О стигматах

Предметом моего доклада являются подлинные стигматы мис­тиков, а не тема (также интересная и входящая в ту же пробле­матику нормальной или патологическом мистики) искусственных стигмат психопатов. Я сделаю определение стигматизации, ука­жу ее характерные особенности, а затем постараюсь перенести ее в контекст, который, быть может, позволит нам сделать ка­кие-то выводы о ней.

Стигматы, стигматизация заключается в том, что в теле че­ловека, мужчины или женщины, отпечатываются особые знаки, на­зываемые стигматами и воспроизводящие раны, которые были на­несены Христу во время Его страданий. В полную картину этих знаков, этих ран входят четыре сквозные раны на руках и но­гах, рана в правом боку от удара копьем, нанесенная сотником, раны от тернового венца, следы бичевания и след подкожного кровоизлияния на плече от несения креста. В исключительных случаях наблюдаются все знаки; чаще всего встречаются только следы гвоздей и рана от удара копьем, реже — менее глубокие и более многочисленные ранки от тернового венца и, наконец, еще реже — следы бичевания и след от несения Креста.

Внешний вид стигмат бывает различным, и, в частности, следы гвоздей бывают трех разных видов. Иногда это сквозные раны руки или ноги, в других случаях это поверхностные раны на ладони и на тыльной стороне руки или на подошве и верхней части ступни, оставляющие неповрежденной среднюю часть руки или ноги, т.е. мускулы и всё, чего не видно под кожей. Еще в других случаях это уже не раны, а наросты, более или менее квадратной формы, воспроизводящие форму шляпки гвоздя на ла­дони и на верхней части ступни и острия гвоздя с тыльной стороны руки и на подошве.

Наряду с этими стигматами, которые строго отвечают точ­ному и ограничительному определению, данному мной (т.е. отпечатку в человеческом теле особых знаков, воспроизводящих раны, нанесенные Христу во время Его страданий) и которые на­зываются подражательными или изобразительными, потому что яв­ляются подражанием или изображением ран Христовых, существуют также описания других стигмат: это символические стигматы, стигматы в органах тела, а также духовные стигматы; чтобы пе­речень был полным, надо указать на стигматизм — определение, под которым имеется в виду кровавые слезы и пот.

Прежде чем обратиться к основному предмету моего доклада – подражательным или изобразительным стигматам — несколько слов о символических и других стигматах второстепенного ха­рактера.

Символические стигматы это отпечатки на коже христианских символов: крестов, цветов, слов; и ценность их для серьезного обзора спорна прежде всего потому, что имеющиеся их описания очень древни и требуют осторожного подхода; уже краткое зна­комство со средневековыми документами, дающими их описания, показывает, что даже произведения, отличающиеся тонкой наблю­дательностью, тонким анализом и смелостью мысли, такие, как произведения Вир или Спе, в некоторых местах слепо повторяют самые невероятные суеверия и самые чудесные легенды, столь же живописные, сколь невероятные и неприемлемые для здоровой ве­ры. Они относятся к житийному фольклору; они представляют ин­терес как фольклор, но навряд ли приемлемы для научного под­хода к нашей теме. Есть и вторая причина, которая заставляет ученых нашей эпохи не только принадлежащих к нехристианскому или атеистическому миру, но и тех, кто принадлежит к миру христианскому, таких как профессор Жан Лермит (он был психи­атрическим экспертом при Парижской Архиепископии в тот момент, когда я слышал его первый доклад о стигматах в 1941 году) от­вести эти символические стигматы: эта вторая причина заключа­ется в их точном сходстве с демографическими явлениями у ис­териков, описанными Шарко. Не думаю, что нужно входить в под­робности этой частной темы, ибо не эти стигматы являются опы­том великих святых Западной Церкви,

Органические стигматы совершенно сходны с предыдущими, но — факт более удивительный — вместо того, чтобы отпечаты­ваться на коже, они появляются на поверхности или в середине внутренних органов, в печени, сердце, аорте; описания их так­же очень древние; некоторые авторы настаивали на том, что Иг­натий Богоносец называется так, потому что в его сердце золо­тыми буквами было написано имя Христово, но, думаю, все будут согласны, что есть масса иных причин называться ему Богонос­цем и причин гораздо более высшего порядка. Тот, кто изучал человеческое сердце с его переплетением мышц, связок, складок, не станет сомневаться, что с одинаковой доброй волей там мож­но прочитать любую надпись или отрицать ее существование; по поводу органических стигмат как нехристианский, так и хрис­тианский мир единодушны во мнении: их следует отнести к облас­ти христианского мифа. Они могут оставаться предметом веры, они могут также подвергаться недоверию, но нет повода верить в них или отрицать их с научной точки зрения или с точки зре­ния прямого наблюдения.

