«Поверхностность как первый грех» в свете бесед митрополита Антония Сурожского

Мне посчастливилось переводить на русский язык беседу митрополита Антония Сурожского «Как помочь страдающему». В ней встречается мысль, что, когда близкий человек при смерти, когда «смерть приходит в дом и поселяется у очага, то в человеческих отношениях…» — дальше шло английское выражение, которое я перевел так: «…не может остаться ничего мелкого». Редактор предложил исправление: «…то в человеческих отношениях не может остаться ничего поверхностного». Это была не только чуткая стилистическая правка. Что еще важнее, редактор привел язык перевода в соответствие с категориальным аппаратом самого владыки Антония, в соответствие с его богословским «словарем». И хотя выражение «мы мелкие» в беседах владыки тоже встречается, именно категория «поверхностность» чрезвычайна важна и характерна в беседах владыки. Она — и именно она — чрезвычайно нагружена богословским смыслом. Нагружена настолько, что мы посчитали возможным посвятить отдельный доклад размышлению над одной этой мыслью владыки: «Поверхностность — наш первый грех». Казалось бы, почему — «поверхностность»? Почему первый, в каком-то смысле главный грех — например, не гордыня, как принято повторять вслед за святыми отцами? Или, скажем, не ненависть как антитеза Христовой любви? (Конечно, само ранжирование грехов на главные и не-главные — вещь достаточно условная, и все-таки примем это выражение — «поверхностность как первый грех» — хотя бы в качестве публицистическое фигуры речи). Поразмышлять, в каком смысле поверхностность может быть поименована главным грехом, я попытаюсь в своем докладе.

Повторюсь, митрополит Антоний Сурожский регулярно использует категорию «поверхностность». Приведем несколько выписок.

«…Мы живем поверхностно, мы живем бесконечным количеством вещей, которые слишком мелки даже для нашего человеческого сердца, даже для человеческого ума…»

«…Наша внутренняя жизнь в Боге так легко нарушается случайными обстоятельствами только потому, что она на поверхности, она не глубока…»

«…Пусть каждый из нас задумается: каков он, настоящий, подлинный он, не тот поверхностный он или она, которому мы служим как истукану, как идолу, которому мы приносим в жертву всю нашу красоту духовную, всё наше будущее, всю нашу вечность — и нашего ближнего, — а тот глубокий человек сердца, который, по образу Божию, пленником, мучеником, распятым живет и умирает в нашей душе…»

«…Каждый из нас должен периодически задумываться: где он находится — на  поверхности или на глубинах, боится ли он уйти в глубины или дерзает…»

«…Святой Дух действует везде и всегда. Он побуждает нас тосковать по Богу, Он побуждает нас жить определенным образом, Он взывает из глубин и говорит: «Не живи поверхностно! Иди вглубь!», и Он воздыханиями неизреченными (Рим. 8:26) устремляется к нашей полноте, даже тогда, когда мы сами не догадываемся, что происходит…»

Приведенные цитаты примечательны в двух отношениях. Во-первых, само понятие «греха» нередко берется православными авторами преимущественно в этическом плане: под «грехом» имеют ввиду нарушение правила, проступок, направленный против ближнего и связанный с тем, что в человеке проявились страсти. Иное понимание греха я бы назвал антропологическим: грех как принципиальная разделенность человека и Бога, инициатором которой стал и заново становится сам человек, и — как следствие — искажение самого «способа бытия»[1] человека, «автономия» от Бога,  лишающая человека духовной полноты,  поврежденность человеческой природы. Понятно, что подобное разделение «этическое» и «антропологическое» — сугубо мысленное, рассудочное, аналитическое. В непосредственном акте жизни они неразрывно слиты. «Этическое» (поступки, проступки) обусловлено «антропологическим»  (разделенность с Богом). И все же в целостном контексте богословия митрополита Антония, как следует из цитат, мы находим в первую очередь антропологическое понимание. Всем строем мысли владыки акцент сделан на нем. Владыка в этом смысле — не моралист. Тональность его бесед — не обличение грехов, а призыв к преображению во Христе человеческой личности, к изменению того самого «способа бытия». Иисус Христос, по мысли владыки Антония, — единственный подлинный, полноценный человек, потому что в Нем — и только в Нем одном в истории — человеческое полностью соединилось с божественным и, значит, стало подлинно человеческим. Ведь человек создан Творцом для обожения, для того, чтобы свободно разделить с Богом всего себя. Неслучайно так часто в беседах владыки можно встретить выражения «вырасти в меру своего человечества», «стать подлинно человеком» — таков Сам Христос и таким «подлинным» в отдаче себя Ему может стать и человек.

