Православие: религия или идеология
Для многих, принадлежащих к церковному сообществу, подобная постановка вопроса вызовет недоумение или даже обиду. Вопрос кажется еще более неуместным, если вспомнить слова митрополита Антония: «Православие — это в первую очередь не правоверие, это способность достойно прославлять Бога всей своей жизнью»[1], т.е. жизнь во Христе.
Еще более странным покажется этот вопрос людям старшего поколения, хорошо помнящим, как советская идеология исключала любое проявление веры как «религиозного пережитка», и верующий человек легко распознавался по своей выраженной отстраненности от идеологической сферы.
Однако 20 лет свободного существования православия внесли очень существенные коррективы в церковную жизнь. Наиболее четкие проявления этих изменений: массовое строительство храмов, массовое открытие монастырей, открытие новых церковных учебных заведений, издание религиозной литературы и рост численности «православных».
Правомерной является постановка вопроса о том, как же влияет это «возрождение православия» на современное общество. Но церковное сообщество не склонно рассматривать себя отвлеченно, со стороны, задумываться над своим местом и ролью в современной России. Это обусловлено целым рядом причин: 1) синодальным наследием с жесткой церковной цензурой; 2) вынужденным 70-летним молчанием; 2) концепцией неподсудности любых действий гонимой в советских условиях церковной иерархии[2]; 4) апологетической позицией по отношению к Церкви.
Следствием является то, что не только критика болезненных моментов церковной жизни, но и аналитика воспринимается и трактуется как враждебное Церкви явление, если только она не исходит от иерархов. Для любого общества или общественного института такая ситуация является тупиковой — но ведь представление о Церкви как общественном институте также не характерно для российского общества.
За эти 20 лет появился огромный мир православных изданий, с четко выраженной доминантой, определяющей православный дискурс. Православный дискурс почти неизменно включает в себя монархизм[3], патриотизм, изоляционизм в различных проявлениях («анти-католицизм, анти-экуменизм, анти-западничество). Характерный для христиан историзм мышления сменен на мифологизацию или идеализацию прошлого, поиски невидимого града Китежа («России, которую мы потеряли»). Как это ни удивительно, но выделенные особенности явно корреспондируют с теми, которые были отнесены социологами к характерным чертам советского человека. В качестве этих черт известный социолог Ю.А.Левада отмечал «принудительную самоизоляцию, государственный патернализм, эгалистскую иерархию, имперский синдром»[4]. Отмеченные черты получают новое обоснование в православной массовой литературе.
Православная массовая литература — это только одно из явлений, которое позволяет говорить о том, что православие стремится занять нишу идеологии.
Данные последнего социологического опроса также свидетельствуют, на наш взгляд, о превращении православия в идеологическую систему[5].
За эти 20 лет число православных с 41% на 1983 г. (при реальных 8 %)[6] возросло до 71%. Крестят уже не бабушки (т.е. нет противостояния поколений), а родители (так отметили 52% опрошенных). 27% опрошенных говорят о том, что они воспитывались в «религиозной семье». «Сомневающиеся» начала 90-х годов в определении религиозной принадлежности сделали окончательный выбор в пользу православия. При этом определение себя как человека православного не предполагает: 1) ни регулярного посещения церкви: (никогда не ходят по воскресеньям на церк. службу — 65, 7%), даже на Пасху; 2) ни участия в церковных таинствах (из определивших себя православными не были у причастия и не были на исповеди 65,1%); 3) ни участия в жизни церковной общины (на вопрос: «Участвуете ли вы в жизни общины?» — 91,8% от числа определивших себя как православных ответили отрицательно); 4) ни сохранения церковных норм (75% практически никогда не соблюдают пост; 60% никогда не молятся, а из тех, кто молится, слова Символа веры знают наизусть 8 %.
Эти данные дают основания говорить о том, что для абсолютного большинства граждан России православие стало только основой самоидентификации, которая не влечет за собой изменений в жизни человека. Наряду с «русским», «национальным», «традиционным» оно входит в состав современного идеологического субстрата.
Борьба за преподавание «основ православия» в школе в этом плане очень симптоматична. О стремлении неверующих людей дать своим детям религиозные образование, а точнее привить им религиозные ценности, восстановить религиозную традицию было заявлено еще в опросах 90-х гг. (10 % от всего населения, причисляющие себя к неверующим, выразили желание дать детям религиозное образование[7]). Сторонники введения религиозных дисциплин руководствуются разными мотивами: для одних — это возможность поддержания детской нравственности, для других — способ получить государственную поддержку. В любом случае, это борьба за религиозную идеологию. Вопрос о том, почему провалилось создание приходских школ, почему не получили распространения негосударственные православные гимназии, не рассматривается. Не вводится и светский предмет «История религий», хотя учебники по нему давно были написаны серьезными коллективами[8].
