ПРИЗВАНИЕ И СМЫСЛ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА НА ПРИМЕРЕ ЛИЧНОСТИ И БОГОСЛОВИЯ МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ СУРОЖСКОГО

Здравствуйте все участники и организаторы сегодняшней конференции!

Прежде всего, мне хотелось бы вспомнить, что сегодня 11 сентября — день церковной памяти пророка Иоанна Предтечи, церковь празднует усекновение его главы и, как известно, восемь лет назад в Америке произошла трагедия в этот день, когда пострадало очень много людей[1]. Почему я сейчас вспоминаю это, чтобы как-то плавно перейти от предыдущего доклада к моей теме. Говорилось о насилии и, употребляя категории Анны Ильиничны Шмаиной-Великановой, это  действительно была трагедия, универсальное насилие, которое случилось в нашем современном мире.

Известно, что владыка Антоний Сурожский особенное благоговение имел к пророку Иоанну. Его богословская находка (которую мы как-то пропускаем, читая Евангелие), в том, что пророк Иоанн не просто передавал веления Божии, волю Божию, он был самим гласом Божиим. Владыка отмечает вот этот момент и как бы хочет, чтобы мы задумались над этим, что сам глас Божий действовал в этом пророке. «Черный понедельник» 2001 года в публикациях церковной прессы часто связывали с днем памяти пророка, придавая таким образом этой связи некое символическое значение: страдание и мученическая кончина пророка за правду и трагедия, в которой пострадали тысячи простых людей. Свершилось ли в тот день некое «Божие правосудие» или это было дело бесчестных, кровожадных людей, легко переступивших через человеческие жизни? Это был глас Божий: карающий или же предупреждающий о том, что «дщерь Иродиады еще пляшет» (то есть, что в этой жизни преступно добиваться своих личных целей путем насилия и насколько может быть велик масштаб такой преступности)? Этот глас прогремел ужасающе, титанически громко, но сейчас, как это мы часто теперь наблюдаем, трагедия если не забыта в масштабе всего человеческого универсума, то по крайней мере она нивелирована до разряда «громких» событий начала третьего тысячелетия, низведена до уровня некоего криминального интереса.

И здесь в очередной раз мы сталкиваемся с тем гиперпечальным фактом пренебрежения человеческой личностью, столь очевидным в современном мире. Владыка Антоний пытался возвратить давно утерянное благоговейное отношение к человеку, о котором возвещает Евангелие. Но я задумываюсь: существовало ли оно вообще когда-нибудь в человеческой истории, если иметь ввиду социум?

Когда мы говорим о личности и о каких-то богословских размышлениях владыки, мне кажется, что мы не должны разделять два этих вектора. Личность Владыки и его богословие — они едины. Тут звучал вопрос: «Что не является богословием?». В свете продолжающейся и на второй конференции полемики: «Является ли Владыка Антоний богословом, или нет?», хотелось бы привести слова святителя Диадоха Фотикийского[2] (если не ошибаюсь, это VI век), который сказал, что богословие — это особенный дар Божий людям и вообще — миру, с помощью которого носитель этого дара становится способным возжечь в сердцах людей любовь к Богу, возжечь обращенность человека к путям Божиим в этом мире. И мне кажется, Владыка Антоний в этом смысле безусловно может быть назван богословом, потому что читая его, слыша его, многие люди действительно обращались к Богу, сердце их возгоралось божественной любовью. Когда я ехал сюда на конференцию, один молодой человек — послушник монастыря, тоже почитатель Владыки Антония, сказал мне, что здесь, в городе Курске, очень многие люди живут Владыкой Антонием. Он так прямо и сказал: «Живут Владыкой Антонием». У архимандрита Софрония Сахарова есть высказывание, определяющее человека, как того, который живет православие (так он говорил по-русски), о старцах он говорил так, и мне кажется, Владыку Антония можно включить в число этих людей.

Владыка Антоний жил православием. Но жил православием не в узком церковном понимании, а конечно как правильный путь жизни, как путь жизни с Богом.  Мне кажется, это очень важный момент, потому что если мы рассуждаем о том, является ли Владыка богословом, или не является, то нам нужно останавливаться не на терминологии прежде всего, а на сути его служения, его трудов и вообще всего того, что он сделал и его облика, как человека, как пастыря, как опять же богослова, повторюсь.