Таким образом, поверхностность — главный грех не потому только, что мешает общению с ближними, но потому, что мешает человеку обрести в своих глубинах себя «подлинного». Из этого — как из корня — и растут «проступки» в отношении других.

И здесь мы подходим ко второму существенному аспекту нашей темы. В паре со словом «поверхностность» везде идет слово «глубина». Антитеза греху поверхностности — понятие глубины. Еще одна важнейшая категория в языке владыки Антония. Здесь так же можно привести несколько выписок.

«…Можно говорить о постепенном продвижении из глубины в глубину… так, что на каждой ступени мы уже обладаем каким-то богатством, какой-то глубиной – и вместе с тем продолжаем тосковать и стремиться дальше, к большему богатству и к большей глубине…»

«…Евангелие говорит нам, что Царство Божие прежде сего внутри нас самих. Если мы не можем найти Царства Божия внутри себя, если мы не можем встретить Бога внутри, в своих глубинах, то очень маловероятно, чтобы мы Его встретили где-то вне себя…»

«…Речь не о том, чтобы прибегнуть к самоанализу… Это не путешествие в сущность моего собственного “я”; это путь через, сквозь мое “я”, чтобы из собственных глубин вынырнуть там, где Бог есть, где Бог и мы встретимся…»

«…Если слова молитвы – стрела, мы должны нацеливать их в самую глубину, туда, где Бог пребывает в нас; мы должны обратить наш лук внутрь, чтобы поразить себя в самую нашу глубину…»

«…Бывают моменты, когда можно сделать попытку прорваться в глубины, взывая к Тому, Кто в корне и глубине всякой вещи…»

По мысли владыки Антония, «глубина» в человеке — та точка, где только и можно, во-первых, искать и встретить Бога в себе, а во-вторых, как следствие, обрести себя «настоящего». И снова — это не два разделенных акта, а две стороны одного и того же обретения.

Тема нашей конференции — «Как быть христианином в повседневной жизни». Одна из сторон этой повседневности — ежедневная молитва. И именно на «глубине» можно, по мысли владыки Антония, подлинно молиться и встретить Бога. И, стало быть, поверхностность — как главный грех — этому мешает. «Нам надо научиться… молиться всегда, начиная с молчанья, в этом молчанье встречая все то глубокое, значительное, что есть у нас в душе, все наше прошлое, и всех людей, которые когда-либо коснулись струн нашего сердца и родили в нем жизнь, — и горе, и радость; углубленное молчанье, в котором мы можем найти себя самих, — но не поверхностное «я», которое постоянно рябит, дробится, разбивается, которое никогда себя не может в цельности найти, и, наконец, найти Бога живого, родного нам Бога, Христа, слово Которого мы слышали и слышим, образ Которого для нас так часто бывает ясен и глубок; и в Нем, через Него — всю полноту, глубину, тайну и живое, настойчивое присутствие живого Бога», — говорит владыка Антоний в беседе «Молитвенное молчание». В контексте мысли владыки Антония тема глубины неразрывно связана с темой молитвы.

Еще один аспект повседневной жизни выражен темой свободы. Свобода признана абсолютным благом, но определять, что такое свобода, человек каждый раз вынужден заново. Категория свобода в богословии митрополита Антония могла бы составить тему отдельного доклада, поэтому здесь ограничимся лишь общей констатацией. В своих беседах владыка не раз ссылался на этимологию: в слове «свобода» соединились два корня: «свой» и «быть». Быть свободным — это значит, быть «собой»[2], собой подлинным, собой таким, каким человека задумал Бог, призвав из небытия в бытие. А себя подлинного человек обретает в своих глубинах. Здесь уместно вспомнить книгу «О свободе» протоиерея Сергия Овсянникова, ученика и последователя митрополита Антония. Мысль отца Сергия конгениальна мысли владыки. Отец Сергий говорит об обретении свободы в глубине собственного «я». И указывает, что такая антропология встречается у святителя Василия Великого, который разделяет в человеке три уровня: «я», «мое» и «вокруг меня»[3]. Где последнее — это собственно то, что приходит на поверхности. «Мое» — это мои чувства, мысли, реакции, отождествления, которые — как об этом говорит митрополит Антоний — могут быть направлены на «поверхность», а могут — «в глубины». И наконец, «я» — то, что и есть человеческая личность, образ Божий, очищенный от случайного, дробящегося, того самого «поверхностного». «Я» — и есть «глубина» человека.

