несколько раз; я хочу еще раз подойти к нему, может быть, с несколько иной точки зрения. Всякая тварь хочет себя осуществить в полном смысле. Но когда мы говорим «в полном смысле», мы говорим одновременно о том, что тварь себя хочет осуществить так, как она себя понимает. Самоопределение порой связанное с любовью, с пониманием, с принятием Творца; а порой определяемое самозамкнутостью: я хочу быть тем, чем я хочу быть. И если подумать о значении слов, которые на разных языках обозначают свободу, то вы, наверное, на английском языке, на французском языке слышали слово, которое рождается в недрах латинского libertas. И в современном мире понятие liberty, свободы гражданской, свободы личной говорит о том, что человек требует себе права самоопределения независимо ни от чего: я хочу быть тем, чем я выбираю быть.
Но это уже отпадшее от основного значения этого слова новое отношение к свободе. Потому что в латинском языке libertas было определение состояния ребенка, рожденного от свободных родителей, т.е. не от рабов. Это давало ему право гражданства. Но вместе с этим понималось оно не только как право гражданства, право самоопределение; это понималось тоже как обязательство. Для того чтобы быть свободным, надо владеть собой полностью. Если мной владеет телесная страсть, психологические какие-нибудь /уклоны/, эмоции, что бы то ни было, я уже не свободен.
Я вам уже напоминал о притче Христовой о званых на пир, когда один из званых отказывается прийти на этот пир, потому что купил клочок земли, — он должен обработать эту землю. Другой купил пять пар волов, он должен их испытать. Еще другой только что оженился, он может только жить своей радостью. И каждый из них думает, что он свободен, независим: теперь он обладает полем, он обладает волами, он обладает счастьем брака, а на самом деле он пленник и поля своего, и волов своих, и радости своей самозамкнутой. И поэтому в древности с понятием libertas, т.е. свободы свободнорожденного человека, связывалось тоже понятие о крайней дисциплине, о том, что человек должен быть воспитан так, чтобы он собой обладал, но ничто не обладало им, чтобы он был господином своей жизни, не потому что он порабощен чему-то, а потому что он делает царственно-свободный выбор.
В этом отношении такое понятие можно связать с определением, которое Хомяков дает о свободе: свободен тот, который является самим собой. Он производит слово «свобода» от двух славянских корней: сва и быть, которые значат «быть собой», но опять-таки только в тех терминах, которые я сейчас определял. Но и этого мало для того, чтобы свобода была полнотой жизни, торжеством жизни. Потому что такая свобода может быть самозамкнутая, не раскрытая, порой ведущая к враждебному отношению к другому. И вот тут слово, которое мы находим на немецком, на английском языке — freedom, Freiheit, происходит от замечательного корня санскритского языка: прия, который как глагол значит любить или быть любимым, а как существительное обозначает мой любимый, моя любимая.
И вот эти разные понятия должны слиться в одно, если мы думаем о том, какую свободу нам дает Господь. Он нам дает свободу, которая рождена Его любовью, и свободными мы можем быть, только если мы на эту любовь отвечаем всей любовью, на которую мы способны. И для того, чтобы это осуществить, мы должны овладеть собой; говоря о греховном мире — победить все греховное и стать уже не рабами, а детьми Божиими, быть в состоянии назвать Его Отцом в терминах изобильной любви Двух, Которые Себя отдают Другому без ограничения, умирают всему тому, что есть грань, ограничение, и оживают как бы воскрешением любви.
Вот о какой свободе идет речь, когда Бог нас творит. Он нас творит действием крестной любви, любви, которая отрекается от себя самого и себя самого отдает. Но она отдает себя нам изумительно, потому что для того чтобы так сотворить мир, надо верить в него, т.е. надо быть уверенным в том, что рано или поздно этот мир сумеет понять и ответить любовью на любовь, и именно такой любовью на такую любовь. Никто большей любви не имеет, как тот, который жизнь свою отдает другому или для другого, или за другого…
И в этом контексте то, что мы читали сейчас у протопопа Аввакума, приобретает сейчас особенное значение, потому что здесь речь идет о том, что Бог всеведущий заранее знал, что сотворенный мир, который будет, как бы, отпущен на свободу, эту свободу крестную и эту свободу воскрешения не сразу найдет. И что для того, чтобы ему указать этот путь, для того чтобы повести его этим путем, Сам Бог должен вступить в пределы творения, приобщиться всему тварному, кроме того, что разделяет, кроме того, что убивает рознью, отчуждением, смертью любви, и умереть. Умереть, приобщившись ко всей трагедии тварного мира, осуществив в Своем человечестве ту любовь крестную, самоотдающую, которая является сущностью тайны Святой Троицы.