Мне кажется, что в какой то степени труд митрополита Антония можно было бы охарактеризовать как духовную антропологию в том смысле, как этот термин был расшифрован на четвертом философском конгрессе в Москве несколько лет назад, где говорилось о том, что духовная антропология предполагает собой такое понимание человека, при котором человек мыслится как единство души и тела — как воплощенная телесность, но в то же время, как нечто превосходящее, или стоящее выше телесности. Как явление, стоящее выше телесности. И вот говоря о призвании в смысле жизни человека на примере личности и богословия Владыки Антония Сурожского, я хотел бы сам этот термин «духовная антропология» несколько расшифровать не теоретически и не на цитатах, а на практических моментах, которые встречаются всем нам в жизни. Например, у Владыки Антония есть размышления о том, как мы могли бы открывать свое сердце ближнему, открывать свое сердце Богу, дорастать в этом деле, вырастать все больше и больше, потому что наша сердечная жизнь должна быть подчинена истине. Хорошо сказал в свое время Медушевский, что человек должен подчинить истине свои сердечные и душевные влечения. И мне кажется, Владыке Антонию это было очень свойственно — все подчинять истине, так как он её понимал. Подчинять правде. Еще здесь вспоминается слово известного переводчика Норы Галь, которая говорила, что дар человечности и правды — это особенный дар тех, чьё орудие — слово[3]. И действительно орудием Владыки было слово, но это было не пустое слово, не начетничество, все мы это прекрасно понимаем, это было оживотворяющее слово, это было живое слово, которое несло жизнь, было способно созидать личность, давать этой личности новые цели, открывать какие-то перспективы. И, безусловно, читая Владыку Антония, каждый раз мы встречаем что-то новое. Это прочтение, о котором уже неоднократно говорилось, эффект прочтения Владыки Антония, он характерен тем, что только истинное слово может нести за собой такую нагрузку, грубо говоря. Когда мы читаем Священное Писание, мы тоже всегда открываем что-то по-новому. И вот сегодня Анной Ильиничной приводился очень хороший пример о зеркале, который мне очень понравился. И мне вспомнился образ, который в свое время  дал святитель Николай Сербский[4]. Он пересказывает, видимо, из Предания многим известный случай о том, как появился нерукотворны образ Спасителя. Когда к царю Авгарю отправлен был художник, который должен был написать портрет Иисуса Христа. И когда он начал  писать портрет, говорит святитель Николай, он сделал первые штрихи и ужаснулся, что он не может уловить линии лица, формы головы, они постоянно меняются. И сколько раз он ни пытался нарисовать этот портрет Христа, у него не получалось это сделать. И вот Христос, увидев его старания, подошел, взял плат, приложил его к лицу и отдал художнику. На этом история заканчивается, но святитель Николай делает такой вывод, что Христос отражается в каждом человеке. И поскольку человек меняется постоянно, т.к. это динамичное существо, динамичное явление, то и Христос в человеке меняется. Его невозможно до конца уловить.

В одной из своих бесед Владыка Антоний поясняет, как найти гармонию между человеком, вставшим на путь богопознания и Самим Христом. Уточню, что я хочу сказать этими словами. Когда человек уже понимает, что нужно искать в этой жизни волю Божию, до него доходит на каком-то этапе необходимость этого искания, то встает вопрос: «Как не допустить ошибки в том, чтобы согласовать свои действия с той волей, или с тем, что хочет от человека Бог?». И вот Владыка Антоний пытается дать на этот вопрос ответы — опять же, не четкие и определенные, но он предлагает полностью отдаться на волю Божию, полностью отдаться Христу. И здесь он вспоминает о Христе, как о всечеловеке. Об этом уже говорилось неоднократно, и действительно, это понимание Христа как всечеловека в разных ракурсах встречается еще в самых древних христианских писаниях. Но для Владыки Антония очень важным оказывается тот аспект, согласно которому всечеловек, и он опять же ссылается на Священное Писание, в частности на апостола Павла, подобен стволу дерева, или лозе, на которой все остальные люди — как ветви, как листочки, каждый из которых абсолютно уникален в своей основе. И все же эта уникальность рождается благодаря его нахождению на этом живоносном древе, или на самом стержне жизни. Именно Христос представляет собой эту лозу. И если человек устремлен полностью, на сколько это возможно, с открытым сердцем ко Христу, то у него меньший процент ошибиться в избранном пути.

