О вере и о Церкви. Часть 2

Я начал ряд бесед на тему о вере и о сомнении как подготовку к тому, что я хочу сказать о Церкви, о том контрасте, который существует между нашей небесной Церковью, тем, во что мы верим, и той церковью, которой мы живем и, за которую мы ответственны и в ее слабостях и в ее красоте. Поэтому я хочу коротко напомнить несколько основных моментов моего прошлого доклада.

Во-первых, определение веры. В 11-й главе послания к евреям говорится о том, что вера — это уверенность в вещах невидимых; и слово “невидимых” надо понимать не только как то, что зрится, но как все то, что можно охватить нашими чувствами. Если это определение принять в основу всего, то сразу делается ясно, что когда мы говорим о вере, мы не обязательно и не только говорим о вере в Бога. Потому что есть целый мир вещей, в которые мы верим, то есть в которых мы уверены, но которые не поддаются нашим чувствам. Один пример — это любовь, когда мы говорим, что любим какого-то человека, что подобного человека другого для нас не существует. Мы не можем это доказать, мы только в этом абсолютно уверены, потому что между нами и этим человеком что-то случилось. Мы как бы прозрели такую глубину, которую другие люди не сумели увидеть. То же самое можно сказать о красоте. Когда мы говорим, что то или другое прекрасно, мы не можем этого доказать, мы можем пост фактум доводы какие-то приводить, но когда мы привели все доводы в пользу того, что этот человек единственный, другого такого нет, что эта картина, это зрелище, этот закат, эта статуя изумительно прекрасны, вы не можете это довести до сознания другого человека так, чтобы он был обязан пережить так, как вы это пережили. И поэтому когда мы говорим о вере, мы говорим о чем-то, что гораздо шире того, что мы называем религиозной верой. И когда мы говорим о вере, мы говорим о чем-то, что всякий человек, но, может быть, в разных областях, опытно познал в своей жизни.

