О жизни христианской

Меня просили затронуть две темы: как передавать веру детям и подросткам; и совершенно иную тему: как жить по-христиански. Я не знаю, которую выбрать. Есть рассказ о том, как стоял осел между сеном и водой, ему равно хотелось пить и есть, и в конце концов он так и умер от голода и жажды, потому что не мог склониться в ту или в другую сторону. Так вот — решение за вами: о чем вы хотели бы, чтобы я попробовал сказать?

Как жить по-христиански и передать это детям!!!

 Давайте попробуем!

Как основной принцип, жить по-христиански это значит жить так, чтобы посильно, постепенно, возрастающе нам уподобляться Христу. Возможно, это звучит очень страшно; но Спаситель нам сказал совершенно ясно: «Я вам дал пример, чтобы вы ему следовали.» И пример, конечно, включает в себя всю Его жизнь, Его мышление, Его сердечное отношение к человеку и к окружающему миру и к судьбам Божиим. Это включает все, что человек собой представляет, и все, что он может творить. И поэтому жить по-христиански не заключается просто в том, чтобы заучить те или другие заповеди и стараться их выполнить, а в том, чтобы за заповедью, за словом, за образом найти глубинный смысл и врастать в этот смысл. Это я хочу пояснить.

Когда мы вдумываемся или вчитываемся в Ветхий Завет, мы видим, что там даны заповеди, и человек, исполняющий заповеди, указанные Богом в Ветхом Завете, если он предельно их исполнял, если он их исполнял по совести, изо всех своих сил, всем своим пониманием, всем своим устремлением к праведности — такой человек перед Богом был праведен. Но на этом все заканчивалось, в том смысле, что его положение по отношению к Богу было как бы юридическим: он был «прав» в делах своих. Замечательно в Евангелии Спаситель нам говорит: «Когда вы исполните все, признавайтесь, что вы — неключимые (т.е. никудышные) рабы.» Значит, речь не о том, чтобы быть праведным перед Богом через исполнение заповедей, а в том, чтобы за заповедью найти какой-то свой путь; а какой это путь?

Кто-то из духовных наставников говорил: для того, чтобы двигаться вперед в духовной жизни, надо безусловно верить своему наставнику. И дальше он объяснял, что верить своему наставнику заключается в том, чтобы, во-первых, найти такового и узреть в нем образ, которому стоит следовать; найти такого человека, к которому можно прислушиваться и в послушании, которому можно вырасти за предел собственной меры. И когда я говорю о послушании, я именно говорю не о том, чтобы раболепно исполнять те или другие правила жизни, а о том, чтобы вслушиваться. Слово «послушание» от слова «слушать». Отношения наставника и ученика именно в том заключаются, что ученик вслушивается в своего наставника — не только просто в его слова, формально, а старается проникнуть в мысль, в опыт, в понимание, в знание, в чувство, которыми продиктованы те или другие его слова. И благодаря этому человек может как бы постепенно перерасти свой опыт и приобщиться опыту своего наставника.

В предельном отношении, единственный наш наставник — Христос; Он Сам об этом нам говорит: Я — единственный ваш Наставник, Я — единственный ваш Учитель… И поэтому когда Христос дает нам заповедь, Он нам не только указывает, что делать; Он нам говорит: вот так поступил бы естественно движением сердца, убежденностью ума, стройностью всего своего существа, человек, который был бы духовно целен и здоров… И чтобы вырасти в эту меру цельности, надо начать с того, чтобы учиться, как поступать, как думать, как чувствовать, на примере своего наставника. Но «оправдать» себя тем, что, поступая определенным образом, я бываю «прав» перед Богом, нельзя, потому что «правым» человек не бывает; и не потому, что он никогда не может оправдаться, а потому что не в этом дело: заповедь нам дана, чтобы мы могли вырасти в новую меру понимания и в новые измерения жизни.

Поэтому, когда мы говорим о том, чтобы жить по-христиански, речь не идет о том, чтобы в Евангелии или вообще в Новом Завете найти все правила, которые только были указаны Спасителем Христом, апостолами, и их выполнять. Потому что можно механически выполнить правило, к которому ты душой никаким образом не приобщен.

Я помню случай; мне его рассказала дочь человека, о котором идет речь. Это был верующий христианин, твердо убежденный, что он должен выполнять каждую заповедь Христову; сколько умел, он так и делал. Но вот пример того, как в одном отношении он подходил к этому выполнению. Когда к нему приходил нищий и стучался в дверь, он ему открывал. Он был человеком с достатком, дом у него был хороший, полы начищены, и он останавливал бедняка на пороге и говорил: «Стой, где стоишь, не влезай в мой коридор своими грязными сапогами». Потом он выносил нищему тарелку супа с куском хлеба и говорил: «Ешь! — но на дворе». Когда это было кончено, он ему давал какую-то монетку: «А теперь уходи!» И он считал, что выполнил заповедь в том, что Христос сказал: «накорми голодного». Технически он это сделал: человек съел хлеб, съел суп, получил полтинник и ушел. А с чем он ушел? Он ушел, вероятно, с чувством, что — да, я не такой голодный, у меня и полтинник есть на какое-то будущее, хоть на один обед или просто на рюмку водки — а человеческого отношения он не встретил.

