Ответы на вопросы В.И. Матвеевой. О таинствах
Мне часто ставят вопрос о таинствах. Ставят вопрос о таинствах и православные, потому что они опытно знают, что, когда они принимают Святое Причащение, получают благословение, бывают помазаны святым елеем, с ними что-то случается, и что значит таинства — это какие-то действия Божии через материю этого мира. С другой стороны, вопрос о таинствах ставится крайними протестантами, которые верят только в “духовное” и как-то забыли, что мир создан весь Богом, что раньше, чем человек был создан, была создана вселенная, и что эта вселенная как бы способна отозваться на действие Божие. Один из отцов Церкви, святой Феодор Студит говорит, что мир остался чистым, но он беснуется, как добрый конь беснуется, когда всадник пьяный на нем, и что человечество, всё человечество является таким пьяным всадником, но конь остается конем безгрешным, чистым. Он может, конечно, брыкаться, он может, конечно, кусаться, но не он кусается, не он брыкается, а человеческий грех через него действует.
И вот говоря о таинствах, можно их определить очень просто. Таинство — это всякое Божие действие, через которое человек с Богом соединяется. В древности таинства, как бы, не считали. Святой Григорий Богослов говорит, что вселенная не могла бы просуществовать без таинств и, что до Христа единственным таким таинством был брак. Брак, где двое перестают быть двумя, а делаются едиными благодатью Святого Духа. А дальше, когда духовные писатели рассматривали различные действия, через которые благодать сообщается человеку, насчитывали множество таких действий, больше двадцати, потому что речь шла не о том, чтобы оформить каталог таинств, а о том, чтобы задуматься: какое же действие меня может соединить с Богом или приблизить к Нему?
Вы, наверное, когда-нибудь читали стихотворение:
Поздний колокол, звучащий над равниною большою,
Прогреми над сердцем спящим, над коснеющей душою.
Звоном долгим, похоронным, всепрощающе прощальным.
Прозвучи над сердцем сонным, безнадежно-беспечальным!
Может быть, оно проснется и стряхнет с себя забвенье,
И, быть может, содрогнется на мгновенье, на мгновенье…
Это кажется литературой, — это больше, чем литература. Потому что есть в Православной Церкви чин освящения колокола. Колокол освящается с тем, чтобы его звук, пронизанный благодатью Божией, мог бы разбудить человеческое сердце, человеческий ум, что-то совершить над глубинами человека. Не над его умом, это не умственный подход, а что-то в нем поднять, какую-то волну жизни, которая дремлет или которая вымирает в нем. И если мы можем говорить, что освящается колокол для того, чтобы духовную жизнь родить в человеке, что же говорить о том, что может случиться с водами крещения, с миром миропомазания, с хлебом и вином причащения!
О крещении я могу сказать коротко то, что мы можем рассматривать крещение с трех разных точек зрения. Было крещение Иоанново. Иоанн Креститель в пустыню привлекал к себе толпы народа, вызывал в них своей проповедью раскаяние, покаяние, и как бы в символ новой чистоты он людям повелевал погрузиться в воды Иордана, вымыться в них и выйти, зная, что они телесно чисты и что это как бы образ той чистоты, которая им возвращена покаянием. Эти воды, которые были чистыми водами, естественными водами, теперь были осквернены как бы символически всей греховностью человека и как бы стали мертвыми водами, водами, которыми смертность человека отмыта и которая в них осталась.
Второе крещение — это крещение Спасителя. Спасителю креститься в покаяние было незачем, но Он погрузился в эти воды, для того чтобы вся смертность смертного человечества, вся греховность к Нему как бы прилипла. Мне вспоминается объяснение, которое мне дал один протестант в южной Франции, когда я с ним молодым человеком говорил о значении крещения Христа. И он мне сказал: крещение Христа похоже на то, что случается в красильне. Красильщик берет чистый лён, погружает его в краску, и этот лён выходит из красильни кровавого цвета. То же самое случилось со Христом. Он, как чистый лён, погрузился в эти воды, оскверненные и отяжелевшие смертностью и греховностью, и вышел смертным, и умер нашей смертью. Дальше говорить об этом сейчас нет времени, но Он приобщился нашей смертности. В Нем смертности не было, потому что не может быть смертности там, где Бог и человек едины. Но Он согласился на то, чтобы смертность наша привела к смерти Его телесность. И для того чтобы это случилось, вспомните, что имело место на Голгофе, когда Христос в какой-то момент воскликнул: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? Это момент, когда вдруг Христос потерял сознание Своего единства с Богом и Отцом в человечестве Своем, не в Божестве Своем, конечно. И потому что Он потерял это сознание, потому что с Ним случилось то, что отец Софроний называл как-то метафизическим обмороком, Он смог умереть нашей смертью, Он умер, как человек, потерявший Бога.
И третье — это крещение наше. Мы приходим креститься оскверненные грехом или даже просто наследственной слабостью, которая нас приведет позже к греховности (я сейчас думаю о крещении детей) и мы погружаемся в какие воды? — в воды, которые освящаются для того, чтобы стать водами Иордана после того, как погрузился в них Христос. Эти воды в купели являются водами очищенными прикосновением Христова тела ко всем водам нашей вселенной. И мы погружаемся в них, и эти воды, насыщенные жизнью Христа, нас очищают и освящают.
Это три образа крещения, которые мы должны иметь в виду: именно потому, что Христос крестился в смерть, мы крестимся в жизнь. Но крестившись, мы должны получить еще благодать Святого Духа, и помазанием святого мира мы запечатлеваемся, как сосуд, в котором покоится Дух Святой. Этот Дух Святой, Который в нас будет действовать в течение всей нашей жизни, Который нам будет напоминать учение Христа, Который нас будет учить, как апостол Павел говорит, неизреченными вздохами или ясным словом называть Бога Отцом нашим, Дух Святой, Который нас постепенно приобщает к Богу во Христе.