Я, кажется, вам рассказывал о том, как я встретил одного офицера на ступеньках гостиницы “Украина”. Он посмотрел и сказал: Судя по вашей одежде, вы верующий? Да. А я безбожник. Я говорю: Тем хуже для вас. Он возразил: А вот вы покажите мне своего Бога на ладони, и я поверю. И протянул руку с обручальным кольцом. Я говорю: Вы женаты? Да. Вы любите свою жену? Да. Вы можете мне это доказать? Да: я на нее работаю. Это ничего не доказывает, это может быть общественное давление. Я приношу цветы жене, детям подарки… Вы, может быть, просто боитесь своей жены, вот и все. Что я вам могу на это сказать? — Вот покажите мне свою любовь на ладони, и я тогда поверю в нее… Поэтому есть такие аналогичные моменты, я не хочу сказать, что они одинаковы, что нам позволяет говорить о вере с людьми, которые не обладают религиозной верой и думают, что у них о вере нет никакого понятия, тогда как на самом деле жизненный опыт любви. Красоты и так далее является моментом веры. Теперь. Второе, о чем я говорил, это более точно то, что святой Макарий Великий пишет о вере, потому что это очень важный момент. Вера это сознание, сохранившееся в нашем сознании какой-то опыт. Макарий Великий говорит: вот я лежу ночной порой в лодке, меня качает море или река несет, я смотрю в глубины неба и вижу все разверзающиеся глубины и красоту мироздания над собой. И это реальный опыт, я вижу, я чувствую, меня несет волна, я все это переживуя разом как реальный теперешний опыт. Волна меня оставила на песке и этот опыт уже не является моим теперешним опытом, этот опыт стал теперь воспоминанием, но уверенностью в том, что это было. И он говорит: вот разница между верой, то есть уверенностью в том, что ты познал за мгновение до этого, или в течение целой жизни, и твоим сознанием, уверенностью об этом. Это очень важный момент, потому что мы не можем постоянно находиться в состоянии опыта веры, то есть мы не можем постоянно переживать ни любовь, ни красоту, ни себя, ни Бога, ни другого человека. Мы это переживем порой с громадной силой, а потом это отхлынет от нас, не в том смысле, что оно из нас уходит. А оно превращается в уверенность в том, что это было пережито. И вот есть этот момент уверенности, который основан на опыте, на пережитом. Этот опыт может быть очень разный. С одной стороны, мы можем пережить колоссально сильный опыт. Вспомните, например, апостола Павла на пути в Дамаск, когда он шел преследовать христиан и на пути вдруг оказался лицом к лицу со Христом, и это было концом одной поры его жизни и началом другой поры. Но это не у всех бывает и это не постоянно бывает с людьми. С такой яркостью, с такой силой переживают это некоторые люди. Но с другой сторон, мы постоянно переживаем разные состояния, которые мы можем опознать как прикосновения к области веры, прикосновения к хитону Господню. Я говорил прошлый раз о том, что мой отец духовный мне раз сказал, что никто не может обратиться от земли и обратиться всецело к вечности, кто не увидит в глазах или на лице хоть одного человека сияние вечной жизни. Потому что увидев это, мы знаем достоверно, что она есть, и что она есть не где-то такое за тучами, что она есть на земле, что кто-то ее пережил, переживает, и она в нем живет, она его животворит. Но это не обязательно бывает опять-таки один человек и это не обязательно бывает с такой яркостью. Когда мы говорим, что мы видим в лице или в глазах одного человека сияние вечной жизни, мы говорим, что этот человек обладает колоссальной глубиной или пережил с громадной силой что-то, что от него никогда не ушло. Но бывает так, что передается этот опыт как бы исподволь людьми, которые сами не замечают, как они богаты. Каждый из этих людей относительно беден, а в своей совокупности они как бы сосуд, который содержит громадное богатство. И вот я хочу вам дать пример, который некоторые из вас уже от меня слышали, но для меня он настолько убедителен, настолько важен, что я хочу поделиться с теми из вас, которые не слышали. Пришел сюда раз в церковь один англичанин. Он был убежденный безбожник, он пришел принести посылку одной прихожанке и норовил прийти сюда после того как кончится богослужение, потому что был уверен, что богослужение ему ничего не даст и что это будет только потеря времени — сидеть ждать конца. Ему не повезло: он пришел немножко до конца службы, сел в глубине и стал ждать. Сначала он ждал с некоторым нетерпением, а потом что-то с ним случилось: он начал что-то переживать. И впоследствии у меня с ним был такой разговор, что вот, он сидел тут и не понимает, что с ним случилось. Было ли это мерцание свечей в полутьме, было ли это дурман от ладана, было ли это убаюкивающая сила церковного пения, было ли это коллективная истерика собравшихся людей, но вдруг он почувствовал, что здесь что-то такое есть, а что это — он даже не мог себе представить. И он меня спросил: что это такое? Я ему ответил по совести, что думаю, уверен, что это Бог. Но Бога же нет! Я говорю: Это ваше мнение, не мое. Если Бог тут есть, то Он должен здесь существовать, присутствовать с такой же разительной силой, когда никого в церкви нет. Я говорю: Да. Можно мне прийти сюда, когда никого нет, и я посмотрю… И он стал приходить, несколько раз приходил, садился и сидел. И потом ко мне пришел, говорит: Знаете, даже когда никого нет, у меня ощущение, что в этом храме есть Нечто Живое, сильное, которое вы, да, называете Богом. Но что мне до вашего Бога, если Он просто в этом храме живет, если Он ничего для вас не делает? Ничего вам от этого нет. Приходите, посмотрите, делает ли Он что-нибудь или нет. Я вам не могу показать, что Он делает. И он стал приходить снова, и как-то мне сказал: Знаете что, я уже не сосредотачивал своего внимания на той тишине, на той глубине молчания и божественного присутствия, если таковое есть, которое меня поразило в начале. Я стал присматриваться к людям. Ваши прихожане — самые обыкновенные люди, ничего особенного в них нет. Но я заметил одно: что когда они помолятся, у них меняется лицо, и когда люди уходят от Причастия, в них есть какой-то свет, которого я раньше ни в ком не замечал. Значит, ваш Бог не только здесь живет, но Он действует, Он активный Бог, Он меняет людей, и я хочу приобщиться этому, потому что мне нужно перемениться. И постепенно он дошел до момента, когда он принял крещение. Это очень важно с моей точки зрения, потому что встреть он Серафима Саровского и обратился, в этом не было бы ничего удивительного, но он встретил нас, самых ничтожных, обыкновенных людей. Я не хочу вас обижать, но я не думаю, что кто-нибудь из нас мог думать, что он так сияет, как столб в пустыне. Значит, он как-то пережил что-то большее, чем индивидуальное и личное. Не личную веру, не индивидуальный опыт, а то чудо, которое мы называем Церковью, то есть то место. Где двое или трое соберутся во имя Господне и где Он посреди них. Эти второй момент, который мне кажется очень важным.

