Предстательство

Тема молитвы — огромная тема, она обнимает всю христианскую жизнь. Молитва составляет личные отношения каждого из нас и отношения церковного собрания как Тела Христова с нашим Богом. Говорить на эту тему в целом мне представляется невозможным, и сегодня вечером я хотел бы сказать нечто о молитве предстательства. Такая молитва составляет центр христианской жизни. Предстатель par exellence[1] — Христос. А ведь Церковь в лице каждого своего члена и в своей совокупности является в мире, который она постепенно покоряет распространением во времени и пространстве, на протяжении сменяющихся веков реального присутствия Христова, воплощенного в тех, кто составляют ее тело. Она является также присутствием Святого Духа в лице тех, кто, каждый в отдельности и в своей совокупности, являются храмом Духа.

Для современного человека, однако, проблема предстательства, как и многих других форм молитвы, встает очень серьезно: может ли еще молиться современный человек? Соразмерен ли Бог, к Которому мы обращаемся, всему страданию мира? Каков Тот Бог, к Которому обращена наша молитва: Он нас просто слышит, сочувствует, но остается далеким, или, напротив, Он находится в самой сердцевине происходящего? Я хотел бы напомнить вам место из книги пророка Даниила — рассказ о трех юношах, которых царь Навуходоносор приговорил к сожжению. Они связаны и брошены в огненную печь, и царь приходит посмотреть, как они страдают. И тут он оборачивается к своим советникам и вельможам и в изумлении — изумлении, полном благоговейного страха — задает им вопрос: «Не троих ли мужей бросили мы в огонь связанными? И вот, я вижу четырех мужей несвязанных, ходящих среди огня… и вид четвертого подобен сыну Божию?»[2]

К этому Богу мы можем обратиться с предстательством — Богу, Который по свободной воле входит в огонь, дает свободу находящимся там, сходит в самую глубь страдания, Сам опален пламенем. К Богу, о Котором Апостольский символ веры говорит, что Он сошел во ад, и Который и нас призывает сойти в самые глубины человеческого ада, в самые глубины страдания, страха, сомнения, ненависти, сойти туда с миром Христовым и принести туда, где только страх и ужас, животворящее, преображающее присутствие Бога Живого.

Мы только что прослушали чтение отрывка из Евангелия от Марка[3]. В другом месте (вы его, наверное, хорошо помните) нам рассказывается о другой буре, во время которой, видя, как Христос идет по разбушевавшимся волнам среди сильного ветра, Петр, у которого одно лишь желание: быть со своим Учителем и Господом, просит Его пойти к Христу навстречу по водам[4]. В этих двух бурях можно видеть то, каким в наше время очень многим представляется отношение Бога к страданию и страхам человека, но эти места также показывают нам суть вещей. В прослушанном отрывке мы видим апостолов среди бури: волны заливают их хрупкую ладью, смерть веет над ними, они борются за свою жизнь, а в это время их Спаситель — Христос — спокойно спит, положив голову на подушку! Они обращаются к Нему, они не просят с благоговением помощи, они не проявляют веру неразделенного сердца в ясном сознании Его Божества и всемогущества, они возмущены: «Неужели Ты дашь нам погибнуть?» Они могли бы прибавить: «Если ничем не можешь помочь, по крайней мере раздели наш страх, умри вместе с нами в сознании ужаса надвигающейся смерти!» Не так ли миллионы людей, мужчин и женщин, видят Бога? Мир мучается в смятении, в страхе, бьется против смерти, болезней, голода, отчаяния — а Бог спит! С головой на подушке, в удобстве, тогда как Его создания смотрят в лицо своему последнему часу и гибели.

