Пастырь любви

В сентябре 1998 года я был приглашен посе­тить Лондонский при­ход, где служил митрополит Антоний Сурож­ский.

В соборе Успения Божией Матери и Всех Святых должна была совершаться служба Воздвижения Креста Господня. Собор нахо­дится в квартале Ennismore Gardens, в ста метрах от Гайд-парка. Я вошел в алтарь, где го­товились к службе ипо­диаконы и диаконы. Совсем неожиданно появился владыка Ан­тоний в сером подряс­нике. Он тихо вошел левой боковой дверью, подошел к месту, где лежали священничес­кие одежды и начал сам облачаться. Это было необычно, потому что архиереям в этом всегда помогают иподиаконы.

Потом он подошел ко мне и благословил. Началась служба.

Меня удивило то, как молится Владыка. Было впечат­ление, что он обращается к Тому, Кто перед ним, и молится всеми силами жизни, которые в нем были. Молитва в нем жила, горела. Я почувствовал, что он близок Богу, что он умеет творить молитву предстательства о всех, кого Бог ему дал. Он был поистине человеком молитвы.

Такое живое общение с Богом я видел однажды в ал­таре сельского храма в Ярославской области на службе архимандрита Павла (Груздева), старца, который много пострадал во время гонений на Церковь. Святые Дары были уже освящены, и отец Павел, наклонив голову и протянув ладони к ним, молился о ком-то: «Ты видишь его…. Ты знаешь его нужду, помоги ему…. Ты ведь всех любишь». Впечатление было такое, что он реально видит Того, к Кому обращается. Такая молитва была предношением этого батюшки перед лицом Божиим. Он в этот момент все забыл и живым светильником стоял пе­ред Богом.

«То, как служил Владыка, — говорила прихожанка Марина Безменова, — потрясало всех. Это было истин­ное предстояние перед Богом, полное погружение в со­вершаемое Таинство. Голос его сохранял силу, и слова молитвы чеканились и западали в душу, заставляя тут же собраться, сосредоточиться, «житейское отложить попе­чение». Во время Евхаристии Владыка опирался на посох — физически он уже утратил крепость. Но дух его был бодр.

По окончании службы мы остались побеседовать вдвоем в алтаре. Владыка не садился, а стоя говорил со мной, расспрашивая о жизни моего прихода в Латвии. Он в 1971-м году побывал в Риге, встречался с митрополитом Лео­нидом (Поляковым).

— Может быть, вам непривычно, что у нас здесь в храме бедно и просто.

Вид алтаря его храма очень напомнил мне алтарь Троицкого кафедраль­ного собора в Риге, где служил владыка Лео­нид, и где я был руко­положен. «Как и вы, я не люблю пышности, мне очень нравится скромный вид вашего алтаря» — сказал я в ответ. Владыка подарил мне свою фотографию с надписью: «С радос­тью о встрече и братс­кой любовью, м. Су­рожский Антоний».

Боясь утрудить Вла­дыку, я все же дерзнул попросить его сказать несколько слов моим прихожанам: «Они вас любят, и хотя не виде­ли вас, но встретились духовно, потому что читали ваши книги, которые для всех нас — ду­ховная пища, мы черпаем в них силу жить по-христиан­ски. Это книги, рожденные из сердца, книги светлого духовного опыта». Владыка с радостью согласился, и я вклю­чил диктофон:

«Во-первых, я хочу сказать, что для меня была боль­шая-большая радость встретить вашего настоятеля, ко­торый мне столько рассказал о внутренней жизни ваше­го прихода, вашей общины и о том, что эта община, словно семя, которое Христос бросает на ветер с тем, чтобы оно упало там, где только может произрасти и принесло бы плод. И мне кажется, что это очень важно — создавать такие общины, которые представляют со­бой единство, и члены которых могут расходиться затем по всему миру, не теряя сознания, что они едины друг со другом. Это — первое, что меня поразило в рассказе отца Виктора.