Но бывает еще другое. Бывает, что мы и лично переживем, и через общение с другими людьми что-то переживем, а проходит какое-то время, и мы начинаем сомневаться: было ли это на самом деле, или просто начисто забываем, что это, когда бы то ни было, с нами было. И тут есть два пути, то есть один путь, один в пространстве и один вглубь. Путь в пространстве я могу вам привести пример из Евангелия. В конце, после Своего Воскресения Христос встречает Своих учеников в Иерусалиме и им говорит: Идите в Галилею, там вы Меня встретите… Казалось бы, Ему можно было ответить: Зачем нам идти в Галилею, когда Ты среди нас здесь?.. Что собой представляла Галилея для этих учеников по сравнению с Иудеей? Галилея была место, где впервые они встретили Христа, где постепенно они Его познали и нашли в Нем своего Наставника и Учителя. Если посмотреть на карту Палестины, мы увидим, что все эти ученики жили очень близко друг от друга географически. Этим, мне кажется, объясняются слова Нафанаила, когда ему говорят апостолы: Мы нашли Мессию, это Иисус из Назарета, он отвечает: Что хорошее может быть из Назарета?.. Если себе представить, что к вам подойдет человек и скажет, что Мессия — кто-то, кого вы отлично знали, кто жил в соседней деревне. Ответ такой: Приди и виждь. Приди и сам удостоверься. И кода он подошел ко Христу, на простые слова Спасителя он ответил: Господь мой и Бог мой.. Поэтому есть этот момент в истории учеников, когда они сначала встретили Христа как сверстника, мальчика, подростка, юношу, потом как зреющего взрослого человека. И на каждой стадии они в Нем видели нечто, чего не было в других людях, но не с такой разительной силой, конечно, как впоследствии. И с одной стороны, это была весна их взаимных отношений, это было время, когда постепенно перед ними расцветала до того неизвестная им красота, глубина, чистота, святость. А с другой стороны, каждодневное простое человеческое общение с Ним минутами закрывало им глаза, они видели молодого человека или видели Иисуса из Назарета и теряли из вида то, что они, может, за час, за минуту перед тем пережили через Него, через Его слова, через Его облик. И если подумать о том, что была Иудея в их жизни, это был период гонения, период напряжения, период, когда они были окружены ненавистью, и конечно, эта ненависть, это гонение, это ожесточение, которое выросло вокруг Христа и вокруг них, могло затмить их память о том, что было когда-то. И Христос им говорит: Теперь уйдите в Галилею, в места, где мы впервые встретились, найдите там те переживания, которые вы забыли, но которые возродятся от тех мест, где все это бывало… И они вернулись в Галилею, и как бы вернулись в свою молодость, но не в том смысле, что они вернулись в неопытность, в незрелость, а вернулись в молодость созревших людей. Мне вспоминается к этому слову надпись, которую один протестантский пастырь написал у себя в кабинете; она гласила приблизительно следующее: мы все рождаемся ветхими, на нас лежит тяжесть всех предшествующих поколений, и задача жизни — так освободиться от этого гнета, чтобы умереть молодыми. И вот это случилось с учениками, они сбросили тяжесть этих трех лет, которые были ужасно тяжки и мучительны, вернулись в весну своей жизни, но уже со зрелостью учеников Христа, которые уже все знали, что им было нужно о Нем знать. Поэтому есть моменты, когда уйти куда-нибудь бывает полезно. Так бывает с паломничествами. Так бывает с посещением тех мест, где мы что-то очень глубокое и значительное пережили в течение нашей жизни. Так бывает даже без перемены места через встречу с теми людьми, или с одним человеком, который был в центре, или который участвовал в каком-то очень значительном моменте нашей жизни, и через него воскрешается все, что тогда было пережито. Но это не всегда бывает возможным и не всегда случается. Но есть место, куда мы всегда можем войти — это наши собственные глубины. Ничего не выпадает из нашей, скажем, из нашего подсознания, ничего не исчезает из нашей памяти. Одно наслоение после другого покрывает события или опыт. Мы можем пробиться через это и вернуться к моменту, когда мы что-то очень живое и глубокое пережили.

