О вере и о Церкви. Часть 3

Сегодня я хочу остановиться подробнее на теме о доверии. Вы, может быть, помните, что я закончил прошлую беседу стихотворной цитатой, которая нас ставит перед вопросом о том, каково наше доверие к Богу, способны ли мы доверять Богу так, чтобы не смущаться ничем. Сколько бы мы ни болели, сколько бы мы ни страдали, сколько бы ни недоумевали — чтобы все-таки крепче всего было доверие к Богу.

Из бездны вечности, из глубины творенья

На жгучие свои запросы и сомнения

Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,

И плачешь, и клянешь ты небо в озлобленье,

Что не ответствует на твой душевный крик.

А небо на тебя с улыбкою взирает,

Как на капризного ребенка смотрит мать,

С улыбкой, — потому что всё, все тайны знает,

И знает, что тебе еще их рано знать.

Доверие такого рода возможно и необходимо. Оно возможно постольку, поскольку мы должны сами понимать, что познание человека о Боге, о себе самом, познание человека о мире, в котором он живет, может расти только постепенно. Надо созреть в уже доступном нам понимании, раньше, чем мы сможем его превзойти и раскрыться к новым глубинам. Или, если предпочитаете, нам надо уходить все глубже и глубже в неведомые нам собственные глубины и там находить то, чего мы раньше не подозревали.

Есть место у святого Ефрема Сирина, где он говорит, что когда Бог творит человека, Он в самую сердцевину, в самые глубины его души вкладывает все Царство Небесное. И задача жизни заключается в том, чтобы копать вглубь, уходить вглубь, и дойти до той глубины, где Царство Небесное в полном своем раскрытии находится. И когда мы говорим о Царстве Небесном, мы говорим, конечно, не о месте и не о каком-то душевном состоянии, мы говорим о тех глубинах, где живет Бог — таинственный и непостижимый, и вместе с этим изумительно близкий.

Мне кажется, что одна из замечательных вещей в нашей вере та, что, в конечном итоге, у Бога нет имени. Однако мы можем о Нем говорить и можем с Ним говорить. И когда мы с Ним говорим, мы, в сущности, не называем Его никак, а говорим Ему “Ты”. Благодарим Тя, Господи, что Ты нам дал то или другое… Просим Тебя, Господи… Слово “Господь” обозначает наше взаимоотношение на какой-то поверхности, а “Ты” говорит о чем-то абсолютно значительном. Мы говорим “Ты”, с одной стороны утверждая: Тот, о Котором мы говорим, совершенно иной, чем мы. Он не отражение нас, Он не излучение наше, Он существует в Себе, Сам по Себе. Для Своего бытия, для Своего существования, для Своей деятельности Он не зависит ни в какой мере от того, что мы о Нем думаем или говорим или как мы поступаем, — Он есть. Вы помните из Ветхого Завета: когда Моисей спросил Бога, Кто же Он, Господь ему ответил: Я — Сущий, Я — Тот, Который есть… И это все, что мы можем узнать. Но с другой стороны, утвердив то, что Он и мы стоим лицом к лицу, и что Он, абсолютно, отличен от нас, мы одновременно говорим Ему “Ты”, как мы говорим “ты” самым близким людям и только им. Здесь завязывается взаимоотношение изумительно личное, изумительно близкое. Он остается Самим Собой, а мы с ним вступаем в такое соотношение близости, которое Исаак Сирин определил, сказав, что Бог ближе человеческой душе, чем самая жизнь, которой эта душа живет. И вот этому Богу мы можем доверять и должны доверять.