Кроме того, я хочу вас поблагодарить за то, что вы читаете мои книги и умеете их воспринимать. Всякому ясно, что я — не богослов. Я никогда в богословской школе не учился. Но за долгую жизнь у меня набралось очень много переживаний, мыслей, размышлений. Я помню, мой отец мне говорил: «Ты всегда думай больше, чем будешь читать. Потому что память твоя всегда будет работать лучше твоего ума». А затем, когда я немного взрослее стал, и стал верующим, он мне сказал: «Читай каждый день маленький отрывок из Евангелия и в тече­ние всей недели только о нем и размышляй. Когда ис­черпаются все твои чувства, все твои мысли, тогда встань перед Богом и молчи». И вот мне кажется, что это очень важно — чтобы мы не умом воспринимали Евангелие, слово Божие, а всем нутром, всем сердцем, и тогда оно принесет плод в свое время. Многое мы можем не при­нимать, а воспримем, когда созреем к этому.

Что вам пожелать? Пожелаю вам радости о Боге, о том, чтобы вы научились молиться, как святые моли­лись. Но святой — это не какой-нибудь незаурядный че­ловек. Это человек, который в простоте своего сердца может встать перед Богом.

Мне вспоминается один образ молитвы, который у меня давным-давно в сердце. Это рассказ о том, как один священник прихо­дил к себе в храм и заставал всегда старика, который сидел и смотрел прямо перед собой. Он к нему од­нажды обратился и спросил: «Де­душка, что же ты тут сидишь? Гу­бами ты не шевелишь, значит, ус­тно не молишься. Пальцы твои не бегут по четкам, видно, у тебя их нет. Что же ты делаешь часами?» И он ответил: «Я на Него смотрю. Он смотрит на меня, и нам так счастливо вместе!» И вот этого я вам всем желаю.

Во время богослужений, чтобы вы всем нутром своим молчаливо стояли перед Богом и восприни­мали все то, что Церковь скажет: и напевы, и слова, и периоды мол­чания, и научились бы перед Бо­гом безмолвствовать. Не то, чтобы оставаться без слов, а так углуб­ляться, чтобы не до слов было. Так бывает, например, когда мы обща­емся с человеком, который нам очень дорог. Вначале поговоришь, а затем приходит момент, ког­да уже не до разговора, не до слов. А так хорошо просто вместе посидеть! Дай вам Бог так научиться с Богом пре­бывать.

И это возможно не только в храме, и не только наеди­не у себя дома, но даже в толпе, потому что если вы посмотрите вокруг себя и скажете себе: «Это все люди, которых Бог сотворил, которых Он так возлюбил, что Свою жизнь отдал за них. Какое счастье быть среди этих людей! Господи, благослови этих людей, будь с ними — веруют ли они в Тебя или не веруют, это все равно. Бог в них верует. И молитесь — не только за них, а вместе с ними, чтобы ваша молитва была бы выражением их уст­ремленности вглубь, ввысь — на те глубины и высоты, о которых они сами не знают.

Ну вот, дай вам Господь радость о Боге, радость о вашем настоятеле. Поддерживайте его, чем только вы можете. Знаете, раньше говорили: «Каков поп, таков и приход». Это остается реальным и теперь. Но еще надо вспомнить, что если приход не поддерживает всей своей молитвой, всей своей внутренней жизнью своего свя­щенника, то этот священник делается, как лодочка, кото­рую не несет уже море, а которая села на песок. Вы — море, по которому плывет челнок. Этот челнок — ваш священник, но вместе с этим он и руководит вами, пото­му что его просвещает Божья благодать. Да благословит вас Господь, да будет над вами Покров Пресвятой Девы Божией Матери и защита ваших святых».

Я подарил владыке Святогорскую икону Божией Ма­тери, привезенную из Святогорского монастыря, кото­рый я посетил незадолго до поездки в Лондон, отслужив литию на могиле А.С. Пушкина. Владыка с благоговени­ем принял ее и положил на престол, а мне подарил литой образ великомученика Георгия Победоносца, который находится ныне в моей келье. Он для меня живая память о Владыке.