И это бывает не только в области духовной жизни. Это бывает во всех областях, и, если можно, я вам дам пример, который никак не относится ни к чему святому и относится непосредственно ко мне. Я первые шесть лет своей жизни провел в Персии, и там как мальчик, ребенок, научился персидскому языку, говорил на нем свободно, как всякий ребенок говорит с окружающей средой. Потом, в 1920 году, мы попали в эмиграцию, и в течение одного года я, конечно, начисто забыл персидский язык. Но что меня всегда изумляло: потом, через год-другой я оказался в интернате. Дортуаром нашим, большой спальней, где нас было 70 человек, заведовал молодой человек, который учился в институте восточных языков, и он обнаружил, что когда я ночью бредил, я бредил на персидском языке, который я больше не понимал и о котором уже понятия не имел. Но если такая простая вещь: может случиться, то конечно, глубокие переживания, которые в нас когда-то качествовали, которые нас охватили, держали, углубили, прорвали, конечно, могут вернуться, если мы только дадим себе возможность вернуться вглубь, а не оставаться на поверхности. Вот это второй момент, который я хотел вам указать.

Теперь, я говорил о том, что понятие веры имеет как бы три стороны. С одной стороны, это та уверенность, о которой я до сих пор говорил. Но с другой стороны в вере есть момент доверия и есть момент верности, потому что если ты будешь неверен тому, что ты лично познал, не будешь верен тому, что в пределах твоего собственного опыта, оно, конечно, уйдет из тебя, но оно уйдет из тебя, оставив шрам. К этому мы вернемся позже. А что касается доверия, то вера, рассматриваемая как доверие, представляет собой нечто, к чему надо подойти осторожно, потому что очень легко спутать доверие с легковерием и с готовностью поверить в слова того или другого человека, который над нами имеет, ну, какой-то авторитет. Я не говорю — внешний авторитет, но который нам чем-нибудь импонирует. И вот нам надо очень осторожно к этому относиться. И это относится особенно к отношению, которое у нас бывает со священником и с духовником. Я разделяю эти два понятия, потому что священник это человек, которому Церковью дана благодать, совершать таинства. Он может быть неспособен быть чьим бы то ни было духовником, и если всякий священник воображает, что он может быть вождем своей паствы от земли на небо, то может быть невредно было бы вспомнить то, что я сказал один раз студентам в Лавре, что никогда никто не умеет привести человека туда, где он сам не бывал, и поэтому если ты сам не бывал в глубинах Царства Божия или хотя бы не доходил до дверей Царства Божия, то не воображай, что ты можешь, кого бы то ни было, туда довести. Духовник, понимаемый как старец Амвросий или другие, или великие святые — дело другое. Это благодатное состояние человека, который может именем Божиим говорить, потому что он от Бога и узнал то или другое. И вот тут я думаю, что скажем пасомый, то есть прихожанин, духовное чадо, и человек, который им сколько-то руководит, должен помнить, что он не всегда может говорить именем Божиим, и что тот, кто ему ставит вопрос, не должен обязательно считать, что то, что ему сказано, обязательно от Бога. Я вам дам пример, который более убедителен, чем мои слова. Апостол Павел говорит в нескольких местах: Это я вам говорю именем Христа…. А это я вам говорю от себя. Это мнение, а это уверенность, это истина, а это попытка к ней приблизиться. Это очень важный момент. И я знаю духовников, которые говорили о том, что есть моменты, когда во время исповеди, совершенно независимо от того, что исповедающийся говорил, они ясно знают: вот что надо этому человеку сказать. А бывают моменты, когда все, что они могут сделать, это сказать: от Бога я тебе ничего сказать не могу, но я могу сказать из своего личного опыта, из того, что я вычитал у святых отцов, из того, чему меня научили другие люди. Вот единственное что я могу тебе сказать, но ты это прими с полной свободой, не считай, что это Божие слово тебе, а что это посильная помощь, которую я тебе даю из того, чему я научился или из того, что я думаю, познал. А бывают моменты, я это испытал и видел, когда духовник может сказать: я слушал твою исповедь (или разговор), и ни от Бога, ни из личного опыта я ничего не могу сказать. Давай помолимся и помолчим, и будем молить Бога, чтобы Он тебя наставил, либо через другого человека, либо каким-нибудь Своим путем.