В обратном порядке я могу дать пример, который меня очень тронул в свое время. Во время немецкой оккупации я преподавал в Русской гимназии в Париже. Среди воспитателей был очень суровый, строгий человек, который когда-то был моим руководителем в летнем лагере; он был замкнутый, ни с кем почти не общался, и никто, собственно, о нем не знал; в частности, не знали, в какой он сам нищете живет. Мы получали нищенский оклад, и те из нас, кто мог, просто работали где-то еще ради того, чтобы иметь возможность преподавать в гимназии. Он мало что мог делать и по возрасту, и по здоровью, и по незнанию французского языка. И вот такая картина: мальчики, девочки бегут в школу, идет туда же этот воспитатель. У дороги сидит нищий, пред ним — шапка. Много народу проходит. Некоторые проходят мимо, «не замечая» его, потому что стыдно посмотреть и не дать ничего. А некоторые, проходя, просто в эту шапку кидают монетку, а на человека даже не посмотрят. Они свое сделали; он для них не человек, он — нищий; а нищий — это просто шапка. И вот подходит этот воспитатель. Он остановился, снял шляпу и что-то сказал нищему; ничего ему не дал, а нищий вскочил на ноги, обнял его, и они расстались. Это видели дети. Когда он пришел в гимназию, дети его окружили и засыпали вопросами: «Кто этот человек? Он что, вам родственник? Или знакомый? Почему вы сняли шапку? Вы же ничего ему не дали, — почему же он вскочил на ноги и вас поцеловал?.. — и загнали воспитателя в угол, ему пришлось ответить. И он ответил им приблизительно вот что: «Я из другого края Парижа шел пешком, потому что у меня на метро денег не было; я шел по дороге и издали видел этого нищего; видел, как проходили люди мимо, видел, как некоторые проходили и бросали монетку в его шапку, даже не взглянув на него. И я подумал, что, если я мимо него пройду и не окажу ему внимания, у него, может, умрет последняя вера в человека: что не только на него не взглянул человек, но даже не потрудился от своего достатка самую малую полушку бросить ему. А денег не было! Давать было нечего… Я остановился и снял шляпу перед ним, чтобы он почувствовал, что мы на равных началах, что я в нем вижу человека, а не нищего, вижу равного себе, и ему объяснил: «Простите — я ничего вам не могу дать: у меня ничего нет… И этот человек вскочил и меня обнял».

Я сам с этим нищим говорил уже и прежде, и поговорил после этого события. И он мне сказал, что никогда никто его не одарил так богато, так щедро, как этот человек, который ему не дал ничего, но признал в нем равного себе человека, снял перед ним шляпу, объяснил, почему он не может ему помочь, и попросил у него за это прощения.

Вот два примера: один человек все сделал по заповеди, другой как будто никакой заповеди и не исполнил: нет заповеди, как отнестись к нищему, когда нечего ему дать. Но он его одарил самым богатым даром: он его убедил, он ему доказал, что он — человек, что к нему можно отнестись, как к самому знатному: перед ним снять шляпу, перед ним извиниться, с ним говорить, как с равным… Можно было бы даже больше сказать. Кто-то из духовных писателей говорил о том, что нищие — это наши господа, что мы обладаем богатством только для того, чтобы им служить, что богатство в наших руках — не наше, что нам поручено им распоряжаться так, как Бог распорядился бы: давать, чтобы ничего не прилипало к рукам, чтобы мы ничего не считали своим, чтобы мы считали, что все, что у нас есть, все без остатка принадлежит тому, кому это нужно.

Вот два примера с комментарием о том, что исполнять заповеди Христовы — не просто дело выполнения закона, а нечто больше: это проявление Христовой заботы и Христовой любви к тем, кому она нужна, без разбора, не ставя вопроса, достоин ли этот человек, не ставя вопроса: не обманщик ли он? — за это все он ответит, а мы ответим за то, как мы к человеку отнеслись.

К этому же относится и отрывок Евангелия, который читается перед Постом: о Страшном суде, об овцах и козлищах. И всегда подчеркивается: вот Страшный суд, вот что будет грешникам, а вот что будет праведникам. Но это — только обрамление рассказа, это не описание, а описание — это то, что составляет сердцевину рассказа: рамка — да, рамка — суд. А на каком основании производится этот суд? Христос спрашивает и тех, и других, всех: «Ввел ли ты бездомного под свой кров? Накормил ли ты голодного? Посетил ли ты больного? Не постыдился ли признаться в том, что ты — друг и знакомый человека, посаженного в тюрьмы?» и т.д. Все эти вопросы сводятся к одному только: был ты человечен или нет? Если ты не человечен, то ты и не человек. А если ты не человек, то как же тебе ожидать, что в твою не человечность (если можно употребить такое дикое слово) может влиться Божество? Как ты можешь перерасти свою тварность в приобщении к Божественной природе? Как ты можешь приобщиться Богу, если ты даже не человек?.. Не ставится вопрос о том, веришь ли ты, и во что ты веришь; основной вопрос, самый основной, как бы та почва, тот фундамент, на котором можно строить: ты человек или нет? Если ты не человек — не о чем говорить даже…

И в другом месте Христос говорит: «Не всякий, кто Меня будет называть «Господи, Господи», войдет в Царство Небесное, а те, которые будут выполнять волю Отца Моего».