Потом был чай, общение с братьями и сестрами Лон­донского прихода. Радостно было видеть, что Владыке за годы священнического служения — он был наречен во епископа 29 ноября 1957 года — удалось создать духов­ную семью, в которой все друг друга знают, любят и уме­ют служить друг другу. Здесь всякий человек, который приезжал с Родины, находил себе друзей, людей с от­крытым сердцем, открытым умом, людей, которые пере­жили одно и то же.

Личное общение дает возможность друг от друга по­знать опыт, которого у нас самих нет. И это очень драго­ценно — разделить опыт других людей, которые пережили или одно и то же, или совер­шенно иное.

«Верующие, — говорил митро­полит Антоний, — должны так от­крыться по отношению к другим, чтобы они поняли, что в Церкви есть еще одно измерение такой глубины, такой жертвенной люб­ви друг ко другу, которое мы не можем найти в простом обще­стве».

Владыка много лет трудился вместе со всеми над тем, чтобы со­здать общину, где каждый чело­век сознает себя ее членом и от­ветственным за нее в целом и за каждого человека в ней.

Родился такой дух, что здесь все свои: чужих нет, все готовы потер­петь друг друга, когда все трудные. И поддержать друг друга, когда это нужно. А Владыка — их люби­мый пастырь. «Пастырство — это любовь», — говорил он сам. Он су­мел воплотить эти слова, они стали его жизнью. Для него быть свя­щенником — это сделаться слугой, а не начальником или главой. Тот, кто обезумеет от своего «величия», связанного с саном, становится разрушителем человечес­кой души, светским властелином. Священство — не честь и не преимущество, а служение. Христос говорит: Я по­среди вас как служащий[1].

Владыка умел совершенно забывать о себе ради того, чтобы помнить о других. За год на часовой разговор к нему приходило только в Лондоне больше трех с полови­ной тысяч человек. «Каждый … день, — говорил он, — я по 14 часов вижу людей, которые приходят говорить о своей душе, о молитве, о сомнениях, о том или другом»[2]. Каж­дый второй четверг он проводил духовные беседы. Еже­годно устраивался летний лагерь для подростков, дей­ствовала воскресная школа для детей и молодежная группа. Не забыты были старики и члены общины, жи­вущие далеко. Он общался с приходящими людьми уг­лубленно, умел всецело отдаться каждому человеку в данный момент. Владыка всегда говорил, что надо на­учиться, когда находишься с человеком, быть только с ним, слушать для того, чтобы слышать. Он умел любить всех неизменной любовью. Когда люди были «хорошие», его любовь была ликованием, когда же они поступали плохо, его любовь была страданием, но никогда она не уменьшалась.

Владыка не давал никаких приказов, делился своей жизнью, своей душой, своей молитвой. Когда люди про­сили его быть их духовным отцом, наставником, он отка­зывался, потому что в полном смысле слова быть им не мог, но готов был стать их спутником и сострадальцем.

— Я не берусь никого вести от земли на небо, не могу быть ничьим старцем или руководителем. Я могу быть в какой-то мере спутником, идти рядом постольку, по­скольку мы идем по одной дороге.

Он говорил, что такой человек как преподобный Се­рафим Саровский отказывался быть духовным отцом, готов был молиться, давать короткие наставления, но спасение предоставлял Единственному, Кто может спа­сти каждого.

В Лондонском приходе тысяча человек, и владыка Антоний каждого знал по имени. По его словам, он ста­рался никогда не встречать никого в порядке админист­ративном, а только как священник, пытался всеми сила­ми сохранить тесную связь со всеми людьми, и тех, кого давно знал, и с новыми людьми.

«Меня всегда поражало то, — говорила Марина Безменова, редактор Соборного листка, — как он встречал каждого человека. В ту минуту казалось, что для него нет никого дороже его собеседника — такой радостью светились его глаза, улыбка озаряла его лицо, а взор проникал в самую душу».