Владыка Антоний еще замечает следующее, что никто не имеет права: ни Бог, ни Его представители на земле, ни священники, ни близкие, ни родные, проявлять насилие над личностью человека  — в том смысле, что менять его по своей какой-то кальке, по своей задумке. Потому, что если это происходит, то человек действительно теряется. И здесь, как отмечает митрополит Антоний, очень важно, чтобы человек был способен  всецело открыть себя воле Бога, постараться увидеть ее в своей жизни. Вспоминается и святитель Феофан Затворник, который говорил, что есть люди (он упоминает некоторых подвижников благочестия), которые смогли настолько утрудить себя в духовном смысле, настолько преодолеть свою черствость, свою закрытость перед Богом, что они в большей мере смогли овладеть волей «ветхого человека», который так или иначе в каждом продолжает подавать признаки жизни. И такие люди становятся способны, как говорит святитель Феофан, ворочать душой. Он часто употреблял такие достаточно нестандартные выражения и вот, о таких подвижниках он говорит: «И уж как начнет ворочать он душою, только держись. Кряхтит бедная, да делать нечего. Слушайся!» И вот у Владыки Антония тоже, мне кажется, было такое качество. Во всяком случае, через трудничество свое, через богословие и аскетику, которые, как отмечал еще Сергей Хоружий, являются органичными для Евангелия, для христианства в целом, очень органичными дискурсами, как он говорил. Через богословие, через аскетику он смог так свою волю обострить, так её настроить, что его способность «ворочать душой» нас поражает до сих пор. И может быть, мы у него как раз и заимствуем эту способность хоть в какой то мере, потому что действительно прочтение Владыки Антония: просто тексты или слушание его, или когда мы смотрим какие-то фильмы о нем (сейчас их несколько вышло), мы каждый раз поражаемся его какой-то внутренней (но, безусловно, выстраданной подвигом жизни) способности являть волю Божию. Он являет её просто в разговоре, может быть, первоначально для себя, но кажется, что мы сами причастны этому опыту. И опять же хочется возвратиться к мысли, что его личность в этом смысле проекционна, т.е. мы практически всегда можем увидеть какие-то отголоски его опыта, его аскезы и в своей жизни, хотя мы не достигаем его уровня, конечно.

Владыка привлекает не только внешним и очевидным. В нем в немалой мере есть и то, что он призывал всех нас взращивать в самих себе, то, что он сам определял как внутреннее сияние. Вот императив владыки: «посвятить всю жизнь тому, чтобы Христос стал жизнью нашей и чтобы через это люди вокруг нас могли встретить Христа». И «чтобы все те, которым Православие нужно, могли его найти в нашей среде через нас, не через священников одних, а через верующих, через сияние Церкви». Значит, всем нам нужно быть этим сиянием Церкви, а способны ли мы достигнуть этого? Ведь сам владыка Антоний, несмотря на то, что и в его жизнь входили моменты тьмы, по временам он был закрыт, непроницаем, непрозрачен (это все его слова), являл все же собой это сияние. Хорошо заметила Татьяна Горичева, когда сказала, что владыка был как «солнце какое-то необыкновенное». «Даже чисто внешне, когда он появлялся среди нашей бедной эмиграции, — вспоминала она, — несчастной и жалкой, он… царствовал. Царствовал, всегда радостный, всегда все к нему бежали, не знаю даже зачем, тянулись…».

В связи с размышлениями о богословии Владыки Антония, мне хотелось бы некое отступление сделать. Оно не связано непосредственно с  темой, но мне кажется это достаточно важно, потому что сейчас, в современной богословской мысли, среди представителей современного православного богословия, пускай школьного богословия, неоднократно мне приходилось слышать упреки в адрес Владыки в том, что его богословие как бы утопично, в чем-то упадочно, делаются какие-то общие выводы. В частности, об этом говорил заслуженный профессор Московской Духовной Академии, очень уважаемый человек, Алексей Ильич Осипов. Один раз его спросили о том, как он относится к архимандриту Софронию Сахарову, и он после небольшого ответа перешел на Владыку Антония. Хотя он прямо его не назвал, но безусловно было понятно, о ком он говорит. И он тогда сказал, что Владыка Антоний похож на моралиста, на какого-то китайского мистика, а его богословие вертится «вокруг себя». И привел слова святителя Игнатия Брянчанинова, или одного из святых, который говорил, что если вы слышите: «… «я», «обо мне», «меня», «про меня»…» — знайте, этому человеку нельзя доверять. А мы знаем, сколько раз Владыка говорил о себе, и про себя, и около себя. Мне кажется, очень хорошо отметила Марина Журинская, которая сказала, что это обилие личного и автобиографического в трудах Владыки Антония — как раз свидетельство преизливающейся за край любви к человеку, к слушателю, к тому, к кому он обращается, потому что это — искреннее желание отдать себя, как он говорил. Например, во втором фильме о владыке мы слышали это его понимание призыва Божия для него самого: отдай душу голодному, холодному, отдай себя, чтобы другой жил. Вот это свидетельство как раз этой любви, ни более, ни менее того.