Теперь, если действительно вся жизнь христианская заключается в том, чтобы стать подлинно, истинно человеком, тогда действительно слова Спасителя: «Я вам дал пример, чтобы вы ему последовали», приобретают крайнее значение, предельное значение, потому что Христос Спаситель — не только Бог, ставший человеком, Он в самом полном, единственном смысле —Человек. Только поскольку человек приобщается Богу, он до конца является человеком, делается совершенным человеком тогда, когда Бог и он соединены, стали едины. Во Христе полнота Божества обитала телесно. Спаситель был одновременно в самом истинном, реальном смысле человеком, и вместе с тем, в самом полном смысле, Богом. Он был человек из плоти, из крови, из души человеческой, но ничего в Нем не было такого, что не было бы пронизано Божественным присутствием. Он был Бог, ставший человеком и явивший нам, что значит быть человеком в полном смысле слова. Мы только на пути к тому, чтобы стать людьми, человеками. И каждый должен находить свой путь, и это очень важно, потому что невозможно взять лист бумаги и написать на этом листе все то, что от нас ожидает или требует Господь. Потому что не каждый способен выполнить все, и не каждый призван ко всему, что указано в Евангелии: один призван к браку, другой — к безбрачию; один призван к слову, другой — к молчанию; перечтите место в 12-13 главах I Послания к коринфянам о том, что Дух един, а дарования различны. И святой Серафим Саровский говорит, что для того, чтобы жить духовно, чтобы вырасти в настоящую меру человека, каждый должен выбрать то, что, как он говорит, «ему приносит прибыль». У одного сердце открывается, жизнь вырастает в полную меру через благотворительность, через милость; у другого — через молитву; у третьего, четвертого, пятого — через другие действия и дарования. И поэтому нельзя прописать всем одинаковый и тот же самый путь.

Как же тогда жить по-христиански? Что же нам делать? Нам надо помнить, что каждый из нас неповторим для Бога, единственный и что Евангелие является — и в образе Христа, вырастающий с его страниц, и из слов Христовых — полным описанием всего того, что может человека сделать Человеком. Но каждый, в разные минуты, может прозреть, понять и исполнить то или другое, но не все сразу, и не обязательно (и это очень важно) то, что кажется самым значительным, самым важным. Нам всем хочется браться за то, что производит на нас самое великое впечатление. Мы должны от этого воздержаться: надо делать то, на что мы сейчас способны.

Я помню, как мне больно было, когда впервые я пошел к своему духовнику, отцу Афанасию, на исповедь: исповедовался ему, сколько умел, честно, и ожидал от него как от монаха, что он мне укажет радикальный путь: «Делай то-то, то-то и то-то». А то, что он сказал, меня так поразило и на минуту разочаровало; он мне сказал: «Я тебе укажу, что ты должен был бы сделать, если бы был на то способен». И потом он прибавил: «А теперь постой и подумай: что из всего этого ты можешь выполнить? На что у тебя хватит мужества? Что тебе позволят обстоятельства?» И я ему тогда сказал: «Вот то малое из великого, что я могу выполнить». «Выполни это, и когда ты окажешься верен в малом, Бог тебя поставит над большим».

И это очень важный момент: не выискивать в Священном Писании, в Евангелии, в действиях Христа, в Его словах, в притчах, в Его отношениях с людьми самые великие вещи в надежде или, вернее, в иллюзии, что мы можем это выполнить. Что же выбрать, как же поступать? Я повторю снова и снова то, что я неоднократно говорил частным порядком и на общих беседах в течение последних сорока с лишним лет.

Евангелие раскрывает перед нами образ человека в полном его масштабе: Христа. И в это зеркало, как бы, все человечества и человеческого совершенства мы можем заглянуть с тем, чтобы увидеть себя. Когда мы читаем Евангелие, то, что мы читаем может нас или глубоко ранить, или огорчить, или оставить безразличными, или исполнить радости, вдохновения, надежды. И читая Евангелие, мы должны быть честны. Это нам очень нелегко дается, потому что нам хочется видеть себя в наилучшем свете. Но вот прочли маленький евангельский отрывок. Сердце затрепетало, согрелось, ум как-то просветлел, воля вся напряглась, в сознании только одно желание: «Вот так бы жить! Как это прекрасно! Как это истинно!..» Если так мы отозвались на евангельское слово, это значит, что оно дошло до нашего сердца (а сердце, в святоотеческой литературе, не значит место эмоций: это самая глубина нашей души, сердцевина нашего бытия). Дошло; я это понял; Бог мне раскрыл то, что во мне уже есть зачаточно, что надо взрастить, защитить, укрепить, и то, что меня делает родным Спасителю в Его человечестве и, значит, уже является началом моей приобщенности к Нему в целом. Если так мое сердце отозвалось, так мой ум просветлел, воля встрепенулась, все мое существо напряглось желанием так жить, ответить на эти слова всей жизнью — я не только себя узнал, я узнал что-то новое о Боге, чего я не знал, потому что если я на Него хоть мало-мальски похож, то, значит, и Он на меня сколько-то похож. И познавая себя, я познал Его.

Но бывают моменты, когда мы читаем Евангелие, и до нас тот или другой отрывок никак не доходит. Мы его читаем глазами, читаем умом — все понимаем, что там сказано. Но у нас такое чувство, что это к нам никак не относится. В этом надо признаться; не надо искусственно себя как бы подогревать, чтобы как будто отозваться на то, на что мы не отзываемся, взвинтить себя.