Он имел драгоценный дар удивления, который есть дар Духа Святого, поэтому умел удивляться каждому че­ловеку, которого встречал, и не уставал, имея многих посетителей.

Владыка Антоний был истинным учителем молитвы. Своим духовным чадам он объяснял, что есть разница между молитвословием и молитвой.

Он советовал: «…побудьте в сердцевине своего бытия, в том, что аскети­ческая литература называет сердцем, не в каких-то эмоциях, а именно в исихии, в безмолвии. Если вы научи­тесь это делать, то увидите, что можете читать, петь, работать, раз­говаривать, и ни на одну минуту не терять молитвенно­го состояния. <…> Вы сможете и учиться, и молиться самым творческим образом, и никогда не терять ничего»[3].

О себе он говорил скромно: «Я не могу сказать, что умею это делать, но я просто умер бы от тоски и утомле­ния, если бы хоть столечко не мог этого делать»[4].

Владыка любил безмолвную молитву, и в дни Рожде­ственского и Великого поста совершал ее в храме вместе с прихожанами. Он хотел, чтобы человек услышал ти­шину и вдруг понял, что эта тишина — живое Божие присутствие. Он тишину близости с Богом боялся нару­шить словами. Ведь человек, когда встречает Бога лицом к лицу, может только молчать.

Владыка говорил проповедь о Кресте. Слово рож­далось в глубинах его зажегшегося сердца, поэтому и входило в сердца слушателей и зажигало их. Он говорил просто, без эффектов, к которым стремятся некоторые современные проповед­ники, желающие обратить на себя внимание. Владыка не поучал, а свидетельствовал, говорил из своего опыта, открывал слушателям личные переживания истин веры и благочестия. Он был предельно искренен и правдив, чувствовалось, как огонь веры горел в нем, как он ис­полнен Христовой Любви к человеку.

Однажды, как он рассказывал сам, он не смог сказать проповедь после прочтения Евангелия: не почувствовал сердцем того, что ему лично хотел сказать Господь, а говорить что-то от ума не хотел. И в этом честно признался слушателям, они восприняли это как хорошую проповедь и научение о том, как нужно учиться жить Евангелием[5].

Проповеди Владыки слышали в те годы не только в Англии, но и в России. «Его приезды были для христианской Москвы, — вспоминал Сергей Аверинцев, — тай­ной радостью из десятилетия в десятилетие. Беззвучным праздником»[6]. Друзья оповещали друг друга об очередном приезде конспиративно: «Дядюшка приехал!»

«Помню встречу с ним в трехкомнатной квартире, из которой вынесли всю мебель, оставив два стула — один для него, другой для старика; каждый сантиметр пола во всех трех комнатах был занят сидящими»[7].

Моя первая встреча с влады­кой Антонием в ноябре 1975 года происходила примерно в такой же обстановке. Знакомая верую­щая тайно оповещала своих дру­зей о приезде Владыки, сообщи­ла и мне радостную весть — на квартире ее друзей поздним ве­чером будет беседа. Мы приходили на встречу по два, по одному, чтобы не привле­кать внимание соглядатаев. В маленькой прихожей стоял Вла­дыка в сером подряснике, про­стой, доступный, ласковый, и всех с радостью благословлял. От него исходили покой и тепло.

Такое общение по тем вре­менам было большой смелос­тью и риском. Могли явиться работники органов и разогнать недозволенное религиозное сборище, да еще и задержать собравшихся, мог пострадать и Владыка: лишиться возможнос­ти приезжать в Россию. Но Гос­подь по его молитвам всех нас со­бравшихся сохранил.

Через  несколько месяцев после моей поездки в Лондон я получил письмо от Надежды Овини, которая встретила меня в аэропорту Хитроу и приняла в свой дом.

«Пишу Вам от имени митрополита Антония Сурожского. Он попросил меня узнать, не согласитесь ли вы приехать к нам в Лондонский собор послужить в каче­стве священника хотя бы на год. Я с радостью выполняю его просьбу и буду с нетерпе­нием ждать Вашего ответа. Если Вы положительно отне­сетесь к этому предложению, то тогда владыка Антоний напишет Вам лично».