Духовные стигматы иногда невидимы для окружающих, но ви­димы для человека, получившего их; примером служит св. Екате­рина Сиенская, а также мистическое кольцо вмц. Екатерины; иногда их можно чувствовать лишь на ощупь, чаще же всего они дают себя чувствовать болью.

Обратимся теперь к единственно достоверным стигматам, а именно — подражательным, а также к обстоятельствам их возник­новения. Возникновение их всегда внезапно, хотя ему и пред­шествует ряд подготовительных явлений. После того, как они появились, в них можно наблюдать ряд изменений; прежде всего это колебания: стигматы то ясно видны на коже или, при сквоз­ных стигматах — в тканях, то видны с гораздо меньшей ясностью. Эти колебания вызваны — или подчиняются — не простой случай­ностью, они обусловлены временем года. Стигматы гораздо яснее выступают в пятницу и, тем более, в Страстную Пятницу. Второе — кроме колебаний периодически наблюдаются кровотечения; они то отсутствуют, то становятся сильными, что также связано с пятницей и со Страстной Пятницей. И, наконец, боль. Боль очень характерна для этого явления, она очень часта, хотя не всег­да непрерывна и наблюдается не во всех известных случаях.

Боль — как бы подготовительное явление, и иногда всё ею и ограничивается; ни раны, ни знаки могут не появиться, но чаще всего именно боль предваряет появление видимых стигмат. Во время долгого периода, предшествующего появлению стигмат, боль ощущается на тех местах, где позже они появятся. После появления стигмат и пока они видны боли бывают постоянными. Они очень сильны, гораздо сильнее, насколько можно судить с медицинской точки зрения, чем при простых ранениях. В связи с этим современные ученые думают, что это не простое пораже­ние мягких тканей, т.е. мышц и кожи, но что поражены также и нервы, и это делает боль сильнее, чем при ранении мышц.

Следующее, что надо подчеркнуть, это возможность выздо­ровления; оно может быть периодическим — и тогда мы имеем де­ло с колебаниями, о которых я говорил выше: стигматы видны в течение нескольких часов или дней в те периоды, когда внима­ние стигматизированного или внимание Церкви особым образом обращено на страдания Христовы, т.е. в пятницу каждой недели и особенно в самый день страстей — Великую Пятницу. Выздоров­ление между этими периодами возможно, и не так редки случаи, когда стигматы совершенно исчезают во время всего года, чтобы вновь появиться только на следующий год, в Страстную Пятницу. Выздоровление может быть и окончательным. Носитель стигмат может перестать быть стигматизованным; в обоих случаях, будь то временное или окончательное выздоровление, ему характерна совершенно особая черта: после исцеления не остается никаких рубцов; на коже сигматизованного нельзя найти никакого сле­да стигмат, где еще несколько дней назад они были видны со всей ясностью.

И, наконец, стигматам предшествует несколько явлений, ко­торые важно отметить. Я только что сказал, что появление их бывает внезапным, но им предшествует период, который некото­рые ученые называют инкубационным периодом медитации. Во вре­мя этого периода, кроме уже упомянутой боли, наблюдаются час­тые экстазы, дьявольские явления: внешние, материальные напа­дения или внутренние искушения примерно в половине известных случаев, а еще чаще — параличи и судороги. И, наконец, в зна­чительном ряде случаев — и некоторые из них широко известны — наблюдается то, что ученые называют inйdit, т.е. продолжение жизни несмотря на то, что человек не принимает никакой пищи, или получает только причастие, т.е. хостию. Анжела де Фолиньо жила так в течение двенадцати лет, Екатерина Сиенская — восемь лет, без потери веса, без недомоганий — в той мере, в какой это можно было наблюдать в некоторых современных слу­чаях, например, Екатерины Эмер, Терезы Нейман и других.