Вы, наверное, помните, как в Евангелии от Иоанна говорится: Бога никто никогда не видел, явил Его только Сын Отчий, находящийся в недрах Отчих… Есть какой-то момент, когда никто, ни личный опыт, ни соборный опыт окружающих нас людей больше не может нам ничего открыть о Боге, только Он Сам может перед нами снять как бы завесу, чтобы свет, которым Он является, более ярко или более тихо на нас светил. И в какой-то момент нашего духовного возрастания и понимания мы приходим к тому, чтобы должны довериться Ему, должны согласиться на то, что есть такие глубины, в которые мы не можем вступить сейчас, и однако, дерзнуть при Нем остаться и идти, куда Он нас зовет. Но с другой стороны, когда мы обладаем каким-то внутренним духовным опытом и оглядываемся вокруг себя, мы находим других людей, которые этот опыт с нами разделяют. Не всегда полностью и не всегда в той форме, в которой он в нас находится. Часто он бывает меньший, но иной, часто он бывает больший и иной, но как бы то ни было, этот опыт (потому что он иной и вместе с этим сродни тому опыту, которым мы обладаем) нам дает возможность себя перерасти. Мы можем, как бы, включиться, вжиться в опыт других людей, которые что-то с нами разделяют, а чем-то, большим или малым знанием, превосходят нас. Это бывает не только, когда мы встречаем человека особенной глубины, особенной святости, особенной просветленности, это бывает также, когда человек встречает общину, в центре которой находится Спаситель. Вы, наверное, помните слова Христа: Где двое или трое соберутся в Мое имя, Я буду среди них… И я вам рассказывал, как один человек, пришедший сюда безбожником, ощутил в нашей среде непостижимое для него Присутствие, — не потому что мы такие духовные, не потому что каждый из нас в отдельности так просвещен, что может как бы сиять светом вечной жизни на другого человека, а потому что собравшись в Его имя, мы были со Христом, и этот человек не через нас, а как бы благодаря тому, что мы были вместе со Христом, услышал, учуял присутствие Христа Бога.

Но тут встает еще один вопрос, который мне кажется очень важным. Когда мы встречаемся с отдельным человеком или с группой людей, которые превосходят нас своим опытом, своим знанием, либо коллективным, либо личным, у нас всегда рождается желание от них научиться, стать учениками; и в этом есть нечто справедливое, а есть некая опасность. Справедливо то, что каждый человек может нам что-то открыть, потому что каждый человек и Бога, и себя, и жизнь, и мир, и других знает так, как мы не знаем. Но с другой стороны, мы не можем просто приобщиться опыту другого человека, поработившись ему, то есть сказав: “Я оставляю в стороне свой опыт, то, что я собой представляю, и буду только прислушиваться к тому, что он говорит и делать то, что он скажет”. Есть какая-то грань; мы ничему не можем научиться от человека, которому мы просто не верим. Для того чтобы научиться от кого-то, надо хотя бы предварительно, хотя бы предположительно, приближаясь к нему, допустить, что он может быть прав. Но он не обязательно прав, и не обязательно прав во всем. И это очень важно. Когда мы общаемся друг с другом и делимся своим опытом, тот опыт, которым мы делимся, подлинный, потому что он — моя реальность, но он не обязательно до конца чист. Это не свет без оттенков, это порой бывает только один из элементов правды, но не вся правда. И поэтому когда мы подходим к человеку или к общине, ожидая, чтобы они нам открыли что-то, чего у нас нет, что мы уже как-то чуем, но что может быть глубже и шире того, что мы уже познали, мы должны подходить трезво, то есть зная, что и община, и человек ограничены, и что то, что они могут нам передать, истинно, но не является всей истиной. Полнотой истины является только Сам Бог и только Бог может нам ее передать. Это не значит, что мы должны относиться скептически или с сомнением к тому свидетельству, которое мы можем получить от Церкви или от отдельных верующих; но мы должны, приняв свидетельство, очень внимательно его сравнивать с тем, что мы опытно знаем, что мы познали от других людей, и не спешить, как бы все принять, будто это стало нашим, потому что таким образом можно иногда очень болезненно заблудиться.