Если в чем-то владыки и «моралист», если к чему-то он и «призывает» — то именно к этому: человеку следует идти в «свои глубины».

Почему «следует»? Тут мы видим, как антропологическое понимание греха поверхностности переходит в текстах владыки в этическое — в план отношения к ближнему. И этот переход, это нераздельность и взаимопроницание двух планов — снова критически важен для разговора о том, как быть христианином в повседневной жизни.

Владыка указывает на евангельский критерий любви к ближнему: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф 22:39). «Разве мы любим себя? — задается вопросом владыка Антоний. — Неправда! Мы думаем, что любим, потому что мы ищем себе всего того, что сердце подскажет. Но разве это любовь? В нас есть мелкий, низменный человек — в каждом из нас — вот этого человека мы бережем; как мы бережем себя от оскорбления нашего тщеславия, от унижения и попрания нашей гордости, как мы защищаемся от всего того, что может ранить нас, потому что мы так мелки; и как мы небрежно относимся к тому величию, которое в каждом из нас есть. Ведь каждый из нас создан Богом по Его образу и подобию, каждый из нас любим Богом, каждый из нас призван в вечности быть другом Божиим — и как мы небрежно относимся к тому, что нам предложено». Обратим внимание: «в нас есть мелкий, низменный человек», «мы так мелки…» Мелкий — то же, что поверхностный. Антитеза глубине. В той же проповеди владыка скажет: «И вот мы должны научиться раньше всего, раньше, чем мы научимся любить и уважать ближнего, уважать себя самого, любить в себе ту красоту, которую Господь вложил в нас, её беречь, её хранить от изуродования и осквернения… Вот, пусть каждый из нас задумается: каков он, настоящий, подлинный он, не тот поверхностный он или она, которому мы служим как истукану, как идолу, которому мы приносим в жертву всю нашу красоту духовную, всё наше будущее, всю нашу вечность — и нашего ближнего, — а тот глубокий человек сердца, который, по образу Божию, пленником, мучеником, распятым живет и умирает в нашей душе»[4].

Выстраивается логика: возлюбить себя — это увидеть себя настоящим, не «поверхностным», не «мелким», увидеть не «урода», не «идола», не «истукана», а себя подлинного, «глубокого сердца человека» (ср.: «сокровенный сердца человек» 1 Пет. 3:4, «внутренний человек» Рим. 7:22) — то есть спуститься в свою «глубину». И значит, возлюбить ближнего как самого себя — это увидеть такую же «глубину» в нем. Увидеть в нем «человека». Спуститься в свои глубины — условие того, чтобы возлюбить ближнего, узрев, что и в нем есть глубина.