И вот Христос-Слово, делается творческим Словом. Я хочу остановиться сейчас коротко на значении этого. Что значит, что Сын Божий, что Спаситель наш, что Творец мира назван Словом? Есть замечательное место у одного из средневековых западных святых или подвижников, где он говорит о том, что Бог является бездонная непостижимая тайна. Что ни познать, ни выразить Его нельзя, но что Слово Божие Его открывает во всей истине, потому что это Слово — и это надо понимать не только как речь, но как полное выражение — есть Бог, Сам Бог. Из глубин, непостижимых глубин Божиих звучит нечто Божественное и о Боге, и о путях Божиих; и то, что звучит — это Слово Божие, Сам Бог, выражающий Себя.
Есть подобное этому пониманию место в Божественной литургии святого Василия Великого. В одной из тайных молитв, когда святой Василий говорит о Христе, он называет Христа печатью равноубразной. Что же это значит? Вы знаете, что такое печать. Если вы посмотрите на печать, вы можете не быть в состоянии ее прочесть, но если наложить эту печать на сургуч, то вдруг нечитаемое делается читаемым. И вот такое соотношение между Господом Сыном Божиим и Отцом. Вся тайна Отчая является для нас как бы печатью, которую мы не можем прочесть, но эта печать накладывается на творение и делается удобочитаемой. Мы познаем Бога в делах Его, в учении Его, в чудесах Его, и даже в том, что Им сотворено — в красоте, в истине, в глубине.
И в этом отношении Христос действительно является для нас видением невидимого Бога. Вы, наверное, помните, как на Тайной вечери Филипп говорит Спасителю: Покажи нам Отца. И Христос отвечает: Так долго, Филипп, ты со Мной, и говоришь: покажи нам Отца. Разве ты не понимаешь, не знаешь, что Я во Отце и Отец во Мне, и кто Меня видел — видел Отца?.. Печать удобочитаемая, печать доступная нам, того, что недоступно никакому пониманию.
И Слово творит мир. Что же это значит? Вы, наверное, слышали, как в современной науке говорится о том, что в какой-то момент вне времени какой-то звук прозвучал, и от этого звука начала рождаться материя. Можно себе представить, что Сын Божий, Который есть Божественное Слово, позвал к бытию всю тварь: Иди! Приди!.. — и от звука этого зова начала появляться тварь. Наука сейчас говорит о том, что от этого звука сначала открылся свет. Аз есмь свет миру. И я вам уже упоминал — и это уже не богословие, а картинное изображение — как один художник написал картину, взирая на которую чуткий, глубокий зритель воскликнул, что свет в этой картине льется отовсюду и что этот свет делается цветом, цветами радуги, и что эти цвета сгущаются в материю, и что из этой материи совершается весь мир. Это образ. Это не богословие в том смысле, что нельзя это привести к тому или другому изречению Ветхого или Нового Завета. Но это картинное восприятие, которое может нам, может быть, помочь что-то понять.
В Ветхом Завете мы знаем о том, как Слово Божие сотворило нечто, которое в переводе называется хаосом с греческого слова, которым/ое переводит/ся еврейское выражение. Но опять-таки, так же как смерть, бывает, двояка: как отдача себя без границ в порыве неколеблющейся любви, и с другой стороны, как потеря любви и самого себя, и других, и всего, так же и тут, хаос можно понимать различно. Из нашего человеческого обычного опыта мы видим хаос как разрушение. Упали бомбы на село, на город, и то, что было стройно — разрушено, остался один хаос в камнях, в кирпичах, убитых телес.