Одна из черт православной духовности — это трезвость. Трезвость именно заключается в том, чтобы не давать себе опьянеть и дать себе время всей душой войти в какой-то опыт, а потом этот же опыт продумать, рассмотреть. Вы знаете, что такое трезвость в обычной жизни. Я вам дам пример, который, конечно, как многие из моих примеров, возвышенностью не сияет. У нас была одна прихожанка, которая пила без меры и каждый вечер была вдрызг пьяна. Она пришла ко мне и говорит: “Отец Антоний, что мне делать? Как мне избавиться от пьянства?” Я ей сказал: “Знаете, я вам дам совет, но при условии, что вы его исполните”. — “Хорошо”. Я говорю: “Вы вечером садитесь и в одиночку пьете, пока ничего не останется трезвого в вас. Так вот вам мой совет: налейте себе стакан вина, выпейте глоток и насладитесь им до конца, и не пейте второго глотка, пока не пройдет совершенно вкус первого. Потом выпейте второй глоток”. Через два дня она ко мне пришла: “Отец Антоний, вы мне всё испортили! Я поступила, как вы сказали, выпила один глоток, долго ждала, потому что вкус долго оставался у меня во рту, выпила второй, а потом оказалось, что время и спать ложиться”… Я вам даю этот пример не как комичный анекдот, а потому что мы можем и к тому, что до нас доходит умственно и эмоционально, относиться так же. Мы можем, как бы пить и пить и пить то, что нам дается, или мы можем с трезвостью сказать: “Этого с меня хватит пока. Я больше получу позже”. Есть рассказ о том, как на юге России XIX веке жил юродивый Алексей, мирянин, который ушел и жил в пещере. И кто-то его посетил, вернее, хотел его посетить и, подходя к пещере, видел, как он стоит у входа и с восторгом смотрит на закат солнца, воспринимая всю невыразимую красоту того, что видит. И через несколько мгновений он сказал сам себе: “А теперь с тебя довольно” — и ушел обратно в пещеру. Так и с духовным опытом, с тем, что нам передается от человека или через общину, или через чтение святых отцов, или даже чтение Евангелия, — нам надо научиться поступать трезво, то есть пережить до конца, сколько мы можем, то, что нам дано, раньше, чем двинуться дальше. Иначе это “дальше” будет как второй глоток, который мы выпили слишком рано, и мы дойдем до конца бутылки, будем пьяны и ничему не научимся еще, только придем в состояние восторга.

С этим связана еще другая проблема. Часто, слишком часто люди говорят: “Но как же так? Бог нам велит Его познать, Бог нам велит то или другое. Разве нам не надо спешить?” Спешить вообще невозможно, потому что есть вещи, которых нельзя достичь поспешностью. Нельзя идти быстрее своего собственного роста, и мы должны научиться не только трезво, но очень сознательно слушать других людей. Вы знаете, как бывает: человек может говорить очень увлекательно и убедительно, а когда он кончил говорить и мы задумаемся: что он, в конечном итоге, сказал? — оказывается, что он почти ничего не сказал, или что он возбудил в нас некое настроение, которое не может в нас удержаться, потому что у нас нет того содержания, которое могло бы ему дать постоянство. И поэтому мы должны научиться слушать. Слушать — дело не такое простое, потому что надо слушать с намерением, что мы услышим, так же как надо учиться глядеть с намерением, что мы увидим. И это совсем не так просто. Часто мы слушаем — и не слышим, смотрим — и не видим, потому что нам страшно увидеть или услышать до конца то, что нам передается словом или зрением.

Я вам дам пример просто из моего прошлого опыта. Вы знаете, что я был врачом в свое время. И вот что я помню. Бывает: лежит больной человек на больничной койке, очень страдает или постепенно умирает. К нему приходит кто-нибудь из его близких или родных и, боясь того, что сам будет приобщен к этому страданию, к этому умиранию, подойдет и скажет: “Ну, милый, как ты сегодня себя чувствуешь?” Тот, глядя на посетителя и видя, что он испуган и не хочет слышать ничего такого, что его душу разорвет, отвечает: “Да ничего, сегодня мне как будто даже лучше…” И посетитель сразу за эти слова хватается и говорит: “Как я за тебя рад!” Он теперь свободен от страдания и умирания, от страха этого человека. Это происходит от того, что мы слишком часто и слишком постоянно все сводим к себе: как бы что-нибудь не нарушило мой покой. Даже по отношению к Божественному откровению: как бы оно не было таково, что заставит меня переменить жизнь. И мы должны помнить, что Бог нашу свободу не нарушает. Вы, наверное, помните рассказ о том, как пришел богатый молодой человек ко Христу и спросил: “Что мне делать, чтобы наследовать вечную жизнь?” Христос ему сказал: “Исполни заповеди”. — “Какие?” — “Такие-то”. — “Я все эти заповеди исполнил”. Тогда Христос на него посмотрел и сказал: “Одного тебе не хватает: продай все, что у тебя есть, отдай нищим и последуй за Мной”. И молодой человек этого сделать не смог… Вы, может быть, скажете: “У нас и продавать нечего”. Есть! У каждого из нас есть внутреннее богатство, то, о чем мы сказали бы: “Это мое, я от этого не откажусь, я с этим не расстанусь!.. Замечательно то, что когда этот молодой человек отошел, Христос посмотрел ему вслед с жалостью. Он его не осудил, Он его не стал убеждать. Он, только посеял ему в душу истину, и был готов ждать, пока это зернышко истины не прорастет. И мы должны помнить, что Бог нас никуда не торопит. Он нас любит, но Он тоже нас уважает, Он к нам относится с уважением и вдумчиво, Он не требует и не ожидает, что мы можем мгновенно переломиться и стать другим человеком.