Интересная сторона вопроса, вероятно, недостаточно иссле­дованная, т.к. наблюдать ее не так просто, это среда, в кото­рой живет стигматизованный. По-видимому, необходима среда, спо­собная пробудить и поддерживать определенную форму благочес­тия; благочестие, которое было бы чувствительным, эмоциональ­ным. Такое специфическое благочестие, свойственное стигматизованным мистикам, может культивироваться либо по аналогии, либо по контрасту. Это может быть особо чувствительная и эмо­циональная среда, которая разовьет те же характерные свойства у данного молодого монаха или молодой женщины, но это также может быть особенно жесткая и холодная среда, которая вызовет бурную реакцию против царящей в ней настроенности.

Постоянство и значительность проявлений соматической, т.е. телесной неуравновешенности справедливо побуждает к изучению стигматических явлений с точки зрения психофизио­логической. Но является ли такое побуждение, естественное со стороны ученого, биолога, врача, допустимым с точки зрения веры? Во всяком случае мы можем убедиться, что в Западной Церкви такие исследования допустимы и практиковались. Я упо­минал о Жане Лермите, который был одним из крупнейших профес­соров психиатрии Парижского Медицинского факультета еще двад­цать лет назад и одновременно состоял экспертом-психиатром при Парижской Архиепископии. Существует ряд трудов, написан­ных римско-католиками, в частности одним англичанином-иезуитом, чей труд чрезвычайно убедителен и чрезвычайно «жёсток» и точен с научной точки зрения; такие исследования Римская Церковь считает допустимыми. Мы, например, указывали на частоту экстазов в фазе медитации, предшествующей появлению стигмат; экстазы сопровождаются видениями, и совокупность экстазов, видений и их истолкований этими мистиками послужила основа­нием для появления внутри Церкви большого числа стигматизованных; о том, как судит Западная Церковь об этих видениях, можно себе представить по словам Пурра, во II томе «Христиан­ской Духовности» (Spiritualitй chrйtienne); «У великих мистиков существует определенная склонность истолковывать вся­кое свое вдохновение как подлинное откровение, но их заявле­ния не следует принимать буквально», и, несколько дальше: «Разумеется, мы не можем принять все откровения св. Бригитты как продиктованные Самим Богом; различие между тем, что исхо­дит от Бога и что присуще самому мистику, сделать почти невоз­можно; когда речь идет о частных откровениях, только Церковь могла бы достигнуть успеха в этом деле. Обычно она ограничи­вается отрицательным согласием, заявляя, что откровения, представленные на её суд, ни в чем не противоречат её учению.» Эта чрезвычайно сдержанная позиция показывает, что само явле­ние стигматизации и совокупность каких бы то ни было явлений не принимаются Римской Церковью как доказательство чего бы то ни было и, следовательно, здесь имеется целая область, не при­надлежащая позитивно суждению Церкви и могущая быть объектом исследования.

Приведенные примеры показывают, что в эту как будто со­вершенно сверхъестественную область Римская Церковь вводит критический анализ и что даже с её точки зрения — что очень важно, ибо носители стигмат принадлежат, можно сказать, все к римскому миру — изучение этих явлений при помощи точных наук не влечет разрыва с духом здравого богословия.

В последние 70-80 лет было сделано много попыток постро­ения теорий, чтобы объяснить, понять феномен стигматизации. Телесные явления, сопровождающие мистическую жизнь такого ти­па, оценивались различно; и согласно оценке органических на­рушений у стигматизованных или хотя бы органических явлений, поддающихся наблюдению, сформировалось две, можно сказать, противоположные концепции: согласно одной — это патология, согласно другой — духовность. Можно много сказать о патологи­ческих теориях стигматизации, но они увели бы нас очень далеко в чисто техническую область биологии. Поэтому я обращаюсь к другим концепциям, ибо к ним мы можем подойти с точки зре­ния веры и богословия. Я хотел бы прежде всего привести две цитаты; одна принадлежит святой Хильдегарде, которая говори­ла: «Если бы мы действительно любили Бога, мы не были бы так здоровы.» Другая же цитата взята мной из заключений австрий­ского епископа Франциска Ксаверия Лонхина (Lonchin XIX s), сделанных им по поводу одной молодой тирольской стигматизованной, Ма­рии фон Меле: «Болезнь Марии фон Меле конечно не является свя­тостью, но и глубокое её благочестие также не является болез­нью.» Это чрезвычайно уравновешенное, здравое суждение, которое параллельно со словами св. Хильдегарды может подготовить почву для лучшего понимания вещей.