И другой рассказ, где мы видим, как Петр идет по водам: ведь это образ того, что современный человек очень часто думает о месте, о роли, о действии Бога. Попав в шквал, апостолы снова борются за жизнь, буря их одолевает, они охвачены ужасом и неуверенностью, страх сковал их; они знают, что им грозит гибель, что она вот-вот одолеет, их отделяют от гибели несколько непрочных досок. И вдруг они видят Христа: Он идет по водам среди бушующей стихии. Но они не обращаются к Нему с последним призывом, последней надеждой, они решают, что это привидение — как может быть иначе?! Разве может быть Христос среди разбушевавшейся стихии? Разве Он не ключ к гармонии, разве вокруг Него не восстанавливается мир, не царит любовь, не торжествует гармония? Если они видят Его среди бури, это не может быть Он; это уродливый призрак, ложь, клевета на Бога. И, однако, это Он: Он находится в сердцевине бури. Он не зовет учеников с берега в надежную пристань. Он в сердцевине этого бушевания, потому что Он, Господь мира, Господь жизни, есть также Господь смерти. Он всесилен, Он Господь, Он Царь. Нет, это не призрак, это Христос. Мы находим Его в самой сердцевине бури, в точке наибольшего противостояния, в точке, где все силы сталкиваются в гнетущем равновесии, готовые раздавить всё; Он — в сердцевине смерти.

К этим образам и в дополнение к цитате из книги Даниила я хотел бы добавить еще один. Вы, наверное, помните книгу Иова, на которого сваливаются, одно за другим, все возможные несчастья, страдания: он праведник и тем не менее несет все, что должно бы быть наказанием грешнику, человеку, потерявшему Бога, недостойного более имени человека. В конце 9-й главы одно место глубоко впечатляет той сдержанной тревогой, которая в нем содержится: изнемогающий Иов восклицает: где тот, который встанет между мной и Судьей моим, кто положит руку свою на его плечо и на мое плечо? Где он?[5] в своем пророческом видении, в прозрении человека, который не может удовлетвориться произвольным видением Бога, произвольным представлением о Боге, человека, который предчувствует, что Бог есть Бог истины, Бог правды, Бог любви, Иов ждал того, кто восстановит его единство с Судьей. Жест, которого он ждет от того, кто придет и положит свою руку на плечо Божие и на плечо его, Иова, — этот жест их соединит. Он не ждет, что придет некто и сумеет найти компромисс между Богом и им, кто установит временный мир, перемирие. Он ищет не этого: это он мог бы получить, рабски подчинившись. Но Иов обладает сыновним сердцем, он ждет именно примирения, такого нового положения, когда его Бог и он сам войдут в новое, совершенно новое отношение, откуда изгнан произвол, где царит истина в полном смысле слова, в самом полном смысле слова! Он ждал — именно Христа! Того, Кто придет и встанет между Богом и человеком, Кто распрострет Свои руки на Кресте и соединит, и навсегда удержит вместе, в единстве человека и Бога.

Когда мы думаем о предстательстве, часто мысли наши такие жалкие. Мне не хотелось бы говорить банальности, но, когда мы молимся о всех нуждах мира, это выглядит, будто мы напоминаем Богу все Его упущения. Мы как бы говорим Богу: «Господи, заметил ли Ты, что-такой-то в тревоге, а тот-то умирает с голоду, что там-то идет опустошительная война, а те страдают под иноземным игом?» Мы как будто напоминаем Богу о том, что Он должен бы сделать, следуя нашим столь мудрым советам! Предстательство заключается не в этом, и Бог не просто послушно отзывается на указания, которые мы Ему даем в молитве! Мы еще вернемся к ответу Бога, но поставим себе вопрос, что такое предстательство, если оно не заключается в призыве к Богу сделать то, что Он должен бы сделать — и не делает.

