Община – храм – Царство Небесное

«Церковь может быть Богочеловеческим обществом, конечно, не потому, что мы богоизбранные, или открылись Богу, или подвигом всего существа делаемся близкими, сколько-то достойными Божией любви. Церковь – Богочеловеческое общество потому, что первый член Церкви – это Богочеловек Господь наш Иисус Христос… Церковь является тем Богочеловеческим обществом, в котором живёт полнота Божества и человечества и в святости своей, и в подвиге своём, и в греховности своей»[1]. Что ещё можно добавить к тому, что уже говорено на разных съездах, конференциях, симпозиумах и что уже написано? Читайте, слушайте его. Ведь митрополит Антоний говорил прямо и просто, обращаясь к каждому человеку, каждому сердцу в отдельности. Слушайте, читайте и поступайте так, как он этого желал. Как будто нет ничего проще!

И о чём он говорил? О любви Божьей, о встрече с Богом, о том, что Бог стал Человеком, чтобы человек мог стать Богом. И это было не отвлечённое богословствование, а эмпирическое, экзистенциальное откровение, дарованное ему Самим Господом в юности.

Глядя на жизнь этого замечательного человека, можно сказать, что своё призвание он видел в том, чтобы передать другим людям свой опыт, говорить об обожении не только отдельного человека, но и той человеческой общины, которую мы называем Церковью. Мне хотелось бы рассказать о том, как это им осуществлялось, как на протяжении своей жизни он пытался претворить в реальность этот идеал.

Можно схематично разделить этот путь на три стадии. Первая: митрополит Антоний как отдельная личность, как человек и член своей семьи; вторая – как молодой приходской священник; и третья – как епархиальный архиерей.

Владыка был удивительно скрытным человеком, что может многих удивить, так как при других он всегда казался открытым, его любящая душа как бы светилась, его взгляд был полон любви. Но о себе он говорил только то, что ему казалось нужным для проповеди: это были рассказы про детство и несчастную, бедную жизнь русского мальчика в эмиграции в Париже; про чуть ли не фанатичную любовь к родине, где он не родился, мудрые слова отца, которые так много для него значили. Но нам нельзя забывать, что в каком-то отношении маленький Додик рос глубоко несчастным ребёнком. Родители разошлись. Его мать была не лёгким человеком. Отца он не так часто видел. Они принадлежали к той части русской эмиграции, которая с Церковью имела мало общего. Владыка сам подчёркивал чувство своей отчуждённости в чужой и негостеприимной стране.

Мы все помним его рассказ о том, как юношей, в 14 лет, он решил, что если в течение года не найдёт смысла жизни, то покончит с собой. И такое решение свидетельствует не только о решимости и силе характера мальчика, но и о глубоком от чаянии, в котором он находился в то время. Но об этом, о несчастливой семейной обстановке и о других причинах, он мало рассказывал. Нам он описывает только ту картину, которая необходима, чтобы передать слушателю потрясшее его явление Спасителя во время чтения Евангелия от Марка. Он к этому возвращается постоянно, повторяет всю жизнь.

Вы, может быть, не знаете те прошения в сугубой ектeнии про Россию, которые он до конца жизни употреблял. Четвёртое из них начинается со слов: «Якоже некогда гонителя верных Твоих, Савла, Апостолом Твоим Павлом дивно соделал еси…». Насколько он себя считал «гонителем» – я не могу сказать. Мы знаем, что он в церковь ходить не любил и, чтобы недолго стоять в храме, обнаружил простое средство: если на голодный желудок глубоко вдохнуть ладан, можно заставить себя упасть в обморок! Но он не даёт ни на секунду усомниться в том, что встреча со Христом «дивно соделала Андрея в апостола Антония».

Он нам мало говорит о подвиге, о молитвенном правиле, о посте, о внутренней работе над собою в первые годы после этой встречи, после его обращения к Христу, к Церкви. Он принимает тайное монашество, и не совсем ясно, почему этот постриг должен был быть «тайным». Тайное монашество необычно в православной традиции, и во Франции не было гонения на христиан. Отчасти, я думаю, причины были семейные: любящий сын не хотел причинить боль матери. Как для человека, у которого не было большой близкой семьи, для митрополита Антония мама была – всё! И надо сказать, что никакой тайны в этом монашестве не было для тех, кто его хорошо знал. Мне рассказывала Татьяна Борисовна Бер: «Мы все знали, ведь он не скрывал, и всем был виден под белой рубашкой параман».