Вы, может быть, мне скажете: “А как же рассказ об апостоле Павле, его обращении?” Оно было возможно, потому что Павел уже к этому созрел, он был на грани. Он всю силу своей великой души, все свое убеждение отдал на то, чтобы всецело, любой ценой служить Богу, и Бог ему явился и сказал: “Да, Я принимаю твое служение, но ты ошибаешься в путях”. Это совершенно не то же самое, как если бы Бог его или кого-либо заставил принять, то или другое решение или стать тем или другим человеком. Это очень важно в нашей жизни, потому что мы постоянно находимся перед лицом заповедей Божиих, и постоянно (я это встречаю уже много лет и в себе, и в других) думаем, что исполнение заповедей Божиих заключается в том, чтобы все их помнить и никогда не нарушить того или другого Божия “веления”. На самом деле заповеди Божии — это не приказы. Есть громадная разница между ними и заповедями Ветхого Завета. Заповеди Ветхого Завета, если бы их исполнить, могли человека сделать праведником; заповеди Нового Завета никого праведником не могут сделать через простое их исполнение. Христос ясно говорит: Когда вы все это исполните, признавайтесь, что вы никудышные слуги… Значит ли это, что исполнение заповедей не имеет никакого значения? что через них нет пути к спасению? Есть; но дело в том, что Христос, указывая нам эти заповеди, нам не приказы дает, а говорит: “Вот та настроенность, которая должна царствовать в тебе. Восприми эту заповедь, как закон жизни, но не как внешний закон, а как внутренний закон, который у тебя в душе, в жизни уже есть, но задавлен, задушен страстями или условиями”. И поэтому вопрос в том, чтобы каждую заповедь так усвоить, чтобы она стала твоим собственным настроением, твоим собственным отношением к жизни, к Богу, к себе самому. И конечно, тогда ни в какой момент нельзя сказать, что я “исполнил” все заповеди, потому что если основная заповедь — это любовь, можем ли мы когда-либо сказать: “Я долюбил до предела”? Святой Иоанн Златоуст, в слове на чьих-то похоронах, говорит, что нам надо помнить, что когда человек умирает, мы вдруг чувствуем, что мы его не долюбили, что мы любили его несовершенно, не так, как Бог нас любит. Но мы также должны помнить, что этого сделать мы не могли бы и что впереди вся вечность для того, чтобы человека продолжать любить всё возрастающей, очищающей, светлеющей любовью. И поэтому мы должны задуматься над заповедями, которые нам даны, как над законом свободы, то есть над указанием, чем мы можем стать, если усвоим, сделаем своими настроения, отношения, выраженные заповедями, и вырастем в ту полную меру, которая нас сделает свободными от греховности, от порабощенности и т.д.

Это очень важный момент, потому что так часто человек приходит на исповедь и говорит: “Я согрешил против таких-то заповедей”. Спрашиваешь его: “А что ты чувствуешь? Ты чувствуешь ли, что неисполнение этих заповедей тебя чего-то лишило, что ты беднел от этого?” — “Нет, я только знаю, что Бог нам велел – и я не сделал…” Это не исполнение заповедей. Если хотите, такой подход к заповедям можно было бы назвать дрессировкой: даются какие-то правила и исполняй, и если исполнишь, все будет хорошо. Нет, – ты можешь продрессироваться сколько угодно, и не исполнить заповеди.