Все это ведет к тому, что если говорить о духовной жизни, о духовности, то мы ее слишком часто определяем внешними какими-то проявлениями: благочестием, постами, количеством молитвы, участием в таинствах и т.д. Но это только выражение, а порой даже не выражение, а попытка войти в область, которая тебе еще закрыта, путем, который тебя туда не ведет. Духовная жизнь заключается в том содействии, взаимодействии между Святым Духом и живым человеком, который прислушивается к Нему и который отвечает на Его воздействие. Это очень важно себе усвоить: духовная жизнь — это жизнь Духа Святого в нас, постольку, поскольку мы Его принимаем, к Нему прислушиваемся. Я вам дам сейчас другой пример для начала. Один мой большой друг мне как-то сказал, что Дух Святой очень застенчив, и Он никогда не врывается в твою жизнь. Он подобен большой птице, которая садится неподалеку от тебя. Не пугай ее, — она к тебе прилетит в свое время. Это очень важный момент: что мы не можем прорваться к Богу. Все что мы можем сделать, это как можно глубже молчать и слушать, слушать то, что Дух Святой в нас говорит. Вы, наверное, читали или слышали когда-нибудь слова французского писателя Паскаля, который говорит: Господь сказал? ты бы Меня не искал, если бы ты Меня не нашел. Он рвался к познанию Бога, потому что он познал в себе такую тягу в те глубины, которые слишком емки, слишком глубоки, чтобы их заполнило, что бы то ни было земное. Это один подход. Другой мы находим у апостола Павла, который говорит нам о неизреченных воздыханиях Святого Духа в нас, такой крик души, которая еще не знает, к кому обратиться, которая выражает свой голод, свою тоску по чему-то, которая говорит: куда? где? что? или явные слова, голос Святого Духа, Который нас учит говорить: Авва, Отче, Который нас учит самому потрясающему, что может быть на свете: это назвать Отцом Отца Господа нашего Иисуса Христа. И это возможно только постольку — и это процесс постепенного возрастания — поскольку мы соединяемся со Христом. Как Христос говорит: Я буду в вас, вы будете во Мне. Постольку, поскольку это бывает так, мы можем с Отцом говорить Его словами. Таким образом, это наше познание растет и наша вера уже как доверие обращена к Богу с уверенностью, что я знаю очень немногое, но впереди есть целое море, целая бездна дивного познания, которое передо мной. И мы можем приходить в наивное отчаяние и говорить: Ну как же так! Я так хочу все знать, и мне это не дается… Или мы можем сказать: При моем очень скудном знании я так богат, счастлив этим богатством. Как дивно то, что все богатство познания не кончается тем, что я знаю, что впереди, вокруг меня раскрываются бесконечные дали, куда я могу ступить, но куда мне не надо спешить. Есть древний греческий писатель, Аполлодор Гностик, который написал короткое четверостишие, которое один из русских писателей, я сейчас не вспомню, кажется, Майков, перевел так:

Из бездны вечности, из глубины творенья

На жгучие свои запросы и сомнения

Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,

…

А небо на тебя с улыбкою взирает,

Как на капризного ребенка смотрит мать,

С улыбкой, — потому что всё, все тайны знает,

И знает, что тебе еще их рано знать.