Этот первый этап в жизни митрополита Антония можно определить как подготовительный. До 22—24-х лет идёт интенсивная работа над собой. Школа, университет, медицина, война, работа врачом в послевоенном Париже – это не короткий срок. Это время, когда мы не видим около него особенно близких, за небольшим исключением, людей. Нет активной приходской жизни, нет общины.

И вот наступает второй этап в его жизни: приезд в Англию и начало его служения как приходского священника в нашем небольшом приходе в Лондоне, в 1949 году. Я говорю «наш», так как это был приход, куда ходила наша семья – бабушка, мама и мы с братом. В то время было два храма: домашний, в Upper Addison Gardens, и большой храм Апостола Филиппа на Виктории. Служили поочередно, одну неделю − в домашнем храме, а другую – в храме св. Филиппа, который мы делили с заграничным Синодом. Приход был небольшой, около ста человек. Англия после революции не принимала русских беженцев, пускали только тех, кто имел британское гражданство или семейные связи. Приход до 1945 года был под митрополитом Евлогием, но после окончания войны митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич) приехал с делегацией в Англию и убедил отца Владимира Феокритова, тогдашнего настоятеля, перейти под Москву.

Как настоятель, приходской священник отец Антоний сразу приступает к созданию близкой, тесной общины. Кроме богослужения он начинает издавать приходской вестник, открывает воскресную школу, куда и я ходил. Собирает прихожан на регулярные беседы. Через некоторое время, понимая, что многие не говорят по-русски, сам начал учиться английскому языку (сколько у него анекдотов на эту тему!) и вести английский кружок. Когда в 1953 году закрылся храм св. Филиппа, так как он был в аварийном состоянии и только временно был предоставлен православным русским Англиканской церковью, приход собирался каждое воскресенье и на праздники в малом домашнем храме. Мéста для всех уже не хватало, стояли в коридоре, на лестнице, а Рождество и Пасху праздновали в местном англиканском храме. И отец Антоний решается на очень смелый шаг: принять и взять под свою и прихода ответственность новый огромный храм. Это говорит о том, что за небольшое время, всего за семь лет, приход, по его убеждению, достаточно созрел для такого шага. О приобретении нового храма он часто рассказывал, повторять это здесь излишне. Но вот что мне хотелось бы подчеркнуть: небольшой приход теперь стал настоящей общиной − в храме не только молились, но встречались, общались, знали друг друга. Вскоре, в 1957 году, состоялась хиротония отца Антония во епископа Антония Сергиевского.

Этот период совпадает с проповеднической деятельностью, его аудитория – не только приход, но одновременно и вся Великобритания, и Россия. Начинается рост прихода с появлением англичан, услышавших его голос по радио или увидевших его по телевизору, на многих публичных лекциях, беседах. Появление новых, англоязычных, прихожан положило начало служению на двух языках. Но, возрастая, приход не разделяется на две группы – англоязычную и русскую, а существует как единая община.

Дети, которых было немного, когда он приехал в Лондон (нас было человек 20 в воскресной школе), подрастают, и, с его благословения, начинаются детские лагеря. Сперва небольшая группа присоединилась к существующим лагерям во Франции (1956–1957), но вскоре стали устраивать свои лагеря в Уэльсе. Главным организатором была Татьяна Борисовна Бер, Татиша, как её все знали. На фотографиях вы видите митрополита Антония в шортах, играющим в волейбол, проводящим беседы, участником спектаклей. Эти лагеря продолжают работать и по сей день.

Начинают появляться и новые приходы, новые священники. Возникает новая епархия – Сурожская. И здесь, можно сказать, начинается третий и последний этап, а с ним и новые вопросы, новые проблемы. Если митрополиту Антонию удалось создать из своего прихода общину, то как собрать и создать единую, уже не малую, а крупную епархию?

