Об исповеди. Проповедь-беседа после литургии

В проповеди по-английски я говорил о том, что у меня выросло за те сорок с лишним лет, что я на этом приходе. Две вещи меня поражают — и я думаю, что это повсеместно так: с одной стороны, люди приходят исповедоваться и исповедуют из года в год те же самые гре­хи; причем исповедуются совершенно искренне, не то чтобы слегка, а порой и со слезами, и всегда с какой-то душевной болью — и повто­ряют! И мне кажется, причина этому та, что человек исповедует гре­хи, как садовник подрезал бы сорную траву: не вынимая корня, а под­резая, подрезая, подрезая всё время; и конечно, она прорастает за­ново. И я думаю, что невозможно отделаться от недостатков, от гре­хов (назовите, как хотите), если не поставить перед собой вопрос: когда и с чего это началось? Потому что, скажем, 30,40, 60, 70 лет повторять о том же нет никакого смысла; или надо отделаться, или что-то сделать, или. примириться, сказать: ну, ничего с этим не поделаешь.

И вот мне вспомнился один очень выдающийся священник. Когда он был еще мирянином, я слышал разговор между ним и довольно-таки простым русским священником, который когда-то в России был дере­венским, попал за границу, ну, и стал «столичным»: просто переме­щение с места на место поставило его в небывалое положение. И я помню, как А.А. ему объяснял: «Как я могу быть верующим!? Я куль­турный человек, я кончил классическую гимназию, учился в Универси­тете на историко-филологическом Факультете, поступил на Философ­ский, потом в Париже учился богословию… — где же мне верить в такие простые вещи, как Евангелие?..» А этот священник, отец Васи­лий (он вскоре от чахотки умер) своими большими тихими глазами посмотрел и говорит: «А.А., разве так важно, что вы с Бога не верите? Важно, что Он в вас верит!..» И это у меня осталось почти что шестьдесят лeт теперь, как очень важная фраза: если мы можем пове­рить, что Бог нас сотворил, потому что Он поверил, что мы Его не подведем, что Он всю Свою надежду на нас положил, что Он нас сотворил, а мы ответно проживем — тогда совершенно другой подход ко всему. Это бывает тоже, когда кто-нибудь в нас верит; пока никто не верит, можно жить, как угодно, в сущности; но в тот момент, когда кто-то в меня поверил, мне надо прожить так, чтобы ему стыдно не было.

А дальше разговор развивался так: «А вы, А.А., подумайте, по­чему вы веру потеряли, почему вам нужно было Бога устранить?..» Он ушел, задумался, и ему вспомнился первый момент, когда он с радостью потерял Бога. Он был тогда мальчонкой лет шести или семи, жил в провинциальном городе в России; и на Пасху, на Рождество, на день рождения ему дарили немножко денег. А в воскрес­ный день, когда он шел в церковь, ему давали пятачок, чтобы поло­жить в шапку слепому нищему. И он это делал исправно каждое вос­кресенье, шел и радовался, потому что знал, что он поло­жит этот пятачок, скажет: «Здравствуйте…» (не знаю, как слепого звали) — и тот весь просияет: мальчик к нему с теплом, с заботой отнесся!.. И всё было хорошо, пока вдруг мальчик не обнаружил. в лавке какую-то игрушку, которая ему очень полюбилась. И ему ужасно хотелось ее купить, а у него не хватало одного пятака для этого. И вот в следующее воскресенье, когда он шел в церковь, он подумал: если я не положу пятак в шапку, то я могу купить себе игрушку вот теперь, не дожидаясь Рождества, Пасхи или именин… И он не поло­жил пятак, а только пошумел деньгами, которые уже там лежали, и пошел в церковь. До этого он всегда, придя в церковь, становился впереди и весь сиял на алтарь, на службу; а тут он вошел в церковь, и вдруг ему стало стыдно Бога. Он почувствовал: нет, я не могу Ему в глаза глядеть … И он ушел в сторону, в уголок. Родители, которые всегда восхищались его детским благочестием, тут еще боль­ше восхитились: такой маленький мальчик — и уже понял, что напоказ не молятся, он хочет уйти и молиться втайне перед Богом, Который видит тайное и проявляет явно. И все были очень довольны, а мальчик всё уходил в угол, во тьму. Потом пришли какие-то каникулы, и его старший брат вернулся из университета; он там нахватался безбожия и начал смеяться: «Как, ты, современный мальчик, можешь верить в та­кие вещи? Тебе всякие россказни рассказывают родители! Ты просто пойми: никакого Бога нет, — наука это доказала!..» И мальчик за это ухватился; потому что если Бога нет, то стыдиться не перед кем, и тот пятачок, который был украден у слепого нищего, ника­кой роли не играет. И постепенно он начал себя как бы убеждать в том, что нет Бога: «Ведь мой брат, который такой ученый, так говорит! Наука доказала! И посмотреть вокруг: где же я Его ви­жу?..» И он потерял веру на сорок с лишним лет, пока вдруг этот простой, незатейливый священник ему не поставил это на вид.

И вот я посоветовал прихожанам — и я себе это советую и по­стоянно это стараюсь сделать: вот вы жалуетесь на то, что у вас какие-то недостатки или какие-то грехи. Поставьте себе вопрос не о том, как с ними бороться, потому что не всегда можно бороться с врагом, который откуда-то вылезает из тьмы; а поставь-то вопрос так: «Откуда это взялось? Почему? Где корень?..» Конечно, не всегда удается это обнаружить; но очень часто, если задуматься раз и другой, и десятый, вдруг обнаруживаешь: «Ой! Вот где загвозд­ка!..» Это первое, о чем я говорил.