Вы, наверное, заметили в Евангелии, что Спаситель говорил целым толпам народа, и что в этой толпе всегда находился какой-то человек, который Христу ставил вопрос; и Христос отвечал ему, на его вопрос. Но задумывались ли вы над тем, как на это реагировали другие люди вокруг? Человек ставил вопрос, который в нем созрел, который он осознал уже с ясностью; но в толпе были такие люди, в которых этот вопрос только-только зарождался и притом созревал в разной мере. Слыша вопрос и ответ на него Спасителя, эти люди прислушивались, потому что знали, что это каким-то образом к ним относится, хотя это не был ответ на их вопрос, который еще не оформился. Но они старались запомнить этот ответ, зная, что рано или поздно этот будет тот ответ, который разрешит еще пока не родившийся вопрос.

Но были еще другие люди, для которых этот вопрос вообще не существовал и которые, наверное, пожимали плечами, смотрели друг на друга и говорили: «Что за вздор этот человек спрашивает? И чего же Иисус отвечает ему? Причем отвечает так же нелепо, как этот человек спрашивал, — что это за разговор? Какая потеря времени, когда можно было бы такие возвышенные вещи говорить?..» И вот к таким людям мы тоже иногда относимся, когда читаем Евангелие и не отзываемся.

Но бывает и так, что те или другие слова Христовы представляются нам жесткими, неприемлемыми, словами, которые мы принять не можем. Я помню, вот в нашем приходе, лет сорок назад я проводил беседу о заповедях блаженства: «Блаженны вы, когда поносят вас, когда ижденут (т.е. прогонят), когда скажут злое слово о вас Меня ради: радуйтесь и веселитесь…» И я помню, одна из наших пожилых прихожанок сказала: «Отец Антоний! Это — спасибо! — себе сохраните. Я намучилась за всю жизнь, и мне муки хватит. Такого блаженства я себе не желаю!» Отвечая мне таким образом, она, собственно, отвечала Спасителю Христу: «Твоего блаженства, блаженства мученика, гонимого, того, кого люди не понимают, того, кто стоит особняком — этого блаженства не хочу! Если Ты его хочешь — неси крест, умирай на Голгофе, я на Голгофу не пойду, и по крестному пути ступать не хочу. Я уже достаточно находилась по этому пути в течение моей долгой и тяжелой жизни…» Эта женщина была совершенно правдива; и я уверен, что Христос принял ее слова с гораздо большей готовностью, чем если бы она сказала: «Как это прекрасно!» — и пальцем бы не дотронулась до того креста, который надо взять на свои плечи и понести.

И вот, когда мы читаем Евангелие, мы должны читать Евангелие с открытым умом, с открытым сердцем, чтобы, когда мы встречаемся с поступком Христа, когда мы видим Его отношение к людям, когда мы слышим Его слова, обращенные к тому или другому человеку, когда мы слышим то, что Он говорит ученикам, то, что обращено к нам — слушать в правде, внутренней правде, с готовностью сказать: «Это — да, Господи! Это я поставлю себе в закон, потому что я теперь понимаю, что это является уже теперь, пусть зачаточно, законом моей жизни, внутренним законом. А этого я коснуться не могу, я просто не понимаю, о чем Ты говоришь; а этого я еще принять не могу, — никак не могу принять! Может быть, когда-нибудь дорасту, а сейчас — нет!»

И вот если бы мы в Евангелии могли найти несколько таких мест, пусть даже одно место или пять отрывков, о которых мы можем сказать, что эти слова я, увидевший себя в зеркале Христовой личности, мы могли бы начать жить по-христиански; не только быть выполнителями тех или других правил, но одновременно вырастать в свою меру, по-своему уподобляться Христу. Потому что уподобление Христу совсем не означает как бы подражания искусственного, внешнего: это постепенное врастание в то, что апостол Павел называет ум Христов; и когда он говорит об уме Христовом, он говорит о мысли, о содержании мысли, сердца, воли Спасителя Христа.

С этого мы все можем начинать; и нам известно из житий, что многие святые, многие подвижники начали свой духовный путь, не зная всего, что знаем мы, потому что мы грамотны, потому что мы окружены словом, которое мы слышим, которое мы можем читать. Подвижники, которые начали свою духовную жизнь с одного какого-то изречения, которое тронуло их сердце. Наверное, многие из вас читали «Откровенные рассказы странника». Его поразила одна фраза у апостола Павла: «Непрестанно молитесь…» И он стал искать ответ на эти слова, потому что эти слова ударили ему в сердце, и нашел, нашел в Иисусовой молитве.

Мы знаем примеры других людей, которые услышали то, что они десятки раз слышали в церкви или от людей; но впервые услышали — то есть не ушами, а нутром, и которые начали жить по-новому. Это совсем не значит, что мы имеем право или что разумно сказать: «Я буду жить только по тому, что я уже познал», потому что тогда мы никогда не перерастем себя, тогда мы будем очень долго и медленно расти. Мы живем в среде людей, которые уже две тысячи лет слово Христово, образ Христов принимали в себя и носили в своем сердце и им жили. И мы можем не только вглядываться в Евангелие, но вслушиваться в наставления святых отцов, вчитываться в их произведения, вглядываться как можно более глубоко и чутко в их жития и из каждой из этих встреч вынести что-нибудь себе на пользу.