Но задача, по мысли владыки, не просто сформировать отношение к ближнему. Обретение «глубины» — если снова говорить о повседневности — условие оказания ближнему помощи. Именно «на глубине», по мысли владыки Антония, такая помощь становится наиболее эффективной. И неслучайно, что один из текстов, где отчетливо звучит тема «глубины и поверхностности», — это текст «Молитвенное молчание». Молчание — еще одна важнейшая тем в богословии митрополита Антония. Можно припомнить множество его бесед владыки, где речь идет, например, о помощи страждущему, больному, пациенту. В брошюре «Как помочь страдающему» владыка Антоний говорит о об умении «быть рядом с человеком и через молчание уходить с ним в такую  глубину, где возможна встреча на уровне глубже, чем мысль, глубже, чем эмоция, глубже, чем уровень наших бурь и  волнений». «Это… способность просто сидеть рядом с кем-то, ничего не говоря, ничего не делая, — поясняет владыка. — Не просто сидеть и бездумно смотреть по сторонам, думая: «Посижу полчаса — и дело сделано». И не сидеть с набожным видом: мол, «я молюсь за моего пациента». Это умение просто сидеть и погружаться в глубину — в глубину сочувствия, сострадания — показывает, что речи не нужны, что за вас говорит само ваше присутствие, что, если нужно, одно прикосновение руки будет значить больше, чем все, что ты мог бы сказать. Так что способность сидеть рядом и молчать — это первое». И владыка приводит конкретный случай из практики: «Помню в одной из парижских больниц мне встретился человек, который к тому моменту молчал уже десять месяцев. Это был довольно беспокойный пациет, жил в одиночной палате. Я зашел  к нему, устроился и, и мы промолчали четыре часа. Я просто сидел у него на кровати. Я молился, но не напоказ. Я просто сидел с ним рядом, пытаясь быть с ним вместе настолько полно, насколько мог. И вдруг он  заговорил и рассказал мне всю свою жизнь.  Со временем его выписали. Я был его врачом, так что у меня нет никаких оснований гордиться сделанным. Я просто оказался тем, кто готов был потратить время на то, чтобы сидеть с ним рядом».

Этот рассказ владыки Антония и эти размышления показывают, что только тогда встреча с человеком подлинная, когда эта встреча — на глубине. И только на глубине один человек может другому по-настоящему помочь. Поверхностность — как «главный грех» — уничтожает эту возможность. «Когда смерть вступает в дом и поселяется у нашего очага… не может быть никакой поверхностности, — говорит владыка Антоний, — потому что «завтра», когда все можно исправить, может не наступить. Это не  создает напряжения, но создает глубину совершенно ясную,  потому что остался только  настоящий момент, и этот настоящий момент должен  стать итогом всего  подлинного, драгоценного и прекрасного в общем прошлом».

Наконец, здесь уместно вспомнить еще один пример из беседы владыки Антония. «В еврейской литературе, в книге Мартина Бубера «Хасидские  истории» есть рассказ о польском раввине, жившем в XVIII век. Однажды его спросили,  каким это образом к нему приходят  люди, которых никто не мог  вывести из равнодушия по отношению к Богу и к дьяволу, в котором те пребывали: что он с ними делает? И он ответил. «Когда ко мне приходит человек, я стараюсь с ним заговорить, и если он принимает Слово Божье, то начинает меняться. Но если он отвергает Слово Божье, то ступенька за ступенькой я начинаю спускаться в глубины его души, и когда через сочувствие и сострадание я сознаю , что мы с ним уже не двое, но одно целое, я понимаю, что дошел до самой глубины, где я знаю, что его грех — это мой грех». «И после этого, — говорит раввин, — я сплетаю корни его души с корнями своей, и начинаю каяться, и мое покаяние становится его покаянием».

Итак, поверхностность — первый, «главный» грех в том смысле, что, во-первых, грех — фундаментальный, имеющий отношения не просто к общению людей между собой, но к самой природе человека, к самому способу его бытия, к состоянию человеческого сердца. Поверхностность затрудняет не просто отношения с ближними, но — раньше этого — отношения человека с Богом, и человек не может стать подлинно человеком, «собой настоящим», а значит — затрудняется любить ближнего. И во-вторых, поверхностность дает возникнуть остальным — не-главным, производным — грехам. Они и суть — поверхностность. Либо человек остается на поверхностности, либо устремлен в глубину.

И потому, завершая свои размышления, я бы хотел перевернуть формулировку темы темы. Не «поверхностность как первый грех», а — «поиск глубины как первая добродетель». Мне кажется, такой поворот мысли — акцент не на «грехе», а на свете, на преодолении, на обретении Бога, на преображении — вполне в духе богословия митрополита Антония Сурожского.

[1] Яннарас Х. Вера Церкви. https://predanie.ru/book/69672-vera-cerkvi/

[2] Антоний, митр. Сурожский. Закон временный и вечный. — «Хаос. Закон. Свобода». М.: «Никея», 2019. С. 43–53.

[3] Овсянников С., прот. Книга про свободу. — М.: «Никея», 2018. С. 70­–73.

[4] Там же.