О Страшном Суде

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Апостол Павел в одном из своих посланий говорит, что каж­дому человеку надлежит умереть, и после смерти — суд. И сего­дня мы вспоминаем день, который Церковь посвящает Страшному Су­ду. Суд этот страшен не грозностью Бога-Судии; он страшен не тем, что мы должны в течение нашей жизни исполнить закон, а тем, что весь суд над нами, это суд о любви: сумели ли мы на земле любить, сумели ли мы на земле быть человечными?.. Если мы сумели любить и быть достойными имени человека, тогда, как говорит апостол Иоанн: «мы прейдем от смерти в жизнь и суд нас минет». Но каждый из нас должен испытывать свою со­весть и свою душу: как он живет, как он прожил дни своей жизни — многие ли они или малочисленные?.. Сумели ли мы в эти дни, в эти годы воплотить тайну любви? И что в любви так страшно, это что никто не может сказать: «Я до-любил любимых, я сделал всё, что нужно было, мое сердце было до самых глубин открыто и отдано».

В сегодняшнем Евангелии нам говорится о том, что эта лю­бовь может проявляться так просто: посетил ли я больного, по­стыдился ли я заключенного в тюрьме, пожалел ли я по-человечески того, кому нужна была моя жалость? Если я сумел с та­кой простотой и такой человеческой естественностью любить, тог­да я встану с отрытым лицом перед Господом; но если я на земле и человеком не сумел быть — как же мне войти в Царство Божие?

И вот почему Отцы Церкви нам постоянно говорят: Имейте память смертную — не в том смысле, что мы должны жить как бы под тучей, под страхом, что вот-вот нас, или кого-либо, на­стигнет смерть — и что будет тогда? — а помнить, что каждое мгно­вение нашей жизни, каждый миг жизни другого человека может быть последним; что слово, которое я сейчас говорю, должно быть чис­то и истинно, должно быть духом и силой, что то, что я сейчас совершаю, должно быть выражением всей глубины правды и любви, которая во мне есть.

Когда человек живет несколько лет с умирающим, так ясно делается, что каждое слово, каждое самое обыкновенное действие может и должно стать выражением всей глубины, всей красоты и правды, которые есть между двумя людьми — тогда нет вещей значительных и незначительных. Самое простое слово может быть словом жизни — и может быть убийственным, холодным словом. И то, как мы принесем человеку его еду, и как мы попра­вим больному подушку, и как мы прикоснемся его телу, и какими глазами на него глядим, и как звучит наш голос — всё это име­ет окончательное и, порой, последнее значение; и это так страшно, и это так дивно.

Но когда умрет человек, у каждо­го в душе ужас: сколько я пропустил случаев проявить любовь, сколько слов не сказанных или сказанных не так; сколько поступ­ков могло бы быть не совершено, и сколько могло бы быть сделано! И тогда мы с болью в сердце думаем: А теперь поздно! — и это ложь, и это неправда! Поздно не бывает никогда; никогда, потому что Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых, потому что все, и усопшие, и на земле живущие, живы для Него, потому что любовь никогда не бывает в прошлом. Никогда нельзя сказать «мы друг друга любили», а только – «мы любим друг друга вечной, заветной любовью». И если это так — о, тогда действительно, как говорится в пасхальной службе: пожерта смерть победою; унесена, как мощным потоком, победой любви, победой Воскресения Христова всякая смерть, всякая разлука; нет прошлого времени, а есть только ныне и во веки веков — даже не будущее, а вечное перед нами. И это так дивно, и такая в этом лежит надежда…

Но опять бывает, что на душе так тяжело; просишь Бога простить то, что не сделано было, или то, что сделано или сказано было наперекор любви — и как-то не успокаивается душа. Помнится мне человек, который во время гражданской войны неча­янно, в бою, застрелил дорогого ему друга. Он молился, испове­довался, каялся, предавался отчаянию и надежде, и все-таки не находил покоя. И после пятидесяти лет мы с ним встретились, и он мне рассказал об этом, и я сказал ему то, во что я глубо­ко верю, что Бог может тогда простить, когда два человека примирились, но не без того, чтобы совершилось это примирение. И он мне с ужасом сказал: «Но как же быть, этот человек умер!» — «Стань на молитву, помолись Господу, а потом обратись к дру­гу, которого ты застрелил, и скажи ему всё, что у тебя на душе. И твой ужас перед нежеланной и нечаянной его смертью, и твое отчаяние о непоправимости совершенного поступка, и твои молитвы, которые, казалось бы, остались без ответа перед Бо­гом — все ему скажи, и скажи: А теперь ты меня прости, и ты за меня помолись — и пошлет тебе Господь мир и покой и прощение», и это совершилось.

Любовь не в прошлом, а в настоящем, и во веки веков. Поэтому будем жить этой надеждой, но не будем ждать момента, когда вдруг охватит нас ужас о том — не поздно ли? — а будем помнить час смертный. Будем помнить, что в нашей власти только теперешнее мгновение, что сейчас я могу сказать истин­ное, чистое, доброе, одухотворенное слово или солгать против Бога и моего человеческого достоинства, или смолчать по недостойному страху. Будем помнить, что только сейчас я могу совершить поступок, который может быть воплощением всей моей любви, всего смысла моей жизни, всей глубины моих отношений с другим чело­веком. Будем жить так, будто каждый из нас может вот теперь перейти в вечность, и что вот, мы стоим на грани, где слово и действие могут быть завершением, славой, веч­ной славой нашего общения с человеком; и подумайте о том, как прекрасен может стать мир через это и как глубоки отношения, и как свята жизнь. Аминь.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007