Я хочу отметить два самых главных момента в созидании епархии. Было несколько приходов, самый большой – Лондонский, потом Оксфорд, Бристоль и другие меньшие, разбросанные в разных частях Британских островов. Более активные члены приходов иногда встречались на различных съездах, например − содружества свв. Албания и Сергия. Встречались раз в год, на праздник Успения, в соборе. Мы обратились к Владыке с предложением: а почему бы и нам не устроить съезды для православных? Это дало ему идею наших епархиальных конференций. Приезжали со всех приходов, со всей Англии, приглашали прекрасных докладчиков. Но главными всегда были выступления Владыки. Всем было абсолютно ясно, что эти встречи для него невероятно важны, они давали ему возможность обратиться ко всей своей пастве. Было глубокое чувство единства, и Божественная литургия на съездах действительно становилась пиром любви.

Вторым важным моментом было создание Епархиального собрания и работа над новым Сурожским уставом. Об этом он сам тоже много рассказывал, и нет нужды повторять прекрасный анализ, сделанный на этой конференции четыре года назад Еленой Владимировной Беляковой. Встреча всего духовенства с избранными представителями всех приходов, совместное обсуждение нового устава и большого круга вопросов, относящихся к жизни епархии. Помимо Епархиальных собраний, которые проводились два раза в год, Владыка собирал отдельно всё духовенство. Взаимно решались пастырские проблемы, обсуждались вопросы священников.

Вот так, в самых общих чертах, владыка Антоний старался создать Богочеловеческое общество. Прекрасно зная о всех наших слабостях, раздорах, отсутствии взаимной любви (как часто он об этом говорил в своих проповедях!), он звал к этой любви, создавал настоящую Церковь.

Нельзя не сказать ещё одно. Для него поистине трагедией были раздоры и распри в епархии последние два-три года его жизни. Но об этом ещё рано говорить. Мы все, собравшиеся здесь в память владыки Антония, имеем своё представление об этом человеке. У каждого есть свое любимое место, цитата, рассказ или наставление. Может быть, потому, что он так часто их повторял, мне всегда вспоминаются две цитаты. Первая из Иринея Лионского: «Бог стал человеком, чтобы человек мог стать Богом». И вторая о том, как древние язычники, глядя на христиан первых веков, говорили: «Смотрите, как они любят друг друга!» Те из нас, кто ходили к нему на исповедь, никогда не забудут, как он произносил слова «Се чадо, Христос невидимо стоит…» И невольно вспоминаем, как пред ним, 14-летним, невидимо встал Христос.

Пока перед всеми нами, в центре нашего личного духовного опыта, в наших семьях, приходах, общинах стоит Христос, мы можем повторить слова Владыки: «Церковь — Богочеловеческое общество, потому что первый член Церкви — это Богочеловек Господь наш Иисус Христос».

* * *

Вопрос из зала: Скажите, отец Пётр, осознавалась ли вами особенность вашей епархиальной жизни, по сравнению, скажем, с жизнью во Франции?

Протодиакон Пётр Скорер: Нет. Жизнь во Франции я сам плохо знаю. Лично я, вероятно, был ближе к экзархату Французскому, потому что мои друзья там были и я бывал в детских лагерях Студенческого движения. Но мы знаем, что Владыка не очень любил экзархат русских церквей во Франции, тем не менее, тот же дух царил и у него, и в этой замечательной эмигрантской организации Студенческого движения.

Е. Ю. Садовникова: Спасибо, отец Пётр, за замечательный доклад. Мне хотелось бы спросить следующее: Владыка уделял очень большое внимание богослужебной жизни общины и создавал особую богослужебную практику. Насколько я знаю, людей, приходивших на службу в собор (зачастую даже случайно), поражала особая атмосфера. Вы, наверное, как никто другой, про это знаете. Не могли бы вы немного рассказать об особенностях богослужения?