Сближение Церкви с Вооруженными силами также по-разному трактуется обществом: демократические силы надеются, что оно улучшит моральное состояние армии и будет хоть как-то препятствовать дедовщине и суициду. Церковь говорит о необходимости духовно окормлять верующих независимо от того, где они находятся, что можно рассматривать даже как свидетельство становления гражданского общества. А идеологи Генштаба прямо объясняют, зачем необходимо в армии православие. Как пишет доцент Военной академии Генерального штаба ВС РФ Татьяна Грачева: «И в грядущей войне нужно осознать, что главным фактором победы в ней будет не то, чем воевать, и даже не кому воевать, а, за что умирать. Ведь, если завтра война, то никто не пойдет умирать за нынешний проворовавшийся олигархат. А вот идея защиты великой Империи и объединенных в ней народов, идея восстановления законной российской государственности задает такой нужный ныне сакральный смысл, дает нам защиту Отечества небесного и небесного воинства»[9].
Таких откровенных высказываний о необходимости создать национальную идеологию с православной основой можно найти множество. Православием хотят заполнить нишу, которая образовалась в результате краха советской идеологии, а в результате происходит деформация не только понятия, но и самого явления. В нем начинают доминировать национальные, исторические черты, вытесняющие общехристианские.
В Дневниках прот. Александра Шмемана есть немало строк, выражающих отношение к идеологии: «Идеология — это всегда идолопоклонство и потому всякая идеология есть зло и родит злодеев»[10]. В отличие от веры, открывающей перед человеком возможность постижения истины, идеология — это понятие, обозначающее структурированную систему определённых чётко сформулированных положений и идей. В идеологии есть момент умолчания, она предполагает некоторую сокрытость сотворенных ей схем, претендующих на истинность. Советская идеология формировала систему двойных стандартов, двоемыслие, предполагала совмещение несовместимого, то, что философ Александр Зиновьев обозначил как «зияющие высоты», а Дж. Оруэлл в романе «1984» выразил формулами: «Мир — это война», «Любовь — это ненависть».
Если православие занимает нишу идеологии, то это неизбежно приводит к его искажению. Вместо просвещенности и спасительности для человека оно порождает два явления, очевидные в нашей сегодняшней жизни: с одной стороны, разрыв между христианскими нормами и реальностью, а, с другой стороны, одержимость («идеологизированность»). Уже советская идеология породила феномен «человека лукавого» (пользуемся опять-таки определением социолога Ю.А.Левады, изучавшего это явление как социальный феномен[11]), человека, который «торжественно или молчаливо соглашался с императивными предписаниями и настойчиво искал лазейки, позволяющие их обойти»[12]. Обман был включен в стратегию выживания как советского, так и постсоветского человека. Поэтому неудивительно, а во многом задано уже культурой то, что самоидентификация себя как «православного» при отношении к православию как к идеологии не значит, что человек готов соблюдать христианские поведенческие нормы.
С другой стороны, человек начинает или сам создавать, или воспринимает готовые политизированные схемы, призванные вытеснить советскую идеологию. Это приводит к крайней нетерпимости, которую отмечали представители русской эмиграции первой волны у советских людей, даже таких как А.И.Солженицын. Ведь именно в связи с А.И.Солженицыным и пытался о. Александр Шмеман сформулировать, чем же его так пугает идеологизм. Пророчески писала о неминуемой новой русской одержимости и мать Мария (Скобцова). Беспокоил этот феномен и митрополита Антония Сурожского: «Есть люди, которые в своей общественной деятельности заняли такое одностороннее положение, что их стояние в том, что по их мнению является правдой, делает невозможным для многих людей подойти к ним, потому что их суждения не из Евангелия, не от Бога, а от предвзятых, уже земных предпосылок»[13]. Он предупреждал о том, что «основная центральная проблема в наше время — это священники, которые забывая, что их призвание — строить Царство Божие, то есть строить внутреннюю жизнь людей, открывать им Бога, разверзать перед ними новое, Божие видение мира, углубляются в современный мир и, вместо того, чтобы вносить в него Божию правду и провозглашать в нем Божий суд, так с этим миром переплетаются, что уже принадлежат миру, а не Царству»[14].