Кроме того, есть, конечно, и ограничительные заповеди, которые нас предупреждают, что если ты по этому пути пойдешь, померкнет в тебе свет, окаменеет сердце, ты сойдешь с пути жизни на путь смерти. На это также надо обратить внимание. Десять заповедей Ветхого Завета в этом отношении являются таким предупреждением: это путь жизни; если с него сойти, ты уже вступаешь в область умирания, смерти, в область тьмы и разрушения.

Вот те вступительные понятия, которые, мне кажется, надо продумать, пережить, к которым надо подойти, раньше, чем вступить в конкретный подвиг духовной жизни. А подвиг духовной жизни заключается в том, чтобы никогда не оставаться косным. Подвижник — это тот, кто постоянно во внутреннем движении, не беспорядочном, а целеустремленном движении. И для того, чтобы дать тому, что мы уже знаем о жизни, о Боге, о правде, об истине, о святости, чтобы дать всему этому стать реальностью, надо очень много бороться; надо перебороть очень многое в себе для того, чтобы путь Христов был гладок, чтобы он был прям. Об этом говорят все подвижники, указывают, как поступать, что делать; об этом говорит Церковь в своих богослужениях, говорят об этом те молитвы, которые мы читаем постоянно — утром, вечером, в разных случаях нашей жизни.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

Бывают неверующие, в которых столько тепла и добра, что ни один христианин не может с ними сравниться…

Любой человек, верующий и неверующий — икона Христова; и как бы эта икона ни была помрачена или повреждена, остается она живой силой в каждом человеке. Тот призыв к жизни, в полном смысле слова, который нам дается при сотворении нашем, живет в нас. Об этом говорит апостол Павел, что те, которые знают закон, будут судиться под законом, а те, которые не знают никакого закона, будут судиться по закону, написанному у них в сердцах. И никакого сомнения нет в том, что всякий человек способен на добро, на правду, на истину, на восприятие красоты — не только вещественной, но и духовной красоты, и поэтому не обязательно наше верование (я говорю «верование», а не вера), наше верование определяет наши поступки. Я помню, как во время войны были христиане, которые себя показали потрясающим образом, а были такие, которые рады были спрятаться; и были совершенно неверующие люди, которые жизнь свою отдавали за других. Помню письмо, которое я получил во время войны от одного моего друга, теперешнего епископа Серафима Цюрихского. Он был очень высокого роста, широкоплечий, и этому был не рад, потому что он обращал на себя слишком много внимания. (Раз он стоял в метро, рядом стоял малюсенький мальчишка, который дернул его за рукав и говорит: «Дядя, скажи — тебе не скучно одному там наверху?») Так вот, Серафим мне написал письмо: «Я всегда жаловался, что я такой крупный, а теперь я за это благодарю Бога: когда в нас стреляют, два человека могут спрятаться за мной…» И это была не шутка, таково было его восприятие. А наряду с этим я видел людей, которые ни во что не верили, но верили в человека. А веровать в человека это в какой-то мере — веровать в Человека Иисуса Христа, потому что только в Нем мы видим человека в полном расцвете человеческого величия. Но даже в малом масштабе всякий из нас является иконой. Я помню одну французскую подвижницу 18-го или 19-го века, которая говорила в своих записных книжках: «Господи, я не имею возможности, по своей должности много бывать в церкви, но я среди людей, и в каждом из них вижу Твой образ и поклоняюсь ему…» И есть величие во всяком человеке, и мы это слишком легко забываем; мы слишком легко делим людей на «своих» и «чужих» и слишком редко помним, что в каждого человека Бог верит. Бог его не создал бы, если бы не верил в него; Он надеется на него, Он его любит всей жизнью и смертью Христа. Помню разговор между очень культурным мужчиной и очень простым священником в Париже; и этот культурный человек говорил: «Я не могу верить в Бога! Я, знаете, окончил юридический факультет, учился языкам древним и современным, философию читал, кончил богословский институт — но, знаете, в Бога я верить не могу!..» И священник на него посмотрел и говорит: «А разве это так важно, А.А.? Важно не то, что вы в Бога не верите, а то, что Он в вас верит…» И вот это момент очень важный; я это слышал, когда мне было лет 19, и до сих пор запомнил. Ну, А.А. в свое время священником стал и, видимо, переменил свои взгляды. И очень важно нам помнить, что всякий человек, без разбора, независимо от его убеждений и даже от его поступков в каком-то отношении (потому что мы все часто поступаем хуже, чем хотели бы, или по заблуждению, или по слабости, или потому что мы соблазнены чем-нибудь) что в каждом есть этот образ Божий. Я помню, отец Евграф Ковалевский как-то сказал, что, когда Бог смотрит на каждого из нас, Он не обращает внимания ни на наши качества, ни на наши недостатки, а смотрит на Свой образ, который нас сродняет с Ним. Я думаю, что если бы мы умели друг на друга так смотреть, то были бы гораздо более плодотворны наши взаимные отношения. Тогда мы не ставили бы вопросы: «Ты какого цвета? Ты какой нации? Ты каких убеждений?» — а говорили бы: «Ты — человек, я верю в тебя»; не обязательно тебе, принимая в учет, скажем, нашу слабость, нашу удобопреклонность на зло. Это не значит, что мы должны просто верить в человека, что в нем только хорошее; но в нем есть эта сердцевина, и вот этой сердцевине мы должны служить.