Само слово предстательство не говорит о молитве: предстательствовать означает сделать шаг, который приведет нас в сердцевину ситуации, в точку, где сходятся все противостояния, в место крайнего напряжения этой встречи. Предстательство начинается с обязательства, решительной отдачи себя, навсегда и всецело, безграничной и безусловной. Христос-Предстатель не молится, Он — Христос, Слово Божие воплотившееся, Он Сын Божий, ставший Сыном человеческим. Да, конечно, Он молится, но Его предстательство прежде всего — действие, а не просто слово. Сын Божий становится Сыном человеческим, Слово делается плотью, в едином Лице человек и Бог встречаются, в этой единой Личности разрыв между Богом и человеком разрешен, гармония восстановлена: человек и Бог навсегда соединены всецелым послушанием человека Иисуса Христа, о котором говорит апостол Павел[6], в совершенной и жертвенной самоотдаче Слова, ставшего плотью. В Нем, можно сказать, сгустилась вся борьба, вся разделенность между человеком и Богом, и в Нем они побеждены.

Но как далеко заходит эта солидарность между человеком и Христом, между Христом и Богом? До каких глубин, насколько широко? Нам существенно важно это понять, потому что мы призваны быть тем, чем был Христос; мы — тело Христово, ломимое за грех мира, мы — присутствие Христа в мире, который все еще нуждается в спасении, который все еще отделен от Бога и разделен сам в себе. Я намеренно употребил слово солидарность: это слово из обихода, оно обозначает хорошо нам известное отношение, нам совершенно ясно, что означает взаимная солидарность. Христос выбрал эту двойную солидарность, которая привела Его на крест, Он доброй волей стал истинно, полностью человеком, Он чужд нашему человечеству только тем, что Сам безгрешен, но всецело принадлежит этому человечеству, потому что Он берет на Себя все грехи мира.

Один из образов, которые наиболее поражают меня своим трагизмом, это момент Крещения Христа. Вокруг Иоанна Крестителя собираются все те, кто осквернен, смертельно ранен грехом, они раскаиваются и просят милости, они хотят очиститься и омыться, они погружаются в Иорданские воды, и эти воды омывают их грехи: они выходят из воды чистыми, могут начать новую жизнь. И Христос — единственный, Кто без греха — тоже приходит к крещению. Он тоже погружается в эти воды, воды, отягощенные, густые человеческой смертностью, человеческим грехом, человеческим безбожием, всем злом земли; Он погружается в эти мертвые воды и выходит из них, неся на Себе всю тяжесть зла, греха, смерти. Это крещение, которое для приходивших к Иоанну в покаянии было освобождением, для Христа — начало Страстей: отныне на Нем тяготеет чужая смерть. Бессмертный по природе, Он умрет нашей смертью. Когда мы думаем о Христе, о том, что у Него общего с нами, мы можем отметить в Евангелии некоторые свойства, которые указывают на то, что Он — подлинный человек: Он испытывает голод, Он жаждет, Он устает, Он печалится, Он плачет над Лазарем, в храме Он возмущен торгующими и еще многое другое; и нам кажется, что и умирает Он общей с нами смертью. Но, возможно, в этой Его смерти — самое большое различие между Им и нами.

Святой Максим Исповедник, в VII веке размышляя о воплощении, о страданиях и смерти Христа, говорит: если, как нас учит тому Писание, как Бог провозглашает через Своих пророков и апостолов, смерть — это плод греха, умираешь от потери Бога, умираешь потому, что больше не привит к источнику жизни, то Христос с самого момента Своего Воплощения — бессмертный, Он не может умереть. Он не может быть одновременно Богом Живым и человеком, обреченным на смерть; самое Его человечество, пронизанное Божеством, неподвластно смерти, потому что оно навсегда соединено с Божеством. Как же Он умирает? Вольным действием, согласием, солидарностью с грешным человеком Он погружается в нашу смерть, облекается ею, умирает ею! И ради этого Он разделяет всю нашу человеческую судьбу, не только голод и жажду, усталость и страх, но и нечто большее. Вслушались ли вы когда-нибудь всем сердцем, всем чувством в Его вопль со Креста: «Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?»[7] Если верно, что умереть можно только от отсутствия Бога, потеряв Бога, вот где Он принял предельную, ужасную, чудовищную солидарность с нами: Он согласился разделить с нами конечную, предельную трагедию — потерю Бога, от которой мы умираем. И Он умирает, внутренне раздираясь. Душа Его, блистающая светом Божества, и Его тело, навсегда соединенное с Его Божеством, разделены, оторваны одна от другого; тело покоится в гробу, нетленное, потому что пронизано присутствием Божиим, а душа Христова, как душа любого человека, сходит во ад, как говорится в Апостольском символе веры.