Но не об этом хаосе говорится в Священном Писании. Тот хаос, о котором говорит Священное Писание, это как бы совокупность всех еще не проявивших себя возможностей. Это все в твари что возможно, что когда-то может стать, что уже в становлении, потому что Слово Божие не статично. Оно приводит в движение все, что творится Им. И вот из этого хаоса рождается все творение. И замечательно то, что первое, что рождается, как я несколько мгновений тому назад сказал, это свет. Это не солнце, не луна, не звезды, это свет, из которого родится все прочее. Я сейчас не буду вдаваться в детали о сотворении мира. Я только скажу, что шаг за шагом этот хаос раскрывается, все возможности, которые в него вложены, начинают, как бы, как цветок расцветать, и с каждым шагом новая полнота появляется. Но в тот момент, когда следующий шаг совершен, то, что было полнотой вчера, делается еще неполнотой. И поэтому кончается каждый день творения Божия словом о том, что настал вечер, потому что то, что было утром, на грани нового дня как бы тускнеет, потому что новая полнота раскрывается, новое сияние, новая красоты, новые глубины. И так будет до конца света — не обязательно, не механически, не без участия человека. Но, увы, участие человека проявляется постоянно не в раскрытии глубин и в постепенном восхождении от славы к славе, а в разрушении, потому что человек внес в мир ту другую смерть, о которой я говорил уже несколько раз.
Я хочу сказать нечто о соотношении Творца с тварью, Спасителя… нет, еще не о Спасителе речь идет, а о Слове творческом, с тварью.
Даже художник, когда он творит, будь то предмет, будь то картину, будь то музыкальное произведение, накладывает на него свою печать. И в этом смысле нет ничего Богом сотворенного, что не несло бы печать Божию на себе. Мы слепы, мы не видим этого, но печать Божия лежит на всем Богом сотворенном. Минутами раскрываются наши глаза, минутами мы видим невыразимую красоту, красоту, которая превосходит всякое понятие эстетики, а какую-то сущностную красоту, которая является как бы сиянием Божиим, блеском Божественной красоты. И Творец, Слово Божие, Сын Божий связан с этой тварью неразрушимым образом. До падения человека эта тварь была пронизана видением и присутствием, и человек был пронизан пониманием и соучастием. Но с падением человека тварь осталась безгрешной, несмотря на то, что человек отпал от своего призвания, отпадши от Самого Бога, и тварь зашла как бы в тупик. Святой Феодор Студит (я уже упоминал его слова) говорит, что после падения тварь кажется обезумевшей, нет уже в ней совершенной гармонии, совершенной красоты. Но это, потому что она потеряла своего вождя и похожа на доброго коня, которым ведет пьяный всадник; конь рвется во все стороны, потому что всадник не знает, куда и как его вести.
И воплощение Слова Божия, приход на землю Сына Божия, ставшего Сыном человеческим вновь дает этой твари главу и вождя. Об этом говорят отцы Церкви: что Он вновь возглавляет, делается главой, сознанием, вождем, путеводителем всей твари. Тварь в Нем себя узнает, потому что Христос рождается телесно, и в Его телесности, в Его материальном существовании вся тварь от самого малого атома до самой великой галактики узнает себя самоё. Узнает себя, но не такой, какая она есть сейчас: сломанной, измученной, потерявшей свой путь, обезумевшей, но такой, какой она призвана быть в полной Божественной гармонии и в полной Божественной любви. Только человек остается проблемой в этом сотворенном мире, потому что человек приобщился ко злу и внес в эту тварь то, что ей не присуще. Она безгрешна, она отделена от Бога только тем, что ее вождь потерял свой путь.
В следующей беседе я хочу поднять вопрос о том, откуда появилось зло, что случилось, и как это связывается уже не с творческим действием Сына Божия, Слова Божия, а со страшным действием Воплощения и распятия Сына Божия, ставшего сыном человеческим.
На этом я кончу сегодняшнюю беседу, потому что тема, которая перед нами лежит, слишком обширна, и у меня не хватило бы времени и возможности ее развить.
Я прошу у вас прощения в том, что то, что я говорил, может быть, вам показалось очень сложным, может быть, во мне самом, в понимании моем нет достаточной ясности. Но примите то, что я сказал, продумайте по-своему, погрузите это в свой опыт и в свою жизнь, и тогда это вам раскроется как радость и как красота, и как строй, и как жизнь.
Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007.