Я знаю по себе и по другим людям, какой соблазн, например, прийти в восхищение от жизни того или другого святого, от его личности, и делать все возможное, чтобы быть на него похожим. И что же получается, в конце концов? – Обезьянничанье. Похож, ты бываешь только извне. Да, ты поступаешь так, ты поступаешь сяк, ты научаешься как бы “ужимкам”, тому, что, как тебе кажется, составляло манеру действовать святого, — но в нем они были естественны, в тебе они не естественны. Они выражали его сущность, они ничего не выражают о тебе это только попытка “быть похожим”. И когда нам говорится в Евангелии, у святых отцов, что мы должны быть последователями Христа, подражателями Христа, это вовсе не значит, что мы должны научиться внешне поступать так, как Он поступал, и держаться, как Он держался (уж не говоря о том, что мы этого не знаем просто, мы не можем из Евангелия вынести таких ясных заключений). И нам надо научиться (я куда клоню) — да, как я раньше сказал, доверять Богу; мы должны доверять тому, что Он — замечательная вещь! — в нас верит, иначе Он нас не создавал бы, иначе Он нам не открывался бы. Он в нас верит, Он на все надеется, Он нас любит, какими мы есть теперь, — не ввиду того, что мы станем другими, или не несмотря на то, каковы мы сейчас. Вот каков наш Бог. Причем этот Бог. Когда Он увидел, что люди неспособны собственными силами вырваться из греха, — человеком стал, стал одним из нас, чтобы мы могли посмотреть и увидеть, что такое Человек в его полноте, то есть когда он в полном единстве с Богом, и чтобы мы могли стремиться к этому, зная, что это достижимо. Это в истории случилось один раз, но к этому совершенству восходили сотни и сотни тех, кого мы называем святыми, и рвались такие люди, которые по какому-то бессилию оставались грешниками, но одновременно всей душой, всем устремлением своим хотели стать такими, какими их задумал Господь.

В жизни, кажется, святого Макария Великого есть замечательное место. Ему было видение о том, что между землей и Царством Небесным огромная пропасть, и он с близкими ему учениками через эту пропасть пролетает на громадных крыльях без всякого усилия. Затем следующее поколение его учеников летит на малых крыльях и еле-еле перелетает и останавливается в изнеможении на краю попасти. Еще другие не могут даже летать, они спускаются в ров и потом карабкаются вверх, некоторые умудряются добраться до другого края, а некоторые падают обратно. И Макарий обратился ко Христу: “Господи, что же это такое? Зачем Ты мня благословил собрать всех этих учеников для того, чтобы только четверо или пятеро из них могли бы с такой легкостью войти в Царство Небесное, несколько — добраться до него, а все остальные погибли?” И Христос ему ответил: “Нет, ты не так рассуждаешь. Те, которых ты учил и кто с такой легкостью вошел в Небесное Царство, меньшую заслугу передо Мной имеют, чем те, которые на основании того, что ты проповедовал и что они в тебе видели, рвутся в Царство Небесное, не могут при жизни до него дойти, но всю жизнь и всю силу отдают на это. Они Мне дороже, ближе, чем твои прямые ученики”.

Этот пример я вам привел, потому что мне кажется важным помнить: речь идет о том, что Бог нас не торопит. Бог нас любит, Бог нас воспитывает, Он нас поддерживает, Он терпит и Он ждет, чтобы мы созрели и были способны идти дальше. Но для этого нужно иметь то доверие к Богу, о котором я упоминал. Надо иметь доверие тоже к самим себе, то есть не отчаиваться в себе, как бы неудачны мы ни были, сколько бы мы ни падали в ров, не достигая того, о чем мечтаем. Опять-таки, другой пример — письмо святого Тихона Задонского одному священнику, где он советует: когда ты говоришь со своими прихожанами, помни, что люди идут в Царство Небесное не от победы к победе, а чаще от поражения к поражению, но доходят те, которые после каждого поражения, вместо того чтобы сесть на краю дороги и плакаться над собой, идут дальше и плачут по дороге. Это очень важно помнить, потому что это говорит о том, что мы можем идти вперед, мы должны верить в себя, иметь доверие к Богу и к себе, не отчаиваться в себе, а идти дальше.