Но что такое этот ад? Он глубоко отличается от Дантовского описания, от всех образов, которые нам предлагаются как картины христианского ада, места мучений. Ад Ветхого Завета бесконечно более мучительное место; ветхозаветный шеол — место полного отсутствия Бога, место, где Бога нет и никогда не будет. И туда сходит душа всякого человека, не только грешника, но и праведника, потому что прежде Христа не было моста, соединяющего вечность Божию и смерть человека. Христос, разделив нашу судьбу, потеряв Бога и умерев от этой потери, сходит туда, куда сходит любая человеческая душа, потерявшая Бога; и в этом вся Тайна нашего искупления. Христос сходит в этот ад, который Его ожидает, в ад, который Он постоянно побеждал на земле и который теперь ждет свою жертву, знает, что сейчас он овладеет Им и навсегда одолеет Его. И этот ад внезапно наполнен сиянием Божества, вечным нетварным светом Бога Живого. Ад Ветхого Завета перестает быть местом радикального, предельного отсутствия, он теперь исполнен присутствием Бога Живого. Христос победил ад и смерть Своей смертью; теперь для христианина умереть означает уснуть о Господе: нет больше места, где Бога нет. Смерть в самом ужасном своем проявлении — безнадежной разлуке с Богом — больше не существует, и потому мы в Православной Церкви воспеваем и верим с радостью, с ликованием веры, что смерть Христова уничтожила смерть: не успение в Боге, но окончательную смерть разлуки.

Вот мера солидарности Христа с человеком. Его солидарность с Богом была всецелой, почему Он и был отвергнут градом человеческим. Он захотел быть верным до конца, до конца верным Богу, и поэтому град человеческий не нашел иного места, где Ему умереть, кроме как вне стен Иерусалима. Он отвергнут людьми, оставлен Богом, солидарен с ними и с Богом вплоть до отдачи Своей жизни: вот какова солидарность Христа и вот к какой солидарности Он зовет нас. Его воплощение, Его абсолютная солидарность с Богом и с человеком — вот что составляет предстательство делом и к чему привито молитвенное предстательство. Эта молитва подлинная, потому что подкреплена делом; она истинная, потому что выражает то, что уже совершено на деле, потому что она — не просто воззвание к великодушию и милости Божиим: это обращение к Богу, подкрепленное делом. И этого не может забыть, этого не может отвергнуть Отец, Который так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного на смерть ради его спасения.

Мы призваны быть в этом мире тем, чем был Христос. Вы, наверное, помните, что Он заповедал Своим ученикам в вечер Своего Воскресения: «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас»[8]. Эти слова, которые иногда представляются торжествующей песнью, победным звуком трубы — нам, живущим в сильном мире, который порой готов несколько бестактно благодетельствовать более слабым; эти слова, которые отправляют на дело миссионеров во всеоружии мощи стран, откуда они вышли, — эти слова, когда их произнес Христос, звучали похоронным звоном. В Великую Пятницу Христос умер на Кресте, через два дня в воскресенье Христос говорит ученикам: «Я вас посылаю в мир, как Меня послал Отец… как овец среди волков»[9]. Картина ясна: отдайте свою жизнь, пролейте свою кровь, чтобы другие могли поверить в любовь Божию, и возродиться в надежде этой любви, и присоединиться к этому Телу Христову, которому, пока стоит мир, пока есть хоть один грешник на земле, уготовано распятие. И Христос в славе Отчей, сидящий одесную Отца, носит на руках, и на ногах, и в боку следы Страстей.