Среди богословов и ученых религиозного направления, ко­торые рассматривают соматические нарушения как признак пере­ходной борьбы между организмом, через грех потерявшим способ­ность к духовной жизни, и душой, тяготеющей к полноте своих стремлений, нет полного согласия; в основном же они утвержда­ют, что человеческий организм, человек в его целостности — ду­ша и тело — в силу того, что он принадлежит к грешному миру и сам грешит, неспособен к полностью уравновешенной жизни в Боге, не пройдя сначала через стадию резкой — или не столь резкой — неуравновешенности; здесь — рост духовного элемента, глубоко потрясающий физические, а часто и психологические осно­вы, до момента, когда устанавливается новое равновесие, когда благодать, жизнь в Боге сообщает гармонию всему, что перед этим было перевернуто и нарушено.

Это основное положение, но существует два различных по­нимания, которые если и не противоречат одно другому, то и не совпадают друг с другом. Одни считают, что стигматизация сверхъестественна и ничего общего не имеет с природой; она проявляется в человеческом теле, но не вызвана никакими явле­ниями внутри тела. Согласно этой концепции, здесь действует одна лишь благодать, она пронзает стигматизованного наподобие жала; согласно другой концепции, носящей сложное название диапсихофизиологической, стигматизация происходит, через посредство — «диа» — психологических и физиологических явлений. Я хотел бы сразу подчеркнуть, что, утверждая, будто стигматиза­ция — результат явлений, имеющих место в человеке, а не пора­жение благодатью, мы отнюдь не умаляем стигматизацию и не бро­саем тени на духовную ценность носителя стигмат. Как мы сей­час увидим, стигматизация, будь она даже физиологического и психологического происхождения, предполагает духовность опре­деленного свойства и не может иметь места вне этой духовности. С другой стороны, интерес этой концепции заключается в том, что она предполагает особую ценность и значение человеческого тела, гораздо большие, чем первая концепция, ибо здесь тело не только «жертва» духовной жизни, харизматического воздейст­вия, но и участник в этом действии. Тогда, в первом случае, стигматизация представляется особым даром благодати: если счи­тать, что стигматизованный поражен благодатью, ценность стиг­матизации харизматическая; а в случае диапсихофизиологической теории стигматизация хотя и является результатом воздействия благодати, но не как силы, внешней для человека; стигматиза­ция — акт воли Божией, но появление стигмат происходит посред­ством естественных механизмов. Выбор между этими концепциями всегда почти произволен, он зависит от оценки данным богосло­вом или данным ученым стигматизации с духовной точки зрения. Если мы возьмем за исходную точку харизматические ценности, мы придем к иным концепциям, чем если будем рассматривать стиг­матизацию как явление мистическое, как явление человеческое или просто патологическое,

Теперь я хотел бы обратиться к стигматизации и тому, что её окружает, с тем, чтобы попытаться прийти к каким-то выво­дам. Прежде всего, считается, что стигматизация — одна из осо­бенностей благочестия Церквей Запада, и в значительной степе­ни это верно; хотя и не до конца. Известен случай православ­ной болгарки, получившей стигматы в XVIII или XIX веке, и тут не может быть речи о человеке, чья религиозная мысль могла отклониться от представлений окружающей среды, ни — за отсут­ствием контакта — о женщине, которая пассивно могла бы воспри­нять западные представления. И скорее, чем рассматривать ее как исключение, подтверждающее правило, мне кажется, этот пример — лишнее указание на то, что стигматизация является пло­дом не философских воззрений, но особого рода благочестия. Это мнение, невидимому, подкрепляется еще более удивительным случаем: в 1940 году было сделано сообщение о стигматизованном, принадлежавшем к одной из монофизитских Церквей; в этом случае стигматизация является богословским абсурдом, она не может иметь места; однако она имела место, и при изучении де­ла ясно, что вся его духовность была пронизана тем эмоциональ­ным, чувствительным благочестием, какое свойственно всем слу­чаям стигматизации, которые мне пришлось изучать,