Я внутренне благодарил Владыку за его внимание и любовь, но, к сожалению, не мог оставить свои два прихода. Хотелось еще раз посетить Владыку и побеседо­вать и послужить вместе с ним, но и это не получилось.

Вскоре я стал получать письма от братьев и сестер Лондонского прихода. В октябре 1998 года Надежда Овини сообщала: «Владыка Антоний отболел простудой после Вашего отъезда, но по воскресеньям служит». «Этим летом он опять болел. Мы его не всегда видим», — писала она через год. «Владыка наш здоров, — сообщала 15 декабря 2000 года Ирина Муромцева-Монган, — хотя иногда чувствует себя устав­шим, годы дают о себе знать. Собирает нас два раза в месяц на беседы».

Прошло несколько лет, и 2 февраля 2003 года после Литургии все собравшиеся в Лондонском соборе услы­шали заявление митрополита Антония об уходе на по­кой. Он предлагал его не как вопрос, а как решение.

«Мне сейчас много лет, — сказал он, — и силы, кото­рые у меня были и которые я положил на создание нашего прихода, нашего храма, нашей епархии, убывают очень быстро. Я не в состоянии буду продолжать управ­лять епархией, и поэтому собираюсь — с согласия епар­хиального собрания — подавать прошение Патриарху об освобождении меня от этой должности. Это не значит, что меня больше не будет, однако тяжесть управления, тяжесть строительства будет уже не на мне»[8].

Собрание приняло его просьбу, моление о том, чтобы его отпустили с миром, благословением и молит­вой. «Хотелось, — говорил Владыка, — чтобы я не ушел как беглец, а ушел бы с вашей любовью»[9].

Он предложил своим наследником епископа Васи­лия Осборна, который много лет служил ему верным по­мощником. Он верил в его добротность и преданность служению Церкви и Богу.

Решение оставалось за Патриархией. И будучи уже тяжело больным, Владыка ждал известия из Москвы. Священник, который причащал Владыку, должен был сказать ему об этом, как они договорились, пожатием руки, потому что больному было трудно говорить. Знак был подан. С таким утешением о судьбе своей епархии 4 августа 2003 года владыка Антоний отошел ко Господу.

В этот день, день святой равноапостольной Марии Магдалины, в соборе совершался вечерний молебен. Все молились о здравии болящего митрополита Антония. Как только начался молебен, пришла весть о кончине владыки. Вместо молебна была отслужена первая из па­нихид, служившихся и утром, и вечером до погребения тела 13 августа.

Сестра лондонского прихода Фредерика де Грааф, с которой я общался в дни моего пребывания в Лондоне и много раз в Москве, куда она часто приезжала, расска­зывала об удивительной атмосфере в соборе в дни про­щания.

«Во время первой панихиды, да и во все время до похорон многие испытывали чувство просвет­ленности и полноты жизни. Тишина и торжественность.

Тело Владыки перенесли в собор за три дня до похо­рон.

Мне казалось, что это он сам вернулся домой: ведь он здесь служил пятьдесят четыре года, предстоя Христу в молчании и горении духа; здесь он проповедовал и про­водил беседы. Сюда приходили к нему тысячи людей. Каждый нажимал кнопку звонка на синей боковой две­ри, и владыка Антоний выходил к нему. Собор был для него местом, полным глубокого мира и радости, несмотря на то, что долгие годы люди излива­ли здесь ему свои горести, душевную боль и сомнения. Сюда же и вернулся наш Владыка.

Когда внесли гроб в собор, на всех нас сошло молча­ние. Мы все подошли ко гробу, как бы приветствуя свое­го пастыря в его родном доме. Многие из нас до этого момента долго его не видели. Владыка лежал тихий и безмолвный. Вокруг царило чувство глубокого покоя.