Если подумать о тех, кого охватывает, обнимает Искупление, совершенное Христом, о всех тех, чью судьбу Он разделил и продолжает разделять, мы видим, что ни один человек не остается чуждым, непричастным Тайне Христовой. Он прожил как Человек Ветхого Завета среди людей Ветхого Завета, верный закону, верный жертве, верный всему, что было Богом установлено в доме Израиля. Но Он также разделил (и в такой мере, которую никто из нас неспособен измерить, испытать или познать) главную трагедию миллионов людей нашего времени: потерю Бога настолько радикальную, что от нее умирают. Ни один безбожник на свете никогда не изведал глубину отсутствия Божия, как Сын Божий, ставший Сыном человеческим, измерил ее на Кресте, когда воззвал к Отцу: «Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?» Безбожник Его не знает, безбожник Его отвергает и отрицает, и, однако, его опыт безбожия — капля в бездне этой потери Бога, которую изведал Христос.

Весь мир и каждый из нас меньше того, что Христос знает о человеке, того, что Он разделил с человеком; познав все, Он может все привести обратно к Своему Отцу. Но ведь Он говорит, что дал нам пример, чтобы мы ему последовали: разве это не означает, что мы призваны не только разделить то познание Его, какое было у Апостолов, но и самую жизнь Христову? Когда мы приобщаемся Святой Евхаристии, разве мы не обещаемся разделить Его человеческую судьбу, так же как мы просим, чтобы нам было дано разделить Его вечную судьбу? Ведь приобщение означает, что мы желаем, просим общей с Ним жизни: мы должны приобщиться всецелому Христу. Или мы дерзнем сказать: «Господи, Тебе — Крест, мне — слава. Ты, Господи, умер; я не желаю разделить с Тобой Крест, но хочу участвовать в Твоей вечности». Вспомните место Евангелия, когда Иаков и Иоанн предстают перед Господом и просят, чтобы им было дано сесть по правую и левую руку Его престола славы. Христос только что беседовал с ними о грядущих на Него страстях, описывал некоторые трагические их подробности и в заключение сказал: «Сын человеческий в третий день воскреснет»[10]. И оказалось, что эти двое учеников услышали только это обещание победы. Какая цена этой победы — они забыли, они ее просто не заметили. Христос говорил о том, что Сын человеческий будет предан в руки человеков, что Он претерпит все те страдания, который мы видим позднее, — этого они не заметили; они ждут только победы и того, что они сами смогут получить от нее. Но Христос обращается к ним и спрашивает: «Готовы ли вы креститься Моим крещением?» В современном греческом языке слово крещение означает полное погружение, то есть: готовы ли вы погрузиться в тот ужас, в который Я буду погружен? готовы ли вы пить ту чашу, которую Я буду пить? Они отвечают: «Да, Господи!» И что же Он им обещает? Он обещает, что им будет дано погрузиться в тот же ужас, пережить те же мучения, которые предстоят Ему ради спасения мира; им будет дано выпить до дна ту же чашу, которую Он будет пить. Он-то верен, нам не нужны подтверждения Его верности, она для нас несомненна; но Он ставит нам вопрос относительно нашей верности: «Готовы ли вы быть верными дружбе, о которой вы говорите, верными любви, которую, по вашим словам, вы ко Мне питаете, вплоть до того, чтобы разделить со Мною все?» И каждый из нас, кто подходит к Святой Трапезе, чтобы разделить Хлеб и пить от Чаши Господней, должен быть готов разделить не только славу Его вечности, но и всю Его земную судьбу, все, что составляло эту Его земную судьбу. Почему? Ради спасения мира, ради того, чтобы были спасены другие люди, потому что другие поверят в это спасение, только если увидят, как Божественная любовь сияет через учеников Христовых. Другие поверят, только если увидят, что Он действительно распят, отдался и победил: «Прости им, Отче, они не знают, что делают!..»