Столько делаешь, а вечером — пустота. Видимо, нужно делать как-то со Христом, чего я не умею. Все время уходит в работу, в занятия, и в конце дня усталость такая, что много не помолишься …

Я думаю, что не надо всегда обращать внимание на то, как мы себя воспринимаем: потому что иногда телесная усталость, умственная усталость не дает нам дойти до собственных своих глубин. Они есть, потому что через день, или год, или час вдруг все, чего в тебе не было, оказывается — есть: оно вдруг всплыло как-то.

И я бы сказал, что с Богом гораздо проще жить, чем с людьми, потому что Он гораздо понятливее. У меня был племянник, который жил у нас, мальчуган, он загонялся за день, вечером приполз к своей постели, посмотрел грустно на бабушку и сказал: «Я слишком устал, чтобы молиться!» Потом посмотрел на икону, послал воздушный поцелуй и сказал: «Спокойной ночи!» — и заснул тут же. И я уверен, что вот этот поцелуй мальчугана из глубины его усталости был гораздо реальнее, чем если бы он из себя вымучил какую-нибудь молитву.

И с нами то же самое. Мы можем сказать: «Господи, я так устал — не только телом, но и голова не варит; но я знаю, что я Тебя люблю, хотя этой любви не могу сейчас ощутить; я знаю, что я в Тебя верю, хотя сейчас я не ощущаю ничего ровно, кроме боли в ногах и в спине». И я думаю, что, если просто так сказать, перекреститься и сказать: «Я вот в этой пустоте ложусь спать — и Бог меня хранит».

Есть еще одно. Как-то отец Афанасий меня спросил: «Ты много молишься?» — «Ну, в общем, много». «И тебе это очень приятно?» «Да, я это люблю». «А если не сможешь помолится — тебе не по себе?»  «Да, не по себе». «Так значит, ты не на Бога надеешься, а на свою молитву! Ты с Ним как бы в договор вступаешь: я столько-то помолюсь, а когда я лягу спать, уж Ты за мной смотри!» Я задумался, говоря: «Да, правда! А что же мне делать?» «А вот тебе послушание: перестань молится на полгода. Перед тем как ложиться спать, перекрестись и скажи: «Господи! Молитвами тех, кто меня любит — спаси меня!..» Ложись и подумай: кто же есть такой на свете, который меня достаточно любит, чтобы мне и молиться не надо было?» И тут вспоминается один человек, другой человек, лицо всплывет, имя всплывет. И вот каждый раз, когда всплывет лицо или имя такого человека, который — ты уверен — так тебя любит, что тебе даже и молиться незачем, потому что он за тебя молится, потому что ты за каменной стеной стоишь, защищенный им, ты скажи мысленно: «Спасибо тебе за это!» А если немножко согреется сердце, скажи: «Господи, благослови его за это!..» И когда заснешь — засыпай с этим».

Есть еще другое. Я говорил о том, как читать Евангелие и как стараться жить по нему. Но можно также и молиться по нему. То есть, когда в голове ничего нет, в теле ничего нет, можно раскрыть Евангелие, прочесть две или три строчки и сказать: «Вот сейчас со мной Спаситель Христос разговаривал, — что я Ему на это отвечу? Может быть, отвечу: «Спасибо, что Ты со мной поговорил: спокойной ночи!» А может быть, я скажу: «Ах, как я Тебе благодарен за то, что Ты мне это сегодня сказал: это же озаряет целый ряд событий, которые происходили!» Или скажу: «Господи, прости! положи эти слова мне на сердце, чтобы я их не потерял, но сейчас я никак не могу отозваться…» — и довольно. И мне кажется, что, если с Богом жить попроще, это плодотворнее, чем из себя выжимать. Это не значит, что надо лениво жить, это не значит, что каждый раз, когда немножко устал, можно сказать: «Ох, я сегодня молиться не буду или читать Евангелие не буду…» Но можно сказать: «Да, я сейчас устал, но от молитвы я немножко оживу; я возьму молитвенник и посмотрю: вот здесь молитва, написанная Иоанном Златоустом, Василием Великим, святым Марком, Симоном Метафрастом. Раньше, чем помолиться, я ему скажу: «Отец Иоанн, отец Василий! Я сейчас буду читать твою молитву; в ней ты заключил весь твой опыт Бога, себя самого, путей твоих и путей Божиих. Я многого не понимаю и не пойму; но я прочту эти слова с тем, чтобы они упали в мою душу, как семя падает в землю. Это все, что я могу сделать, а ты помолись со мной! Принеси собственную молитву, которая для тебя была жизнью, правдой, реальностью, —-принеси ее Богу и благослови меня». И так можно перейти на другую молитву, поговорить с другим святым, чтобы он помолился с нами, или за нас, а его слова просто послушать: вот как святой молится Богу, вот как он воспринимает Бога, вот как он себя воспринимает: он такой святой — а кается!.. Вот и все.

