Перед Рождеством

Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

Большей частью проповедь стремится быть ответом на вопрос, который перед совестью каждого из нас ставит Христос Своим пре­чистым словом в Евангелии. Словом, которое, как говорит апостол Павел, подобно мечу, разделяющему между светом и тьмой, правдой и неправдой, проникающему в глубины и разделяющему между тем, что Божие, и тем, что Ему не принадлежит и что человека недостойно.

Но иногда проповедь должна быть и вопросом, который ставится вновь и вновь, перед тем, кто проповедует, и перед теми, кто слушает.

Сегодня воскресный день, предваряющий праздник Рождества Христова; через несколько дней мы будет стоять — духовно, но реально — лицом к лицу с самым непостижимым и самым глубоко потря­сающим событием истории всего мира: днем, когда Бог стал челове­ком, в самом конкретном, самом реальном смысле этого слова. Живой Бог облекся плотью и стал человеком, Который во всех отно­шениях человек, подобный нам, кроме греха; Он остался чист и со­вершенен не только в Своем Божестве, но и в человечестве Своем. Божество вошло в эту человеческую плоть, в эту человеческую душу, как огонь, который всё освещает, всё преображает, всё делает Божественным.

И вот, перед этим событием мы будем стоять всего через не­сколько дней; с чем мы придем к этому событию? Бог стал человеком по любви к нам такой глубокой, такой великой; Он стал человеком с тем, чтобы на Себя взять всю тяжесть земли, все последствия че­ловеческого греха, весь ужас того, что человек сделал из сотворенной Богом красоты и совершенства; стал человеком с тем, чтобы умереть ради нас и из-за нас… Как мы встречаем это рождение Господне? Неужели мы не отзовемся? Ведь если бы человек нам знакомый умер ради нас, причем выбрал бы смерть свободно, для этого бы родился, — как бы мы вглядывались в его черты, в его личность! Как бы мы старались стать достойными такой любви, такой жизни и такой смерти!

Так ли мы будем ждать дня — ночи — Христова Рождества? Или мы привыкли к тому, что за нас умирает плотью Своей Бог? Или привыкли мы настолько к тому, что мы так любимы и что этого нам достаточно? Что нам не нужно ничем отозваться — достаточно от Бога всё вновь и вновь, и вновь требовать и получать?

Это первый вопрос; а второй вопрос встает из образа мудрецов, которые пришли к яслям Христовым, и пастухов, которые туда же пришли. Одни принесли туда всю земную мудрость того времени; и эта земная мудрость вся привела их ко Христу. Кто из нас может сказать, что не именно от земного знания, от земной ложной мудрости рождается во многих сомнение, колебание, желание слово живого Бога измерить измерениями человеческого ума и суда? Кто может сказать в наше время, что он никогда не ставил Бога под вопрос своего человеческого разума? Волхвы, мудрецы древности переросли мудрость земли, выросли в меру сердечной и умственной цельности, и простоты, которая им дала возможность раскрыться Божественной мудрости.

Это второй вопрос; а третий нам поставлен пастухами. Они были чисты и просты сердцем; не чище кого бы то ни было, не без­грешны, но просты; способны сердцем узнать Божий голос, сердцем поверить в возможность невозможного с человеческой точки зрения. И их простота, эта такая цельность души их привела к тому, что среди первых они увидели Бога, ставшего человеком, и поклонились Ему, сердце свое Ему отдали в изумлении и ласке.

Где мы, кто мы перед лицом этих трех вопросов? Поставим себе эти вопросы в течение всех этих дней, изо дня в день, и честно от­ветим на них. Если мы не можем ответить так, чтобы возликовать духом, тогда ответим на них тем, чтобы сердце у нас болело о том, что мы не подобны ни волхвам, ни пастухам, ни тем, кто су­мел на любовь Божию отозваться благодарностью, и эту благодарность воплотить во всю свою жизнь, всю жизнь сделать пением, сделать действием благодарности и радостной к Богу любви. Аминь.