Протодиакон Пётр Скорер: Опять я затрудняюсь ответить. Последние 20 лет, если не больше, я жил в другой части Англии и только два раза в год приезжал к Владыке. Чем отличались его служения? Во-первых, тем, что он настаивал на полной тишине, полном мире, полном покое и сосредоточенности. Он терпеть не мог шума в храме и плохого поведения, которое часто, как мы знаем, бывает за иконостасом, в алтаре. Так что в этом смысле у него была абсолютная, чуть ли не военная, дисциплина. И, конечно, глубокая молитва. Единственный шум, который он терпел, это был детский шум. Когда к нему приходили и жаловались: «Владыка, там дети кричат, мы не можем молиться», – он говорил: «А вы слышите, какой шум в головах у людей?! Тогда мы все оглохли бы». Что ещё можно сказать об особенностях его богослужения? Он служил по порядку, правильно, по тому уставу, который уже существовал в Лондонском приходе за много лет до его приезда и даже до прихода отца Владимира Феокритова, когда церковь ещё была посольской. Известно, что посол не любил длинной службы, так что тогдашний регент сократил служение, особенно утрени, до минимума – вместо семи или восьми песен канона пели всего четыре. И это продолжалось, никто этого не отменил. Брат отца Владимира, Михаил Иванович Феокритов, который был регентом при Владыке, всё делал так, как положено, и Владыка с этим абсолютно соглашался. Дело было не в длине, не в растянутости, а в том, чтобы каждое слово ясно слышалось, чтобы все понимали, что поётся. Он не любил длинных служб и, как вы знаете, особенно не любил служб архиерейских, которые бывали на храмовые праздники. Когда собиралось духовенство, иногда до 30 человек и ещё пять диаконов, никто не знал, как служить с архиереем. Я с трудом научился. Особенно Владыка не любил пышно облачаться. Он предпочитал просто надеть священническую фелонь и тихо служить. Иногда, когда были на неделе службы, он даже не облачался как архиерей.

И. К. Языкова: Мы знаем, что некоторые священники не любят исповедовать, а некоторые, наоборот, стремятся из этого сделать чуть ли не главное. Как Владыка относился к исповеди?

Протоиерей Александр Борисов: Ира просто угадала мой вопрос, который я хотел задать. И ещё я хотел спросить: во время литургии все ли причащались? Обязательно ли было существовавшее в советское время правило, что перед каждым причастием обязательно исповедоваться? Как это решалось?

Протодиакон Пётр Скорер: Когда Владыка был ещё приходским священником, существовала практика, что к причастию надо обязательно готовиться через исповедь, другого варианта не было и не могло быть. Все исповедовались, но тогда это было возможно отчасти потому, что приходило не так много людей. Можно сказать, что он начал с традиционного подхода, который, как вы говорите, ещё с советских лет и до сих пор принят русской Церковью как норма. Но со временем он отошёл от этой практики и к концу своего служения благословлял и допускал людей к причастию без исповеди, если их знал. Не было в этом никакой системы – было личное знание людей. Но для него самого исповедь имела огромное значение. Это была его личная встреча с каждым человеком. И те из нас, кто у него исповедовался (вот я цитировал «Се, чадо, Христос невидимо стоит…», – это незабываемая фраза, и на аналое – икона Спасителя), знали, что этот человек – свидетель. А мы исповедуемся самому Христу. Иначе не могло быть! Он смог создать такую атмосферу, в которой это было абсолютно ясно. И его замечательные наставления, конечно! Иногда молчание. И к нему тянулись очереди. Это была, вероятно, самая утомительная часть его служения. Он не любил исповедовать в течение всей литургии, особенно в начале евхаристического канона, но получалось так, что нельзя было этого избежать и он не отказывал никому. Уже потом, когда были другие священники, которые исповедовали, он всё меньше и меньше выходил на исповедь. Последние пять–шесть лет, кажется, почти совсем не исповедовал.

К. А. Черняк: Владыка много раз рассказывал о своём экзистенциальном опыте встречи со Христом в юности. Считал ли он, что этот опыт возможен и для мирян, или это – исключительно его опыт?

Протодиакон Пётр Скорер: Я сказал бы, что этот опыт необходим каждому человеку. Именно поэтому о нём Владыка говорил и вёл каждого к встрече с живым Богом. Он был 14-летним мальчишкой, когда ему явился Спаситель. Это был тот толчок, который и подвигнул его проповедовать всю жизнь встречу с живым Богом, со Христом.

[1] Антоний, митрополит Сурожский, Труды, кн. 2. М.: Практика, 2007. С. 150-151.