Это не насмешка, это реальность, это обещание нам того, что перед нами лежит бесконечное раскрытие и самих себя и окружающего нас мира, людей, и всей твари, и Самого Господа. И поэтому когда мы подходим к вере, помимо того, что я уже сказал, мы можем вспомнить то, что в Евангелии мы видим, что некоторые вещи мы познаем непосредственно, лично, хотя бы в малой мере, но эта малая мера нам дает возможность быть уверенными в том, что можно идти дальше. Другие вещи мы познаем через общение с другими людьми, вот как этот человек, который пришел сюда безбожником и ушел, в  вере, стал верующий. Но для того чтобы это случилось надо, чтобы между нами и другими людьми было хоть что-то общее, чтобы мы могли узнать в опыте других людей нечто сродни нашему опыту, созвучное, и тогда можно сказать: да, я знаю это так, он говорит об этом с несколько другой точки зрения, но я могу принять его опыт, потому что этот опыт созвучен с моим, я могу вырасти за меру своего ограниченного опыта, приобщившись к его опыту. И наконец, мы должны знать, что есть вещи, которые только Сам Бог нам может открыть, как в Евангелии сказано: Бога не видел никто, только Сын Божий, находящийся в недрах Отчих, Тот нам открыл… Христос нам может открыть, во Христе мы можем открыть такие глубины, которые мы не можем ни друг во друге, ни в совокупности земной Церкви, ни, конечно, в себе самих найти. И вот тут вопрос доверия играет колоссальную роль, потому что это доверие основано на том, что я уже знаю, и на том, что я узнаю в другом человеке. Я знаю через собственный опыт, что то или другое истинно, и поэтому, слушая его слова, вглядываясь в его облик, я знаю, что и он правду говорит, хотя эта правда превышает мой опыт или несколько расходится с моим опытом. А потом есть момент, когда мы должны в глубоком благоговении и молчании преклониться перед тайной и быть готовыми познать то, что нам откроет Бог. Но когда мы хотим друг другу помочь, мы должны научиться первым делом — и это относится к священнику большем, чем к кому-либо — молчать и слушать, слушать не только слова, которые человек нам говорит, но за этими словами слушать как бы то, что говорит и то действие, которое совершает в нем Дух Святой. И только тогда, когда ты услышал это, ты можешь сказать это человеку, иначе все что ты будешь говорить, будет от тебя. Отсебятина, даже мудрая, даже основанная на Священном Писании или на Святых отцах, но это не будет голосом Божиим для этого человека. И у нас есть в этом отношении пример святого Амвросия Оптинского. Два раза к нему приходили люди, ставили ему вопросы, и он уходил на молитву, и два раза вопрошающие говорили: мы же тебе три дня назад этот вопрос поставили и ты не отвечаешь. И он отвечал: Да, я три раза молил Божию Матерь мне дать ответ, Она молчит, как же я могу что-либо сказать?.. Вот тут вопрос доверия и критерии этого доверия. Доверие только потому, что в нас есть уверенность через созвучие, уверенность через облик, уверенность через совокупность церковной жизни в том, что мы можем этому поверить.

В следующей беседе я хочу коротко подойти в вопросу о том, что значит вера как верность. Потому что есть в вере, нет уверенности, если нет в нас доверия, которое нам позволят ждать, чтобы Бог нам раскрыл то, чего мы не знаем и в свое время, либо непосредственно, либо через людей, либо какими-то событиями нашей жизни, то мы не можем никуда идти. Но если мы не будем верными, то нам и пути никуда нет. Я помню стихотворение русского зарубежного писателя Георгия Оцупа, которое начинается так:

Он нам сказал: пойдете вы пустыней,

берегитесь, не сбейтесь с пути.

Вас спасало незнанье; отныне

только верность вас может спасти.

Вот на этом я кончу сегодняшнюю беседу.

… четыре воскресенья сряду ту же проповедь читал с листа, и один прихожанин подошел и говорит: вы меня простите, не обижайтесь, но вы сами разве не заметили, что вы нам четыре раза ту же проповедь читали? Тот на него посмотрел и говорит: Я знаю; а скажите: что из того, о чем я говорил, вы исполнили на прошлой неделе?.. … Э, ничего… — Так я следующий раз снова ее прочту. Поэтому может быть что-нибудь да западет полезное.