В последние годы Церковь в России занималась строительством новых церковных зданий и реставрацией старых. Это было воспринято как «Торжество Православия»[15]. Казалось бы, это церковное строительство должно сплотить верующих — но почему-то всюду можно было наблюдать одну и ту же картину: те, кто в первые годы активно участвовали в воссоздании храмов, оказались оттеснены, им на смену пришли новые люди. У традиционных верующих не могло быть средств на восстановление храмов, а тем более у десятка монашествующих на восстановление монастырей — и потекли какие-то странные средства, так что даже патриарху Алексию II пришлось говорить о слиянии Церкви с мафиозными структурами. Финансовая жизнь Церкви стала непроницаемой тайной, как и бюджет любого церковного учреждения. От рэкетиров, ограблений, убийств священнослужителей эта «тайна» все равно не спасла. Храмостроительство не решило проблем даже Москвы: при пустующих церквях в центре города переполненные в любое время церкви в «спальных районах».
Строительство храмов, украшение церквей традиционно в России воспринимается как основная форма благочестия. По текстам это можно проследить уже с XV в., когда ярко зазвучала тема «сияющего благочестия»[16]. В XIX в. приходские попечительства в России столкнулись с тем, что основные пожертвования давались исключительно на строительство и украшение храмов, а не на социальную деятельность или образование. Восстановление церковных зданий без строительства Церкви, без создания новых взаимоотношений между людьми — это сегодня «сияющее благочестие» на «зияющих высотах». Появилось украшение, которое ничего не изменило в окружающем мире, никак не повлияло на наше одичавшее общество.
Можно отметить, что сегодня отсутствует концепция как Поместной церкви, так и епархии как Церкви, общины как Церкви. Что лежит в основе Поместной церкви, что может стать основой автокефалии? Язык (национальность)? Государственность? Или каждый епископ — глава Церкви? Или община — это Церковь? В Русской Православной Церкви очевидно противоречие между имперским сознанием и политическими реалиями новых национальных государств. Православие мыслится как религия русской диаспоры и исчезает представление о нерусских народах, принявших православие еще в имперскую эпоху. Митрополит Антоний говорил о другом: «Христианин не может считать себя гражданином своей страны, не считая себя одновременно гражданином мира, т.е. он должен рассматривать свою страну с такой позиции, при которой другие страны, другие люди не перестают иметь для него одинаковое значение»[17]
Митрополит Антоний предупреждал о том, что сближение Церкви и государства ведет к утрате церковной свободы: «Есть огромная опасность в жизни Церкви, когда постепенно создается союз между государством и Церковью, — с любым государством… Потому что государство всегда преследует свои цели и будет делать всегда всё возможное, чтобы использовать влияние, которое Церковь имеет на людей, для того, чтобы проводить свою линию. И с другой стороны, Церковь не в состоянии изменить пути государства, если она не совершенно независима и свободна. …Поэтому мне кажется, что с тех пор, как в России начался какой-то союз между Церковью и государством, есть риск, что Церковь, так же как при императоре Константине, может перестать быть внутренне свободной. Она может расти, она может крепнуть; она может очень замечательно выразить православную веру в богослужении, в иконописи, в церковной музыке, даже в проповеди; она может принять живое участие в строительстве страны, но где-то такое она теряет право независимого голоса. Вот в чем риск для Церкви, когда она под защитой государства или в союзе с государством: она не может критиковать то, что делается государством. Не обязательно начнется притеснение ее с точки зрения закона, но будет оказываться давление на нее.
С другой стороны, когда одно из вероисповеданий выделяется как национальное, то это очень ограничивает внутреннюю духовную свободу людей. Я вполне сочувствую тому, чтобы Русь была православная; но думаю, что если другие вероисповедания так или иначе ограничиваются, то это отнимает что-то у самой Церкви, потому что тогда люди не получают от Церкви вдохновение и красоту, которую Церковь может дать, а только формы»[18].
Впрочем, похоже, что свобода Церкви, обретение чистоты и достоинства Человека, смысла и Духа меньше всего волнуют тех, кто стремится закрепить первенствующую роль православия.
