Поездка в Россию

В октябре 1960-го года по приглашению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексея мне пришлось впервые после сорока пяти лет разлуки увидать Русскую Землю, и приобщиться к жизни Русской Церкви. Эта двухнедельная поездка остави­ла в моей душе неизгладимое впечатление. Мне было дано видеть Москву, ее церкви, посетить Ленинград и его храмы, побывать в Печорском монастыре на границе между Россией и Эстонией, и посетить Владимир с его древними святынями, с его дивным храмом росписи Рублевской руки. И везде мне приходилось встречать живых людей, лицом к лицу, русский верующий народ. И в каждом храме мне было дано говорить. Говорить проповедь не заключается только в том, чтобы обращаться к слушателям. В проповеди ты встречаешь человека лицом к лицу. В проповеди твои слова прини­маются живыми душами и на лицах людей, в их молчании, в той глубокой таинственной тишине и в тех волнующих шорохах, которые наполняют собой церковь, во время проповеди — ты чуешь ответ, отзыв, отклик живых людей на то, что вырвалось из твоей живой души. Во многих церквах мне пришлось говорить. Я служил или присутствовал на богослужении два раза в день в различных храмах, и в каждом храме я обращался к народу. С чем? С приветствием не только от себя, но и от тех многочисленных русских людей, которые за последние пятьдесят лет оторваны от родной земли, и которые ее любят мучительной пламенной любовью, и которые остались едиными с Церковью Русской, которой являются они живыми членами. В каждой церкви я говорил о том, что не только моя паства в Великобритании и Ирландии, но все люди, с которыми мне приходилось встречаться, которые знали о том, что мне надлежит ехать в Россию, меня просили передать поклон родной земле и любовь русским людям, сказать, что разлука и годы нас не разде­лили, что у престола Господня мы каждый день молитвами вместе, там, где нет ни разлуки, ни расстояния. В некоторых храмах я говорил подробнее. В одной из церквей Москвы, которую мне пришлось посетить в течение первых двух дней своего пребывания, я был особенно взволнован, особенно тронут тем, что я видел. А видел я древний русский храм, сияющий всей красотой от своей обновленности. Он сиял всей красотой, всеми красками, всеми лучами света, золота, которым он когда-то вероятно был одарен верующими зодчими. Я спросил настоятеля, каким это образом возможно? И мне было сказано, что верующие люди за последние два года его обновили совершенно. И тогда, в глубоком волнении я обратился к людям, которые наполняли церковь со словом. Я им говорил о том, как я был поражен красотой этого храма, и что впервые я почувствовал в этой красоте и услышал в этом пении ответ на недоуменный мой вопрос: что хотели сказать в древности послы князя Владимира, когда, вернувшись из Византии, они ему возвестили: что не знали, где они были во время Божественной Литургии — на земле или на небе. До такой глубины мое чувство никогда до этого не доходило. И мне открылось тогда, что красота церковная, красота живописи, зодчества и пения, красота богослужения, каждого его движения, является не только явлением земной красоты, но каким-то откровением красоты небесной, чего-то, что превосходит землю, что раскрывает небо уже здесь на земле, потому что вся эта красота не только в красках, линиях и движениях, она в каком-то веянии духа; каждая икона, благословенная, освящен­ная, перед которой столетиями молились верующие люди, является местом, где пребывает божественная благодать. Видим ли мы ее, или как часто бывает, не видим, когда икона потемнела от столетий, она присутствует среди нас, как живое присутствие Бога и Его святых. И эта красота, действительно, раскрывает перед нами новую жизнь, жизнь обновленной твари, жизнь будущего века, когда наша земля и наше небо прикосновением Божественного Духа станут новым небом и новой землей и возликуют во веки. И еще меня поразило то, что этот храм, во всей его красоте, стоит на земле, где теперь так остро поднят вопрос о том, есть Бог, или Бога нет? Он стоит, как остров, среди океана. Океан бушует, ищет его размыть своими волнами, вокруг него раздаются голоса, что нет Бога, напрасно стоит этот храм. А этот храм и верующие в нем люди отвечают своим существованием, своим присутствием, своей молитвой, этой неописуемой божественной красотой, на вопрос окружающего мира: Бог земли Русской не покинул. Бог во славе и в нищенстве пребывает в ней. Бог, который любит, любит до смерти крестной своих людей, среди них остался и никогда от них не уйдет. Когда-то эти храмы строились для того, чтобы в них нашли покой, утешение своему горю, страдании, ответ своему неверию, укрепление своим колебаниям, люди, потерявшие путь в жизненной пучине. Но теперь храм приобрел какое-то величественное значение, которого раньше, как будто, и не было. Храм теперь стал местом убежища не только исстрадавшейся души, но изгнанного с лица русской земли Бога, Христа. В Священном Писании есть место, где нам говорится, что Христос стоит у двери твоей и стучит. Он стоит у двери каждого ума, и каждой совести, и каждого сердца, и каждого дома. Христос стоит и стучит. Но сколько дверей оказываются закрытыми, сколько умов закрывается благовествию, сколько сердец боится, страшится благой вести о царстве любви, которое обозначает собой царство совершенной предельной и последней жертвы всякого себялюбия. Сколько жизней остаются чуждыми Христу, потому что человек малодушен, потому, что он труслив, потому что страшно. И вот, на лице Земли Русской стоят храмы. Пройдя мимо стольких домов, где Он не принят, Христос может войти в храм. И когда Христос входит в храм, входит в дом, входит, в ум, душу, сердце, там водво­ряется свет и рай, потому что где Бог — там рай. Что бы ни делась вокруг, как бы ни страшна была действительность. И дальше, глядя на этих людей, которые собрались в этом храме, вместе, где Христос верой и любовью людей нашел Себе пристанище, убежище, в мире, где Он странник, изгнанник, мне так стало ясно, что не в каменных зданиях живет Бог, но в живых человеческих сердцах. Ведь этот храм создан верой наших предков, столетия тому назад. Он сохранен через столетия, через все исторические события, верой и любовью, и преданностью, и верностью русских православных людей, и эта любовь и вера живет в сердцах этой толпы, этой многочисленной, тысячеликой толпы, которая здесь теперь впервые перед моим взволнованным взором. Да, храм — это сердце человеческое, это сердце человеческое создает те величественные здания, которые являются только выражением этой веры.