Вопрос не здесь, а в письме, на который я хочу попробовать ответь, потому что он имеет, по-моему, общее значение, важность. Он делится на две части: с одной стороны, о молитве Иисусовой, и с другой стороны о том, как люди прерывают молитву и не дают ей развиться. Я думаю, что мы все, которые живут с какой-то глубиной сознания, желаем молиться постоянно. Но молиться постоянно не значит говорить постоянно те или другие слова, а постоянно иметь в себе чувство Бога и на это чувство отзываться. Молитва Иисусова в этом отношении нам может служить замечательным пособием. Во-первых, она является полным кратким четким исповеданием веры. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного. Мы признаем господство Божие. Причем господство не потому что Он властелин, а потому что мы Его избрали сами своим Царем и Господом и Его воцарили в нашем сердце, в нашем уме, в нашей воле, нашей плоти, нашей деятельности. Иисус это имя Божие явленное нам. У Бога имени нет. Когда мы говорим слово “Бог”, мы говорим условно какое-то слово, которое для нас имеет общее значение.

Было в Сибири племя, которое никогда не употребляло слова “Бог”, а когда надо было о Нем сказать, говорящий замолкал и поднимал руку к небу, потому что это было более полным выражением того, то и что есть Бог, чем любые слова, любые названия. Но этот Бог явился на земле, стал человеком, и у Него есть земное имя, которое не перестает быть именем Сына Божия. Христос слово, Христос значит Посланник, Мессия, это обещанный Спаситель мира. Сыне Божий это наша вера и знание о Нем. Помилуй значит: пожалей, прояви Свою любовь, не карай, спаси, и сознание нашей грешности не в том, что мы настолько плохи, а в том, что мы так далеки от этого глубинного общения с Богом, которое у нас порой бывает с каким-нибудь человеком. В этом смысле молитва Иисусова и как исповедание веры и как сила, собирающая наши мысли и чувства и волю и все наше естество воедино, очень большое имеет значение. Но искать через эту молитву какого бы то ни было переживания, так же как не надо искать переживания через другие молитвы, не надо, потому что те переживания, которые могут родиться естественно, как бы через нашу психологическую реакцию на те, или другие слова, или на те, или другие образы, земные. Все что мы можем сказать это Ему, представить нашу открытость, я хотел сказать: нашу пустоту, то есть открытые руки, протянутые к Нему с готовностью принять, что бы то ни было, от Него, но не старающиеся схватить что-то, чего не уловишь. Поэтому если мы употребляем эту молитву, мы должны с полной серьезностью знать, о чем мы просим: о помиловании, мы исповедуем нашу греховность, мы исповедуем Бога, пришедшего в мир для спасения мира, мы уверены, что Его воля в нашем спасении, и все что мы можем сделать это обратиться к Нему и эти слова произнести, или просто сказать: Господи, помилуй! А те переживания, которые при этом могут быть, должны быть от Бога и они не психологическое переживания, они другого рода переживания. Что же касается вторжения людей в нашу молитву, в нашу духовную жизнь, я думаю, это происходит от того, что мы разделяем Бога и людей. Есть место в писаниях святого Иоанна Лествичника, где он говорит: если ты находишься в самом возвышенном состоянии созерцания и услышишь, что твой сосед по келье просит чашу воды, оставь свое созерцание и дай ему воды, потому что твое созерцание — дело частное, дать ему воды — дело Божественной любви. И с другой стороны, есть опять-таки в писаниях отцов пустыни, где говорится: Кто видел брата своего, тот видел Бога своего… То есть если мы находимся перед лицом человека, то он икона, и если эта икона не вызывает в нас молитвенного настроения, то значит, мы еще чего-то не узнали, чего-то не поняли. Мы ищем одиночества с Богом, исключая из него людей. Я помню как-то раз (странно, как возвращаются на старости лет воспоминания) я был в метро с моим отцом и он меня спросил: как ты себе представляешь идеальную христианскую жизнь? Я