В книге Исайи, в 6-й ее главе описано, как пророк предстает перед лицом Божиим, и Бог, оглядывая мир, нуждающийся в спасении, вопрошает: «Кого Мне послать?» И Исайя поднимается и отвечает: «Вот я, Господи, пошли меня»[11]. Много столетий спустя Архангел Гавриил предстает Деве Израильской и возвещает Ей, что настало время войти в историю мира Тому, Кого ждал Иов, чтобы стать живым предстательством, Предстателем. И Дева отвечает: «Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему»[12]. В свою очередь, отвечаем ли мы Богу именно так? Дерзнем ли просто предлагать Богу ходатайства за других? Услышим ли мы вопрос Господа: «Кого Мне послать?» Ответим ли: «Вот я, Господи, пошли меня»?

Предстательство начинается с того, что человек берет на себя ответственность; далее должна последовать верность: креститься крещением Христовым, пить Его чашу — это не просто приобщение ненадолго, это приобщенность окончательная, принятие на себя общей жизни до конца. Это нам подтверждают многочисленные примеры, и победа Божия через любовь и милость настолько очевидна там, где она проявляется! Приведу вам один или два примера. Сразу после войны одна немецкая газета опубликовала глубоко волнующий документ: текст молитвы, записанный на клочке оберточной бумаги, который был найден в концлагере. Вот вкратце ее суть: «Господи, когда Ты придешь судить живых и мертвых, вспомни не только людей доброй воли, но и людей злой воли. Но в тот день вспомни не их жестокость и насилие; вспомни, Господи, плоды прощения, товарищества, великодушия, которые мы принесли вследствие причиненных нам страданий, и пусть эти плоды станут их прощением!» Отче, прости им, они не знают, что делают.

Второй пример: человек, которого я знал, вернулся после нескольких лет, проведенных тоже в концлагере; я встретил его в Париже на улице[13]. «Что вы вынесли из лагеря?» — спросил я его. «Тревогу!» — ответил он. «Вы потеряли веру?» «Нет, — ответил он. — Но видишь ли, пока я был в лагере и подвергался насилию, унижениям, жестокости, ожидал насильственной смерти, я в любой момент мог сказать:» Отче, прости им!» — и был уверен, что Бог должен их простить, потому что я, невинная жертва их жестокости, был вправе испрашивать им это прощение. Теперь я на свободе. Они, может быть, ничего не поняли, они все еще охвачены злобой и безумием. И когда я молюсь Богу о их спасении, меня охватывает тревога: чем я могу доказать Богу, что моя молитва искренняя? Я больше не страдаю!» Слова Прости им, Отче, они не знают, что делают, — это молитва, подкрепленная делом.

Мы не находимся в таких крайних обстоятельствах, которые я вам описываю, но все мы в любой момент можем взять на себя крест прощения. Во всех наших человеческих отношениях, в любой момент наше сердце сжимается, мы отходим от своего ближнего, потому что он нас ранил, он нас обидел, пренебрег нами, отверг нас. Мы свободны открыться и предложить себя. В тот момент, когда мы являемся невинной жертвой, мы получаем от Бога поистине Божественную власть простить в Его имя. И прощение не начинается там, где страдание прекратилось и постепенно забывается. Прощение начинается в тот момент, когда жертва несправедливости или насилия обращается к тому, кто их причиняет, и говорит: «Я тебя принимаю таким, какой ты есть, я принимаю тебя, как смертельную опасность, я тебя принимаю, как источник ненависти, я готов понести тебя, как Христос понес Свой крест, орудие страдания и смерти, и я понесу тебя до конца!» Вот где начинается прощение, вот где начинается наше предстательство и прощение. В совсем не трудных ситуациях, в которых мы почти все живем, мы можем осуществлять его почти беспрерывно, отказываясь от злобы, не принимая обиду, не принимая унижение, не принимая отвержение; мы можем сказать: «Что бы ты ни сделал, я тебя принимаю». В таком случае мы можем принести Богу молитвенное предстательство. И порой эта молитва может уподобиться молитве Присно Девы Марии на браке в Кане Галилейской[14].