Я был и в других церквах. Во многих местах, и везде у меня было то же самое глубоко волнующее впечатление, что Церковь стоит на любви, что Церковь зиждется любовью, и что любовь, и человеческая любовь, которая может быть такой сильной, одно­временно является такой немощной. Все на земле строится сейчас властью и силой. Все дышит могуществом. Люди думают, что они могут создать новый мир и новые царства, и новые условия силой своей. Единственное, что строится на немощи, на хрупкой чело­веческой любви — это Царство Божие. Царство, в которое кроткие входят, царства, в которое входят любящие и смиренные, Царство непобедимое, потому что в немощи своей оно дышит силой Божества. Эта любовь победила через столетия всякую ненависть, всякую немощь человеческую. Вспоминаются примеры древних святых, мучеников, вспоминаются примеры и нашей современности. Мученик не тот, который излил свою кровь, мученик тот, который отдал свою жизнь и в котором любовь восторжествовала до конца. Вспоминается при­мер молодого священника, заключенного в тюрьму, который, вышедши оттуда, был спрошен своими близкими: «Что осталось от тебя?» Остался как будто только остов молодости на постарелом, изможденном лице. И он ответил: «Страдание выжгло все — осталась одна любовь.» Уцелела одна любовь. И другой пример мне вспоминается: близкого знакомого мне человека, который вернулся из концентра­ционного лагеря, после войны, во Франции, и которому я поставил тот же вопрос. И он ответил: «Мое сердце потеряло покой». «Неужели — сказал я — погибла вера ваша?» «Нет, но я не могу утешится при мысли о той жестокости и безумию, которые применяли наши гонители. Мне страшно за них. Как они ответят, когда совесть в них заговорит и когда они предстанут перед Божьим Судом?»

Вспоминается мне и другое письмо, найденное на клочке бумаги в другом концентрационном лагере, — молитва пленника, заключенного. Слов точных я не помню, но вот главные его мысли: «Помяни, Господи, не только людей доброй воли, но и людей злой воли. И когда будешь их вспоминать, не вспоминай об их жестокости и о муках, которые они нам причиняли, об их бессердечных по отно­шению к нам поступках, но вспомни, Господи, сколько смирения и терпения, сколько товарищества и мужества, сколько любви и жертвы они родили в наших душах своей жестокостью, и пусть эти плоды, которые мы принесли, будут их оправданием в день страшного Твоего суда.» Победа за мучеником, победа за немощью, победа за любовью, которую кажется всякий может разрушить и затоптать. Победа не только во времени, но и в вечности. Вспоминаются слова одного из русских епископов, который умер тяжелой смертью. Своему ученику он сказал: «Помни — нам дано, нам дано не только веровать во Христа, но умирать и страдать вместе с Ним. И только мученик в День Страшного Суда Господня сможет встать перед Господом в защиту своих мучителей и сказать: «Господи, от Твоего Имени по Твоему примеру, я простил. Тебе нечего с них взыскивать больше.» Вот на чем зиждется Церковь. Вот в чем победа верующего, — непобедимая любовь не только к Богу, не только к своему, но к тому, ради которого Господь умер, который через всю историю остался Каином или гонителем и ради которого каждый верующий готов положить свою душу, потому что никто из нас, верующих, не может успокоиться, когда вспоминает о том, что другие могут встать на Страшном Суде и быть осужденными.

Вот некоторые из мыслей, которые я высказывал тогда, больше двух лет тому назад, когда проповедовал в русских церквах на родине. Осталось ли что из этой проповеди в сердцах людей — не знаю. Но я надеюсь, потому что я унес из своей поездки сознание, что каждое мое слово не только было принято, но было уже передано и осуществлено тысячами и миллионами верующих людей на опыте, в жизни своей.