И я думаю, что нам надо всегда помнить, что мы не можем судить о своем собственном состоянии; мы можем только это состояние принять как факт и в нем действовать согласно с тем, что мы знаем об этом состоянии. Скажем, говоря не о молитве, а просто об обыкновенной жизни: я по себе знаю, что иногда у меня голова работает, воля крепкая, сердце отзывчивое, — я могу тогда писать письма, есть другие моменты, когда у меня доля пустоты, но я достаточно восприимчив, чтобы почитать немножко и отозваться. Бывают другие моменты, когда и душой, и телом или чем угодно я устал и чувствую, что не могу ни сердцем, ни головой ничего особенного делать, потому что без сердца письма не напишешь, и без какой-то сосредоточенности ума. Но тогда я знаю, что я могу убирать свою комнату, мыть пол, даже вымыть стены, или что-то другое сделать; и это тоже нужно, тоже полезно. И можно сказать: «Господи, благослови! Я сейчас буду этим заниматься; это часть какого-то созидания гармонии вокруг». А иногда бывает, что и этого не можешь, и говоришь: «Господи! Благослови меня лечь и поспать!» — и ложись, и спи, и Бог тебя будет хранить… Я, может быть, примитивно рассуждаю. Но я человек ленивый и я всегда ищу таких способов жить, чтобы не было слишком сложно…

…

…Знаешь, русская пословица: гром не грянет — мужик не перекрестится. Бывает так, что сыплются шишки на Макара для того, чтобы наконец Макар понял, что он под шишками стоит; что если одна вещь после другой не получается, то не сесть ли и не подумать ли: не стараюсь ли я добиться чего-то, чего мне совершенно нечего добиваться? Или стараюсь я этого добиться так, как этого добиваться не надо? Это — одно; если ничего не обнаружится в таком порядке, можно сказать: хорошо, из невзгод я могу научиться терпению, стойкости, борьбе с отчаянием, со страхом; я выстою, не сдамся, а если нужно — буду ждать момента, когда я сумею поступить правильно… Но за это время надо подумать, в чем дело. Я вот кидаю кирпичи ввысь, и почему-то кирпичи меня по голове ударяют — в чем же дело? Можно, конечно, жалеть, что кирпичи не летают, а можно подумать, что, может быть, не надо бы кирпичей бросать…

Что может нам помочь вырасти в собственную меру в данную минуту? Мы, в общем, отлыниваем, или, наоборот, берем слишком большую ношу…

Я думаю, надо признаться в том, что мы все в какой-то мере лукавим, что такой абсолютной правдивости в нас нет, которая нам давала бы себя видеть, как Бог нас видит; и даже не лукавя, а просто у нас есть какая-то доля близорукости: даже не ослепленности, а просто близорукости, потому что мы умеем различать вещи только по сравнению с чем-нибудь: свет от тьмы и разные градации света, потому что существуют эти две крайности. Поэтому надо раз и навсегда знать, что совершенного поступка мы не совершим каждый раз, когда захотим что-то делать; единственное, что мы можем сделать, это в пределах наших сил и честности (но изо всех сил и со всей доступной нам честностью) продумать, как поступать, что сказать — и соответственно действовать, не воображая, что мы сделаем что-нибудь абсолютное, но каждый раз приближаясь, сколько возможно, к идеальному поступку. Иногда мы поступаем идеально, — большей частью нечаянно. Может быть, один раз в жизни мы сможем совершить такой поступок, который нас всю жизнь радует: не потому что он великий поступок, а потому что в нем была сосредоточена вся правда, на которую мы были способны в ту минуту. Через десять лет, может быть, этот поступок нельзя было бы так совершить, потому что это был бы младенческий поступок, совершаемый взрослым человеком; но тогда он был полной мерой того, что мы могли бы сделать. Святой Феодор Студит в одном из своих наставлений говорит, что не надо себе ставить вопрос о том, на какой ступени совершенства или несовершенства ты стоишь, потому что в тот момент, когда ты двинулся с одной ступени на другую, ты себя видишь по-иному. Так же как когда поднимаешься в гору: стоя у подножья, видишь одно, когда поднимаешься выше, видишь другое, и еще другое, и еще другое; кругозор меняется, и те вещи, которые казались громадными, когда ты стоял рядом, кажется очень маленьким с верхушки горы, они не изменились, но наш взор изменился…

И поэтому окончательное суждение о себе, такое окончательное: где я стою, в каком соотношении с Богом я стою — невозможно произнести. Можно только сказать: в данную минуту я могу сказать, что настолько я поступаю по совести, искренне, правдиво, настолько — нет, я знаю, что я не поступаю ни искренне, ни правдиво: почему? Тут надо всегда ставить вопрос «почему?»: по трусости ли, по лени, по каким-то другим соображениям, или потому что я еще не дорос? Но не надо спешить говорить, что я не дорос, потому что очень легко сказать: «Завтра, завтра я дорасту!» Надо просто двигаться вперед. Знаете, есть письмо Тихона Задонского молодому священнику, где он советует: «Помни, и напоминай своим прихожанам, что в Царство Божие идут не от победы к победе, а чаще всего от поражения к поражению; но те доходят, которые после каждого поражения, вместо того чтобы садиться и оплакивать его, встряхиваются и идут дальше…» И я думаю, что это нам надо помнить. Поступил неправильно, — скажи: «Господи! Прости, я виноват» — и иди дальше. А по дороге поставь себе вопрос о том, как же это могло случиться, и чему-то научись из этого опыта. Еще раз упадешь, если слишком крепко задуматься над тем, что было там, то можно и в яму попасть и тут. Но — вставай и иди, вставай и иди!