Она не просто напомнила Христу о нужде и надежде тех, кто Его окружал. Единственное в Ее словах, что имело решающее значение для происходящего: действием совершенной, безграничной веры Она обратилась к слугам и сказала им: «Что бы Он ни сказал, то сделайте.» Своим актом веры Она создала обстановку Царства Божия и вовлекла в Свою веру тех, кто еще был вне такой совершенной веры. И потому, что Она сумела поверить, Бог получил возможность действовать. Мы тоже можем так поступить; мы все свободно можем так поступить, мы все способны так поступить. Каждый из нас может стать тем, кто в ситуации напряжения, в буре, при шквале, в противостоянии, понимая, что ничего сделать не может, утвердится в молитве и скажет: «Господи, приди! Пусть Твое присутствие принесет мир. Дай нам тот мир, которого мир сей не может дать. Благослови тех, кто во вражде, даруй им мир, который может победить всякую ненависть». Наша роль — открыть дверь Христу; Христос может быть там, где есть христианин, где существует христианская община: Христос, Дух, смиренное, хрупкое, уязвимое Всесилие Бога, Который захотел стать одним из нас, чтобы мы могли стать в меру Его Божества.

Вот то предстательство, которое мы, христиане, мы, люди современности, можем предложить. Предстательство, которое состоит, во-первых, и главным образом, в ответственном стоянии — всецелом, безоговорочном, окончательном и навсегда в солидарности, которую ничто не сможет сломить: ни крест, ни смерть, ни человеческая ненависть, ни потеря Бога. Предстательство, которое мы можем предложить, не опасаясь, что нас не поймет Бог: Он все знает о тайне ответственности, солидарности, томлении Гефсиманского сада, оставленности на Кресте и сошествии в самые глубины ада. В такого Бога мы можем не только верить; мы не только можем на все надеяться от Него — мы можем Его уважать. Он достоин нашего уважения; это Бог, к Которому мы можем обратить наше молитвенное предстательство, потому что Он жизнью осуществил неизмеримо более ответственное предстательство, чем кто бы то ни было из нас. Мы осуществляем предстательство сочувствия — Он прожил его жизнью и смертью. И Он победил, и в Своем Воскресении свидетельствует о победе — победе Божией и победе нашей, потому что победа Божия означает наше спасение.

Аминь!

Пер. с франц.  Е Майданович по изд.: Cahiers Universitaires Catholiques. 1975. Juillet/Août. N. 6. P. 4­13.

Опубликовано: Журнал Московской Патриархии. 2014. № 6.

Труды. Т.3. – М.: Практика, 2020

[1] Настоящий, в полном смысле слова.

[2] Ср.: Дан 3:91—92.

[3]   Мк 4:35—41: Вечером того дня сказал им: переправимся на ту сторону. И они, отпустив народ, взяли Его с собою, как Он был в лодке; с Ним были и другие лодки. И поднялась великая буря; волны били в лодку, так что она уже наполнялась водою. А он спал на корме на возглавии. Его будят и говорят Ему: «Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем?» И, встав, Он запретил ветру и сказал морю: «Умолкни, перестань.» И ветер утих, и сделалась великая тишина. И сказал им: «Что вы так боязливы? как у вас нет веры?» И убоялись страхом великим и говорили между собою: «Кто же Сей, что и ветер, и море повинуются Ему?»

[4]  Мф 14: 22—34.

[5] Ср.: Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас. Иов 9:33.

[6]  Флп 2:7—8. [Христос] уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной.

[7]  Мк 15:34.

[8]  Ин 20:21.

[9]  Лк 10:3.

[10]  Мк 10:35—40.

[11]  Ис 6:8.

[12]  Лк 1:38.

[13] Ф.Т. Пьянов.

[14]  Ин 2:1—11.