Есть еще один вопрос, который я хочу поднять сейчас только предварительно — это вопрос о послушании Евангелию и духовнику. Послушание Евангелию я уже сколько-то обозначил. Евангелие нам говорит о том, как прекрасен человек, какие в нем дивные возможности; Евангелие нам говорит о тех свойствах, которые в каждом из нас зачаточно лежат, которые могут раскрыться и из нас сделать подлинного человека по образу создавшего нас Иисуса Христа. Но с другой стороны есть вопрос, который встает перед нами постоянно. Он троякий. Первый его элемент заключается в том, что если я спрашиваю совета, как к нему относиться? Это вопрос о послушании по отношению к человеку, в котором я вижу или предполагаю превосходство, потому что у него то или другое звание: священник, епископ. Второе: как увязывается свобода с вопросом о послушании? А третий аспект — это вопрос о зле: зле во мне и зле вообще. К этим трем вопросам я хочу подойти постепенно в течение наступающих бесед. Следующий раз я хотел бы говорить с вами именно о послушании и свободе, о духовности и духовничестве, потому что это очень насущный вопрос, который я сейчас коротко обозначу так.

Я как-то говорил о священстве в духовной семинарии и академии Троицкой лавры, и один из студентов, очень неудовлетворенный картинной, которую я давал, встал и сказал: “Простите, Владыко, нам говорят, что священник — это икона Христа. Как же вы критически относитесь к нам и к тому, чему нас учат?” Я и конечно по дерзости своей ему ответил: “А ты когда-нибудь задумывался над тем, что такое икона?” — “Ну да, – говорит,– это образ, явление”. А я продолжил: “Знаешь, икона делается настоящей иконой тогда, когда она освящена; до того она — дерево и краски. И вот когда будешь думать, что ты собой представляешь икону, так и считай, что ты — намалеванная дубина, и что ты только тогда станешь иконой, когда Дух Святой тебя освятит и эта икона станет чудотворной…”

Вопроса старчества я тоже коснусь, но предварительно есть еще многое, что надо сказать на том уровне, на котором мы сами живем, потому что старчество — это чудо и благодатное состояние, и не каждый из нас в жизни может встретить старца. Здесь колоссальная опасность для тех, кто готов поверить, будто он способен на то, что его превосходит. Мы часто путаем старца, который силой благодати Божией тебе говорит слово от Бога, со священником, который стоит у аналоя, и этим ему наносим вред и себе можем нанести большой вред. Но об этом надо говорить подробно.

Еще одно слово о зле. Человек отпал от Бога, и поэтому та гармония, которая существовала под Его руководством в созданном Им мире, перестала существовать. Это вроде того, как если бы взять партитуру и вырезать ключи, — прочесть дальше нельзя, можно читать любым образом, предполагая один ключ. Другой ключ или путая все. Но это только вторичный момент. По библейскому рассказу человек пал, потому что был соблазнен дьяволом. Но откуда взялся дьявол? Если Бог создавал только ангелов, то откуда же какой-то ангел стал злым? И вот тут отцы Церкви дают очень много различных ответов. Одни говорят о том, что дьявол пал гордыней, другие — что он пал завистью по отношению к человеку, и т.д. Я нашел одно толкование, которое меня очень убедило и тронуло, и я не могу вспомнить, чье; мне кажется, что это древний писатель Лактанций. Его мысль такова. Для того чтобы ангел Божий пал гордыней, через зависть или через что угодно, нужно, чтобы порча уже существовала, нужно чтобы был червяк в яблоке. Если червяка нет. Яблоко его не родит. И он ставит вопрос так: не случилось ли, что ангелы Божии были созданы и, как все твари, призваны расти, расцветать, переходить из совершенства в совершенство, из славы в славу. И какие-то ангелы в какой-то момент загляделись на себя и сказали: “Зачем нам меняться? Мы так прекрасны!” Потому что надо помнить, что для того, чтобы перерасти себя, надо отказаться от того, чем ты сейчас являешься. Мы все знаем, что для того, чтобы ребенок вырос во взрослого человека, он не только просто растет и меняется, в нем какие-то свойства должны вымереть. Детство привлекательно и прекрасно в ребенке, но если в юноше остаются детские черты, ребячество, он делается недорослем; и если во взрослом человека остаются не переросшие свойства юношества, он тоже не полноценный взрослый. И вот тут такого рода картина: каждый ангел с самого начала был прекрасен, но каждый раз, кода он вырастал в новую меру, что-то уходило и было заменено чем-то новым, и какие-то ангелы вдруг испугались, что потеряют ту красоту, которой они восхищены. Вот то, что я вычитал, и что мне кажется единственным сколько-то приемлемым ответом, потому что он не допускает существования какого-то предварительного зла.