Чего я не говорил утром, но говорил в связи с этим в других случаях, это что можно точно так же искать в прошлом корень своей веры. Есть место в конце Евангелия от Матфея, где Христос говорит Своим ученикам: «Идите в Галилею — там вы Меня встретите…» И напра­шивается вопрос: зачем им идти в Галилею встречать Христа, когда Он с ними вот тут разговаривает?.. А если подумать о том, что Галилея представляла для учеников: это место их первой встречи со Христом, если подумать географически, то Кана Галилейская в несколь­ких километрах от Назарета; другие места, где жили ученики — тоже на каком-то небольшом расстоянии. Значит, вероятно, они знали Спа­сителя мальчиком, подростком, молодым человеком; Он постепенно им открывался в том, что Он действительно на самом деле есть со всей широтой и глубиной. Но это делалось очень постепенно. И Галилея — это период, когда не было ни гонений, ни злобы, а только расцвет дружбы, радость встречи и постепенное узнавание Христа, Который сначала был для них примером, потом наставником, а потом стал чем-то большим. Потом началась жизнь в Иудее, а там начались все труд­ности, которые кончились крестным путем, распятием, смертью Христа. Но вот этот первый период был периодом незапятнанной радости встречи. И каждый из нас, кто может сказать, что он верующий, что он верит, ну, хоть какой-то частицей своей души, сколько-то, дол­жен периодически возвращаться назад и думать: когда же это началось? Где мне найти эту весну духовную, этот момент, когда вдруг душа расцвела?.. Мы все разного типа люди: одни были неверующими, дру­гие были активными безбожниками, третьи были традиционно верующи­ми, но без всякого опыта — но с каждым из нас, раз мы здесь, в какой-то момент что-то случилось: Галилея. И вот надо тоже возвра­щаться в Галилею.

А второе, что я сказал утром и что меня поражало много раз, это что люди исповедуют свои недостатки, грехи — как хотите назовите — но так часто за них упрекают Бога. Приходит какая-нибудь старушка, говорит: «Ой, Владыко! Я такая нетерпеливая, так лег­ко сержусь, но что же мне делать: ноги так болят! А еще вдобавок зять-то мой такой невыносимый! Уж, не говоря о том, что случилась же революция и вся моя жизнь перевернулась!..» — и в конечном итоге получается, что она только потому и сердитая и не­приятная, что Бог допустил русскую революцию в первую очередь, арт­рит во вторую очередь, что дочь вышла замуж за человека, который ей не нравится… — казалось бы, за что ее ругать, несчастную: «Бог во всем виноват!» В таких случаях я всегда говорю: «Помилуйте, — вы хотите от Бога получить прощение в том, что вы натворили так или сяк; но вы же Его считаете за всё виноватым. Значит, раньше, чем получить от Него прощение, вы должны Его простить…» Люди обыкновенно смотрят с удивлением.

Но на самом деле: когда мы получаем разрешительную молитву, это значит, что в этот момент Бог с нами, но и мы с Богом примиря­емся. А примирение никогда не может быть одностороннее; не может быть, что ты Его простил, а Он тебя не прощает и даже твоего про­щения не принимает, или что Он тебя простил, а ты Его не можешь простить… Это не прощение, не примирение, и никаких дальних плодов не может быть от такого разрешения ваших грехов. Так что тут тоже вопрос о том: какую ответственность ты сам берешь за свою греховность или за свои поступки, или за какой-то поступок, и считаешь ли ты, что, в конечном итоге «всё-таки Бог виноват!» Не так давно у меня был человек, который говорил: «Конечно, Бог вино­ват! Он меня сотворил — я Его не просила; Он меня сделал иностран­кой в этой стране; Он сделал меня женщиной, когда я хотела быть мужчиной, и когда мои родители хотели иметь сына, — и т.д., и т.д. — так кто же виноват в том, что у меня собачий характер? Конечно, только Бог! Другие люди только повод к этому! Да, я кусаюсь — но почему мне Бог зубы дал!?» И вот это тоже очень важная вещь, кото­рая связана с исповедью.

Вот то, что я сегодня наговорил.

Вопрос: Но ведь она действительно не просила, чтобы ее создавали, и вдруг осознала себя такой, а не другой!

Но тогда надо вопрос ставить как бы на равных началах. Вопрошание — это одно, порочение Бога — это другое. Возьмите Иова. Он всё время говорит: «Господи, я Тебя не могу понять! Объясни!» — Это справедливо, законно. Сомнение — вполне законное положение, потому что сомнение заключается в том, что мои вчерашние представ­ления разбиваются о сегодняшний опыт: я не могу верить в того Бога, в Которого я верил, когда мне было шесть лет. Или: я не могу верить в то, чему меня научили очень примитивно, когда я был еще таким молодым или неопытным, или неразвитым. Но есть момент, когда именно сомнение говорит о том, что ты перерос прежнее свое со­стояние, что теперь тебе надо продумать на основании всего твоего опыта то, во что ты веришь. Причем сомнение не разрушает Бога, не Он — тема сомнения; тема сомнения — твое представление, то, как ты думаешь, что ты думаешь, какой у тебя опыт. Я не проходил бого­словской школы, а учился на естественном Факультете и на медицин­ском; поэтому для меня эта линия сомнения, привычки каждый раз, как что-то обнаружено, ставить под вопрос всё, что считается истиной — совсем естественна. И еще я помню, мне мой отец как-то ска­зал: «Ты помни, что сомнение рождается от того, что уже прорастает ответ…» Сомнение не рождается просто из пустоты. Конечно, можно чужие сомнения набрать и ими разрушать себя. Но настоящее сомнение, которое покоится в тебе самом, рождается от того, что ответ уже назревает. И это очень важно.