И наконец, третье: когда мы получили очищение водами крещения, стали сосудами Святого Духа, мы приобщаемся Телу и Крови Христовым в приобщении Святых Таин на Божественной литургии. И это событие единственное. Часто ставят вопрос о том, как часто надо приобщаться. Мне вспоминается то, что, кажется, святой Иустин Философ говорит, что достаточно в жизни было бы креститься, приобщиться Святому Духу и раз приобщиться Христу, потому что дары Божии неотъемлемы. Мы теряем из виду то, что в глубинах наших остается неотъемлемым. И мы, конечно, приходим вновь к покаянию, приходим вновь к святому причащению, для того чтобы ожила в нас на большей поверхности, чем наши таинственные глубины, жизнь Христова. Но дело в том, чтобы уходить в эти глубины, где образ Божией неотъемлемо отпечатлен в нас и где мы уже — образ Спасителя Христа. Поэтому справедливо приходить повторно к причащению, подготовившись внимательно покаянием, или в какой-нибудь момент, когда это необходимо.
Я хочу сказать по этому поводу еще об одном. Есть моменты, когда человек должен сначала прийти в себя внутренне, осознать свою греховность, покаяться перед Богом до плача. Есть замечательное место у святого Варсонофия Великого, где он говорит, что если человек до плача покаялся в своих грехах, то он большего прощения от священника получить не может, чем он получил тогда от Самого Бога. Но мы не можем на это просто рассчитывать, мы не умеем так плакать, чтобы душа разорвалась и чтобы всё греховное потопили наши слезы. И мы тогда идем каяться. В тот момент мы часто не можем каяться со слезами, потому что этот трагический момент осознавания прошел, но сознание остается. Мы Богу открываем свою греховную душу перед священником, который молится о нас и не судит нас, а над нами плачет, — плачет, потому что он знает, что такое грех, и плачет, с одной стороны, о нас, греховных, и с другой стороны, от умиления, что мы это осознали и теперь можем, можем прийти ко Христу. И Христос через посредство священника нам дает прощение.
Но бывают иногда случаи — редкие, редкие, когда мы не можем даже каяться, но когда мы не можем просуществовать без Бога. Я знаю такие случаи, когда человек приходил к священнику и всё ему говорил о себе и не мог раскаяться по-настоящему. И тогда есть два выхода. Один выход, поскольку я знаю, был найден только один раз, но у меня остался в душе. Много лет тому назад, во время молодежных съездов двадцатых годов один офицер русский пришел на исповедь к священнику, кажется, к отцу Александру Ельчанинову, и ему сказал: «Я всё вам могу сказать о себе, всю свою греховность открыть, но мое сердце, как камень, и я ничего не чувствую, никакого покаяния, никакого сожаления. Я только умственной логикой знаю, что это грех». И отец Александр ему сказал: «Тогда вот что ты сделай. Я завтра утром буду служить литургию. Перед литургией, когда все соберутся, выйди на амвон и скажи всем то, что ты мне сейчас сказал, а потом исповедуй вслух те грехи, которые ты сознаешь и в которых ты каяться не можешь». И офицер сказал: «Что же будет? Мне тогда придется уехать со съезда, меня все отвергнут!» — «Сделай то, что я тебе сказал». И когда этот офицер вышел и начал свою исповедь, вместо того чтобы почувствовать, что люди с ужасом отшатнулись от него, он вдруг почувствовал, что все со слезами открыли свои сердца, открыли свои объятия, что они состраданием и любовью его слушают. И он зарыдал и смог кончить свою исповедь обновленным человеком. Этого мы не делаем, но древняя Церковь именно это делала, потому что покаяние должно было сделать человека живым членом этой общины, и эта община должна была его состраданием, любовью принять, с готовностью его крест нести. И тогда священник мог дать ему разрешительную молитву.
А второе что бывает — и это я испытал сам. Бывает, что человек не может покаяться до глубин, но что если Сам Бог с ним не соединится, он никогда этого сделать не сможет. И бывали случаи, когда я говорил человеку: «Я тебе не могу дать разрешительную молитву, потому что в тебе нет покаяния, но ты без Бога не можешь жить; это ты знаешь и сознаешь. Приди завтра к причащению. Перед тем как причаститься, скажи: Господи! Спаси меня! Если Ты не войдешь в мои глубины — я погибну!.. И причастись». И я знаю на опыте, как несколько человек, причастившись, ожили, и после этого причастия могли прийти на исповедь, открыть всю свою душу, всю свою жизнь и начать новую жизнь.
Я вначале сказал о том, что таинства считать невозможно. У нас в православной Церкви принято считать семь таинств, потому что они собой как бы покрывают все обычные нужды. Но, как я сказал в начале, всякое действие Божие, которое из человека делает новую тварь, является таинством, потому что таинство в сущности — это такое соединение человека с Богом, которое нас воссоединяет с людьми, единство с которыми мы потеряли. И поэтому, как я упомянул, брак являлся в древности, в мире еще не христианском и даже в мире языческом, таинством, потому что в браке два человека переставали быть двумя и становились едиными, и это уже было начало спасения мира.
И есть другие действия в Церкви. Я упомянул колокольный звон, но есть звук молитвы, есть слова молитвы, которые могут совершить это чудо воссоединения, — разрешительная молитва, которая снимает с нас грех, и целый ряд действий, которые нас соединяют с Богом и соединяют с людьми, потому что мы стали цельными. Цельными в единстве с Богом, цельными через перестройку внутреннюю нашего “я” и цельными через очищение нашей плоти, освобождение ее от того плена греху, который вызывает наша душевная греховность.