Искажение можно увидеть и в современном монашестве, превращающемся почему-то в свою противоположность. Митрополит Антоний говорил: «Сущность (монашества) в том, чтобы человек сказал: я хочу всецело служить Богу молитвой и заботой о людях Божиих. Это может быть в поле проповеди, в миссионерском поле, или в милосердии, — в любой области». Как же объяснить, что люди, давшие известные монашеские обеты, могут спасаться только в тех местах, которые давно уже стали объектами туризма? Как будто сами эти монастыри, даже заброшенные, не являлись для многих свидетелями истинности православия! Нет, в них надо поставить забор и повесить известные таблички с запретами (в г. Кириллове за десять лет после открытия действующего монастыря забор и таблицы — единственное свидетельство его существования). В настоящее время подготовлен закон о передаче всех религиозных объектов Церкви. Музеи (а подавляющее большинство расположено на территории церквей или монастырей) окончательно лишаются права на существование. Музейщики, которые часто хранили в советское время христианскую культуру, изгоняются из монастырей. Неужели нельзя монашествовать, не прогоняя сотрудников музеев из последних объектов, где они могут работать? Разумеется, в русской истории были периоды, когда монастыри владели тысячами крепостных и являлись крупнейшими хозяйственными объектами. Но разве Церковь считает необходимым возвращаться к этой эпохе? Никаких дискуссий о моделях современных монастырей, об их месте в обществе не было, и не известно, смогут ли они вести христианско-просветительскую деятельность так, как вели ее многие музейные сотрудники даже в советское время.
Идеологизация православия приводит к тому, что оно входит в жизнь российского общества не исцеляющей верой, не служением ближним, не оздоровлением общества, а зрелищем по телевидению, за которым следует сообщение о погоде. Несомненно, что в жизни Церкви есть и сегодня примеры истинной веры, есть и настоящие подвижники, но не будут ли они заслонены от общества новой идеологией?
[1] Антоний, митрополит Сурожский. Труды. Кн. 2. М., 2007. С. 49.
[2] Слова о невозможности судить людей, находящихся в условиях гонений, неоднократно произносил и митрополит Антоний Сурожский.
[3] Прот. Г.Митрофанов также отмечает, что сегодня среди православных «преобладающей следует признать точку зрения, согласно которой подлинное возрождение русской государственности связывается с восстановлением в нашей стране неограниченной самодержавной власти православного государя» — Прот. Г.Митрофанов. Трагедия России и «запретные темы» истории XX века. СПб., 2009. С.160.
[4] Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. / Отв. редактор Ю.А.Левада. М., 1993. С.23.
[5] Здесь и далее мы используем данные опроса Левада-Центра 20-23 февраля 2009 г. Результаты опроса были представлены в статье — Simonov V. Religion und Religiosität in Russland. „Da stand die Sonne still und der Mond blieb stehen“// Osreuropa. 59 Jahrgang. Heft 6. 2009. S. S. 189-216.
[6] Советский простой человек. С.216.
[7] Там же. С.218.
[8] Думаю, что не надо доказывать, что само по себе знание религиозных текстов не делает человека верующим, а оценка этих знаний представляет даже опасность. В славянском Прологе есть рассказ о том, монах пришел к старцу и говорит, что он выучил наизусть Ветхий и Новый Завет. ( Мы бы сказали: отличник.) Старец говорит: ты кожами завесил свое окно, нет тебе в этом пользы.. Я не поднимаю сейчас вопроса о том, в каком положении окажутся люди, принадлежащие к религиозным меньшинствам — это особая тема.
[9] Грачева Т. Святая Русь против невидимой Хазарии М., 2008 . Интернет-версия: http://www.rusk.ru/st.php?idar=105537
[10] Прот. А.Шмеман. Дневники 1973-1983. М., 2005. С125. См. также С. 192-193: «(Идеология) — это христианство, оторвавшееся от Христа… это решетка отвлеченных истин, наброшенных на мир и на жизнь…»
[11] Левада Ю.А. От мнений к пониманию. Социологически очерки 1993-2000. М., 2000. С.508-529.
[12] Там же. С.511.
[13] Антоний, митрополит Сурожский. Труды. Кн.2.С.520.
[14] Там же.
[15] Православная Энциклопедия. М., 2000. Т.: Русская Православная Церковь. С.9-11.
[16] Ряд текстов разобран в статье Белякова Е.В. Первые опыты русской церковной историографии: К изучению Известия о поставлении патриарха Филарета и Сказания об учреждении патриаршества // Факты и знаки. Исследования по семиотике истории. Вып.1. М.. 2008. С.220-224.
[17] Антоний, митрополит Сурожский. Труды. Кн.2. С. 535.
[18] Из материалов Епархиального съезда Сурожской епархии 2001 г. «Христианство на пороге нового тысячелетия» Заседание 26 мая (Архивные материалы любезно предоставлены Е.Л. Майданович).