…невозможно судить о себе…

Да, можно; но от того, что у тебя нет чувства, что Христос рядом с тобой, вовсе не значит, что Его тут нет. Я был в Индии в 1961 году и слышал разговор между индусской матерью и маленьким ребенком, который говорил: «Как же так — ты мне говоришь, что Бог везде, и как же так я ничего не вижу, не слышу?» И она ему ответила: «Помнишь, как мы с тобой играли в прятки. Я спряталась за деревом и говорила: «Ау!» — а ты искал и говорил: «Где же ты? Тебя нет!» — только потому, что ты меня не видел».

И в том же порядке есть рассказ из жизни святого Антония Великого, пустынника, о том, как он отчаянно боролся с искушениями и дошел до полного изнеможения, лежит на голой земле, все силы душевные и телесные вышли. И вдруг перед ним встает Христос; и, не в состоянии даже встать и поклониться Ему, Антоний говорит: «Где же Ты был, Господи, когда я так боролся?!» И Спаситель ему отвечает: «Я невидимо стоял рядом с тобой, готовый тебе помочь, если бы ты сдался искушению». Бог нам очень много дает, а потом нам говорит: «Я с тобой всю дорогу до сих пор шел; теперь у тебя хватит верности быть Мне верным, поступать согласно тому, что ты обо Мне знаешь и о нашем отношении знаешь, если даже не чувствуешь, что Я где-то рядом?» И тогда можно сказать: «Да, Господи! Даже если бы я не ощущал Твоего присутствия, все равно, я знаю Тебя, и поэтому я буду жить согласно с тем знанием, которое у меня уже есть; а когда Тебе будет угодно мне явить Свое присутствие, я с радостью на это отзовусь…»

Как быть с детьми: что мы можем им дать, если сами хромаем на обе ноги, — они же это видят!..

Я думаю, что не обязательно пример совершенства убеждает человека в том, что надо идти по тому или другому пути, а пример человека, который с решимостью борется и идет дальше. Есть книга французского писателя Жоржа Бернаноса «Дневник сельского священника». И там такой рассказ. Молодой священник, который назначен на приход и изо всех сил хочет творить добро, и у него ничего не получается, потому что у него никаких сил нет; впоследствии оказывается, что у него рак, от которого он и умирает. Но он борется, борется, борется, и все не может, все не получается. И как-то молодой офицер его встречает на дороге и предлагает подвезти его на мотоциклетке. И по дороге, в разговоре, этот офицер ему говорит: «Что нас так поражает в вас — это молитвенный дух, который в вас живет». Молодой священник с отчаянием ему говорит: «Да молитвы-то у меня нет! Я всю жизнь кричу к Богу, рвусь к Нему и не могу пробиться…» И офицер отвечает: «Вот это-то нас в вас и поражает». Потому что, если бы у него была просто пламенная молитва, которая текла бы, как река, вероятно, люди смотрели бы и говорили: «Ну, счастливый человек, это у него удается». А этот человек всем своим существом был устремлен к Богу, и эта волна, поднимаясь, разбивалась, как об утес, об это умирающее тело.

И я думаю, что если люди вокруг нас видят, что мы искренне боремся, хотя и не удается ничего, они могут поверить в то, куда мы устремлены. Если они не видят этого, если они видят, что мы никуда не устремляемся или что у нас это все удается самотеком, они могут поставить вопрос: а реально ли это, не фантазия ли это? И поэтому быть примером кому бы то ни было, т.е. показать: «Такой я замечательный, ты посмотри на меня и поступай так же» — лучше не стараться. Но если мы боремся, остаемся устремленными, через все неудачи продолжаем «встань и иди, встань и иди», то этот пример борьбы важнее для тех, кто его видит, чем успех.

…не в одиночестве, если падаешь, кто-то поддерживает…

 Я всегда говорю на примерах; я вам дал пример этого священника, который сказал: «Важно ли, что ты не веришь в Бога? Важно, что Бог в тебя верит» — это слово было сказано, когда мне было 19 лет, и у меня оно осталось до сих пор; и обращено-то было не ко мне! И мне вспоминается тоже: я хорошо знал Владимира Лосского и его семью, и многое мог бы о них рассказать; но одно мне запомнилось действительно очень ярко. Мы жили через улицу друг от друга, и я пришел к ним, чтобы вместе в церковь идти. И застаю такую картину один раз, а потом другой. Стоят четверо детей, и родители им объясняют, что они хотят сегодня причаститься, но что они не могу причаститься, если от них не получат прощения. И они подходили к каждому из своих детей, становились на колени и клали земной поклон и просили прощения. Это меня поразило больше, чем многие богословское выкладки.

И другой пример, относящийся тоже к детям. Я также пришел к ним раз, и дети надевают пальто, и один из них говорит: «А почему мне нет пальто?» И ему Владимир Николаевич отвечает: «Ты на этой неделе так зло себя вел по отношению к твоим сестрам и брату, что тебе нечего в церковь идти! Церковь не обязательство, это честь; тебе там нечего сегодня делать…» Я помню, как этот мальчик это воспринял: что его не тащат в церковь, не говорят: «Ах ты, грешник, пойди-ка в церковь, кайся!.. — а говорят — Нет! Церковь — это общество любви, то, что Самарин называл «организм любви»; ты никакой любви не показал на этой неделе, значит, ты Церкви не принадлежишь, вот и все…» И вот такие примеры иногда остаются гораздо более глубоко — они у меня застряли. Не знаю, как у детей, но у меня-то они застряли…

Опубликовано: «Пути христианской жизни». – М.: «Практика», 2018.