Еще до перенесения гроба в собор, во время многих панихид, чувство жизни и просветленности постепенно усиливалось, подготавливая нас к встрече с ним. И теперь мне казалось, что перед нами лежит не он, а икона того незримого мира, который он так ясно видит теперь. И у меня тоже была возможность «увидеть», убе­диться, что ныне он со Христом, со святыми, что он достиг своей Субботы, и это смягчало мою боль. В душе звучали слова, совсем недавно услышанные мною из его уст: «Я знаю одно, что после моей смерти я не разлучусь ни с вами, ни с епархией».

Он произнес это, как бы говоря с самим собой, будто повторяя всем известный факт, а не свою личную веру выражая.

И, глядя на него теперь, я недоумевала: разве можно, чтобы он или любой из нас умер? Ибо владыка был так полон жизни, жизни Христовой, что умереть не мог. И мы тоже не умрем. Это казалось таким очевидным.

После того, как все приложились к телу Влады­ки, случилось нечто замечательное и неожидан­ное. Люди безмолвным кольцом окружили гроб и долго стояли возле него. Не было произнесено ни слова. Все вокруг было полно благоговейным, лю­бовным молчанием: будто мир и покой владыки изливались на нас, а от нас вновь возвращались к нему. Нечто похожее случилось накануне похо­рон, уже после наступления темноты, около деся­ти вечера. Никто не хотел уходить домой. Даже дети сбежались, чтобы побыть с Владыкой. Всем хотелось остаться с ним немного подольше — в бдении и душевном покое. Ощущение того, что все мы причастны неизреченной, незримой кра­соте, было сильнее печали»[10].

Незадолго до своей кончины Владыка в соборе после службы говорил о своей надежде: «В союзе дружбы и сотрудничества между тем, что оста­нется от меня, владыкой Василием и владыкой Анато­лием, я надеюсь, мы будем строить единую Церковь; что те разногласия, те расхождения, которые разрывали нашу жизнь в этом приходе в течение последнего года, будут побеждены. И что снова у нас будет, как в самые трудные, но и самые творческие времена, единство творческих сил православных людей для строительства Церкви»[11].

«Мы должны быть сиянием Божественной любви, мы должны быть любовью», — всегда говорил Владыка. Он был поистине апостолом любви. Печать апостольс­кого духа была в нем. Не случайно день его кончины — день равноапостольной Марии Магдалины. Этот апостольский дух владыки почувствовали в дни пребывания у него в мае 2000 года мои московские друзья психологи Федор и Ольга. «В лице Владыки, — писали они мне, — мы встретились с личностью апостольского ранга».

«Митрополит Антоний, — писал Сергей Аверинцев, — принадлежит к тем христианам, вера которых — не уютное тепло для души, а огонь духа, как во времена пророков, мучеников, пустынножителей, когда люди были готовы на любую жертву, шли до конца и делали невозможное. Огонь — это и есть огонь, его не примешь ни за что другое»[12].

Нет никакого сомнения в том, что Церковь причис­лит митрополита Антония Сурожского к лику святых. «Он — живой святой», — сказал о нем Сергей Аверинцев еще при жизни Владыки.

Весной 2003 года я получил подарок от Владыки — его книгу «Пути христианской жизни» с надписью: «О. архимандриту Виктору, надеюсь — на радость, м. Анто­ний».

Все мы ждем радости, и она приходит к нам от Гос­пода.

[1] Лк 22:27

[2] О встрече. Клин, 2003. С. 157.

[3] Там же. С. 163.

[4] Там же.

[5] См.: Труды. М., 2007. Кн. 2-я. С. 26.

[6] Огонь остается огнем //Звезда. 1991. № 1. С. 121.

[7] Там же.

[8] Соборный листок. [Лондон]. 2003. Февраль. № 373. С. 4.

[9] Там же.

[10] Соборный листок. [Лондон]. 2003. Сентябрь. № 379. С. 11—12.

[11] Соборный листок. [Лондон].2003. Февраль. № 373. С. 4.

[12] Огонь остается огнем //Звезда. 1991. № 1. С. 120.