Другой момент: по мнению профессора Лермита неудивительно, что христиане особых достоинств были отмечены стигматами, ибо, — говорил он, — христианство — это религия страданья и вместе с этим жалости, сочувствия к воплотившемуся Богу, страждущему в Своем человечестве. Навряд ли здесь уместно обсуждать, насколь­ко такое определение христианства недостаточно или ошибочно: всем известны места Священного Писания, где нам заповедано всегда радоваться, обетование Христа о том, что радость наша будет совершенной; с точки зрения стигматического феномена не­важно, является или нет христианство религией страдания; дос­таточно, если таковы религиозные представления стигматизован­ных, чтобы они стали исходной точкой этого явления и служили объяснением при нашем изучении его. Но если бы, как и Лермит, стигматизованные воспринимали христианство как религию стра­дания, они должны бы быть подвижниками страдания, подвижника­ми искупительного покаяния; характерным же для них является не покаянная настроенность и не страдальчество, а то состояние, когда человек в тайне взаимной любви общается со Христом. Стигматизованные — не подвижники страдания, а подвижники люб­ви. Если мы обратимся к подвижникам страдания, то обнаружим не стигматизованных, а распинающихся; и мы имеем примеры лю­дей, для которых покаяние и распятие были понятия тождествен­ные, но духовность их не была полна радости и ликования, ка­кие мы встречаем у большинства стигматизованных, ибо главный элемент у них это не покаяние, не страдание, но дейст­вительно переливающаяся через край любовь к Господу, стремящаяся разделить всё, что составляет Его жизнь и Его страданье; все стигматизованные были мистиками любви, подвиж­никами сострадания. Существует различие между жаждой искупи­тельного страданья и состраданием мучениям Христа; человече­ская энергия, направленная к определенной цели, является дви­жущей силой первого, и любовь, не претендующая ни на что, кро­ме как на право любить и участвовать во всем, что составляет жизнь любимого, определяет сострадание и является самым суще­ством его. Первое — всё страданье, а радость его только в тер­пении настоящего с надеждой на будущее; второе — обостряет соб­ственное страдание до страстной реакции на страданье другого человека, но извлекает из этого страданья и разделения его не­выразимую радость. Вот что говорит св. Бригитта: «Я испытывала такую сладость от созерцания рая Жениха моего, что всю меня иногда охватывал огонь любви, и сокрушение вызывало у меня по­токи слез.» Святая Гертруда говорит: «Сердце Иисуса — как му­зыкальный инструмент для того, чтобы воспевать славу Святой Троицы.» Этот элемент любви и участия является самым сущест­венным. Любовь и страданье, соединенные и доведенные до преде­ла, страданье и любовь в крайнем порыве человеческой страсти, в обоих смыслах слова «страсть»; но со-страданье, страданье вместе возможно по отношению ко Христу лишь в той мере, в ка­кой оно относится к Его человечеству: божественность Христа остаётся за пределами нашего сострадания, ибо Бог не страдает.

Если мы попытаемся хотя бы вкратце установить генезис стиг­матизации с мистической её стороны, можно проследить несколько стадий. Первая, мне кажется, начинается со св. Бернардом Клервоским, и в этой стадии всё внимание обращено не на Воплотив­шееся Слово в целом, а прежде всего и отдельно на Его челове­чество с тем, чтобы в духовном восхождении подняться к божест­венности Христа. Позже, то, что для Бернарда было стадией раз­вития, для других, не резвившихся так высоко, стало пределом их опыта. С Гертрудой Великой в начале XIII века появляется бла­гочестие с одной стороны эмоциональное, с другой стороны — спекулятивное, и мы находим у неё высказывания, из которых видно, насколько она сосредоточена на сердце Иисуса, на теле Христа, на Святых Дарах и т.д. И наконец, следует целая шко­ла, сложная, богатая примерами святых мужского и женского образца, полностью сосредоточенных на проблеме тела и их реак­ций на тело Христа. Я хотел бы привести достаточно яркий при­мер, но таких примеров — я чуть не сказал; один ужаснее друго­го — огромное количество… «Однажды я была восхищена духом», — говорит св. Анжела де Фолиньо, — образ Человека-Бога предстал передо мной снова в момент Его снятия со Креста, кровь только что пролилась, была свежей, красной, текла из открытых ран, только что вышла из тела; и тогда в суставах я увидела такую муку, я увидела такое напряжение жил и кости настолько смещен­ными усилиями палачей, что меч пронзил мои внутренности, и когда я вспоминаю боли, испытанные в моей жизни, я не нахожу боли, которая была бы равна этой». Другая цитата, столь же реалистичная, принадлежит той же святой: «Когда я стояла в мо­литве, Христос явился мне и дал мне более глубокое знание о Себе, я не спала; Он позвал меня и велел приложить мои губы к ране в боку, и мне показалось, что я приникла губами и пила кровь, и в этой еще теплой крови я поняла, что омыта.» Можно было бы привести бесчисленные примеры этого жестокого, волную­щего или даже ужасного реализма у других представителей той же эпохи.