ему ответил — я тогда был молод и полон “духовности” — как одиночество с Богом. Он на меня посмотрел и сказал: Ты, значит, еще не знаешь, что такое христианская жизнь. И мне кажется, что это очень важный момент, что если мы исключаем, какого бы то ни было, человека или какие-нибудь события из нашей молитвенной жизни, значит, мы живем своей молитвенной жизнью отдельно от Бога, потому что Бог в этих событиях участвует всем Своим существом и всей любовью. Есть одно место в писаниях старца Силуана, где передается разговор между ним и другими старшими монахами его монастыря. Они его спрашивают: как ты умудряешься, у тебя есть рабочая артель, ты за ними не следишь, и они работают на тебя, а мы все время следим за своими рабочими, и они все стараются отлынивать. И старец ответил: не знаю. Но я встаю рано утром и думаю: вот придут эти работники. Какая отчаянная нужда их привела на Афон из их деревни с тем, чтобы здесь какие-то гроши заработать и послать своим родным. И я тогда начинаю думать о каждом из них. Представляю себе его, его деревню, мать, отца, его жену, его детей, его хозяйство. Я говорю: Господи, подумай о таком-то. Он оставил 19-летнюю жену и новорожденного ребенка в деревне, потому что голод его заставил уйти. Он безграмотный и они безграмотные. Он не может о них знать, и они не могут о нем знать. Каждое мгновение он может думать о том, что с ними происходит: вдруг они умерли, вдруг голодают, а им каково: дошел ли он до Афона, что с ним сталось?.. И так я рассказываю Богу о нем, и постепенно, по мере того как я с Богом говорю, нарастает чувство Божьего присутствия. И оно так растет, что в какой-то момент я забываю и этого молодого работника и его семью и деревню и его нужды, и келью, в которой я нахожусь, и меня, как рекой, уносит в глубины Божии, я только Бога переживаю. И как я дойду до глубины, я вдруг нахожу в глубине Божественной любви и этого юношу, его деревню, его жену, его ребенка, и тогда Божественная любовь меня возвращает на землю с тем, чтобы молиться о них. И вот я так молюсь о каждом из них в течение всех часов, когда они будут работать, а они на меня работают. И вот мне кажется, что так только и можно. Конечно, мы не уровня Силуана, конечно, мы не способны на это. Но мы должны себе представить, что если нас человек, люди отрывают от Бога, значит, что-то неладное, эти люди для нас не иконы, эти люди —не те люди, ради которых Христос стал человеком и умер на кресте и жил и проповедовал, которым Он принес вечную жизнь. Мне кажется, это очень, очень важно: не искать каких бы то ни было переживаний, а Богу приносить молитву как бы от убеждения своего: я в какой-то отчаянной нужде, я Тебе ее приношу, а не кому другому. Я встретил другого человека, который меня отрывает от моей нужды: слава Богу, я могу раскрыться чему-то большему, чем я сам. И если к этому приучиться, то можно, несомненно, можно заниматься почти каждым делом, не теряя Бога. Я говорю: не сознание Бога, не умственное сознание, есть моменты, когда ум должен весь быть занят тем, что ты делаешь. Скажем, во время войны я был хирургом. Когда я оперировал раненого солдата, я не мог в это время сосредоточить свое внимание на Боге, все внимание должно было идти на ту работу, которую я совершал. Но если я начинал работу, сказав “Господи, благослови!”, то в течение этой работы во мне действовало сострадание, действовала любовь, конечно, посильная, потому что во мне любви мало и сострадания немного, но вот эти элементы были там и они меня связывали с Богом. Феофан Затворник говорит о том, что наше сознание о Боге не может быть постоянно мозговое, но оно должно быть в нас, как он говорит, словно болячка на сердце. Если говорить менее возвышенным языком: если у кого зуб болит, то ему не приходится себе напоминать в течение дня, что у меня болит зуб, — зуб сам напоминает о себе. И вот если мы войдем в такую гармоническую связь с Богом, то чувство не может уйти от того, что мы заняты чем бы то ни было другим.