Теперь мне, кажется, пора заканчивать доклад. Если от изо­бразительных стигмат, о которых я говорил, мы обратимся к дру­гим, упомянутым мной, например, кровавому поту и слезам, мы ви­дим, что это область, известная не только мистикам, но и обыч­ному наблюдателю. Современная наука, — говорит Лермит, — сви­детельствует, что без сомнения они могут возникать на почве чрезвычайно насыщенных эмоционально представлений. Мы знаем также, что известное количество явлений может быть вызвано гипнозом, мифопластикой, пифиатизмом, и для понимания нашей темы существенно, что все эти явления могут вызывать реакции совершенно за пределами представлений и понимания самого че­ловека; аффективный шок, вызывающий обращенность на себя, и соматические реакции могут вызвать дальнейшие соматические реакции, совершенно незнакомые человеку, например, частичный паралич, который невозможно вызвать актом воли; это сложный механизм, принадлежащий области психологии и порождающий явле­ния, которые невозможно ни придумать, ни предвидеть. Процесс же стигматизации гораздо проще. Тут эмоциональность, напряжен­ная до максимума, охватывающая всего индивидуума, сосредото­ченная на том, что составляет существо его жизни, т.е. его ве­ре, религии, его Господе, вечной жизни и Том, Кто умер на крес­те. Эта эмоциональность направлена на определенный объект, до конца известный благодаря множеству изображений: нет недостат­ка в рассказах, нет недостатка в образах, нет недостатка в ли­тургических текстах, являющихся пищей для этих представлений и образов, и она также направлена к определенному желанию — конкретному, знакомому. А сосредоточенность мысли на опреде­ленном объекте может, как известно из опыта, вызвать отпеча­ток его на теле. Это приводит нас к мысли, что быть может мы имеем здесь дело с психофизиологическим явлением; но если это и может быть так, то не значит, что так оно и есть.

Существует, однако, чрезвычайно симптоматичный момент, о котором я еще не упоминал: нет единой стигматизации, но есть много стигматизаций. Если бы стигматизация была действительно харизматическим явлением, если стигматы — поражение благодатью, каждый из стигматизованных носил бы раны Христа, такие, какие были нанесены Христу. В тех же наблюдениях, которыми мы рас­полагаем, мы видим иное: язвы достаточно различны, чтобы речь могла идти о разных стигматизациях. И если мы зададим себе во­прос, в чем состоит их механизм, то в некоторых случаях его можно восстановить. Профессор Лермит, проводивший исследования в этой области, смог выявить в отношении некоторых святых, чья стигматизация известна и чьими изображениями Распятия мы располагаем, что их стигматизация воспроизводит именно их Рас­пятие, а не объективное расположение ран. Больше того, — она не только воспроизводит их изображение Распятия, но всегда наблюдается также то, что ученые называют сейчас инверсией: стигматы расположены так, как если бы на тело стигматизованного наложили лицом находящееся перед ним Распятие, и то, что на распятии находится справа, на теле стигматизованного оказы­вается слева. И это явление говорит нам не о мистике Креста, а о мистике изображения распятия, и мы наблюдаем, как внима­ние будущего стигматизованного, напряженное со всей интенсив­ностью его веры, желание участвовать в страдании любимого, обращены не на созерцание объективного Креста, на котором уми­рает Воплотившееся Слово, а на конкретное изображение распя­тия, находящееся перед ним и отпечатывающееся в его плоти.

Вот что я хотел сказать о стигматизации. Я хотел бы ска­зать и больше, но у меня заняло бы добрый час времени изложе­ние контекста духовности, в котором развивается и на котором основывается это явление. Думаю, что сказанное мной не стра­дает отсутствием благоговения, несмотря на выводы, к которым я вас привел, и я хотел бы подчеркнуть, что эти выводы не яв­ляются критическими выводами православного, обращающегося к римо-католикам, но что они далеко не достигают той жёсткости, которой отличаются заключения ряда священников-физиологов Римской Церкви, писавших на эту тему.

Перевод с французского Т. Майданович по изданию: «Les Stigmates». Messager de l’Exarchat du Patriarche Russe en Europe Occidentale. 1963, № 44, p. 192—203.