Конечно, если мы пережили в жизни личную встречу с Владыкой, то мы это ощущаем. И мне хотелось бы в связи с этим сказать, что когда выступают люди (на прошлой конференции и на этой конференции), лично знавшие Владыку, кто-то с самого детства, кто-то позже, но встречавшие его, видевшиеся, общавшиеся с ним, и люди, которые никогда его не знали, может быть, знали его только по книгам, по записям, мне кажется, что мы можем быть друг другу равны, приравняться друг к другу в том смысле, что тот, кто знал Владыку лично, они его все-таки не знали в полноте, безусловно. То есть, можно сказать о каком-то уровне знания, или о какой-то грани знания его и о нем. И в то же время, люди, которые никогда не знали его лично, тоже могут знать и знают его и имеют личное общение. В этом смысле мы общи все: каждый в своей мере мы прикасаемся к наследию Владыки и можем черпать. В самом начале доклад отца Иоанна Ли, который был зачитан Еленой Львовной Майданович, содержал такую мысль: «… читайте Владыку, тогда вы будете его знать…». Я уверен, что вы уже прочитали все его книги, хотя все его книги прочитать наверное невозможно, тем более, есть принцип, который он сам ввел для всех нас — больше думать, чем читать. Наследие владыки прекрасно именно тем, что мы можем думать над его книгами, думать над его мыслями. Мне не один раз приходилось встречать и слышать свидетельства людей, которые говорили: «Вот я почитаю немного, но читаю его как Евангелие». Знаете, иногда мы читаем Евангелие механически, а иногда пытаемся углубиться в текст и мы останавливаемся часто. Святитель Феофан Затворник говорил, что предел чтению — это охваченность мысли, это возможность сосредоточиться на какой-то отдельной мысли и жить ею. И Владыка тоже не раз об этом говорил.

В частности, это касается нашего жизненного призвания в целом, потому что часто мы вынуждены жизнь просто пробегать в какой-то спешке, в какой-то суете определенной, это естественно. Но жизнь порою ставит перед нами очень сложные вопросы, даже если взять тему страдания и тему трагедии, которая есть в жизни каждого из нас, и мы тогда останавливаемся на какое-то время. Если мы заболели, или может быть случилась какая то беда, или случилась даже какая-то радость, мы все время останавливаемся, все время вынуждены наблюдать за жизнью и вынуждены расценивать жизнь более многогранно, чем делаем это обычно. И вот в какой-то степени, мне кажется, наше призвание, и Владыка Антоний тоже об этом говорит, уметь вслушиваться, вдумываться вглядываться и в жизнь, и в человека. Я попытаюсь процитировать эти слова, он говорит: «Послужить активно, вдумчиво, полюбить умно человека — это наивысшее, что может быть нам дано, это наша привилегия». Даже не призвание, а привилегия, то есть — это дар, это награда. То, что мы могли бы воплотить, но часто не воплощаем по своей косности по своей закрытости прежде всего перед Богом. И вот возвращаясь к таким «обвинениям» Владыки Антония в морализаторстве, мне хотелось бы сказать, что слово Владыки конечно не морализаторство, это безусловно. Доказательство этому я нашел в некоторых свидетельствах святых отцов. Например, преподобный Симеон Новый Богослов говорит, что он никогда не скрывал тех даров Божиих, которые были открыты ему, и всегда он пытался делиться ими. Он говорит именно о своей личной жизни. Такие же свидетельства есть у святителя Иоанна Затворника, у некоторых современных старцев. Поэтому если Владыка говорит о себе и как бы о себе, то он всегда говорит не для себя, а говорит для тех, кто перед ним, кто его слушает, кто его видит, даже сейчас, уже после его смерти. Он всматривается в человека, за основу берет свой собственный опыт и тем передает этот опыт другим.

Еще одно хотелось бы заметить. У митрополита Антония есть одно важное качество, как мне кажется, которое созидательно для нашей жизни и которое способно нашу жизнь всегда поддерживать в каком-то определенном духовном тонусе и не только поддерживать и созидать, но и давать возможность бороться с трудностями, с какими-то недоумениями, которые возникают в нашей жизни. Потому что наша жизнь всегда будет динамична, но динамична в том смысле, что её динамика связана и с добром, и со злом. Недавно мне встретилось высказывание, принадлежащее Владыке Антонию, которое не в книге я прочитал, а нашел на одном из интернет-сайтов. Он говорит, что общее между добром и злом — это страдание. И возвращаясь к теме предыдущего доклада, действительно, то что говорил апостол Павел, чтобы встретить Христа, нужно выйти за стан, но за стан выйти, как толкует один святой отец, — это пострадать вместе со Христом. Как говорил Владимир Соловьев — общее, что между нами есть, что объединяет нас в едином призвании жизни — это не со-радование и не со-наслаждение, а со-страдание.

Здесь говорилось о расценке Владыки Антонием историчности или истории мира, космоса. Говорилось, что владыка более склонен подчеркивать трагизм мира, мироздания, истории, человека, человечества в целом. Это, наверное, правильно. Но, с другой стороны, в его богословии есть, конечно, радостные моменты, то есть моменты, которые возвышают нас, которые ободряют нас, дают нам надежду. Он говорил, что надежда — это то, что всегда Бог предоставляет человеку в самой критической ситуации, это то, чего Он никогда не отнимает. На этом основано, кстати, понимание Владыкой сотериологических вопросов, т.е. вопросов о спасении и человека, и грешника, и даже бесов, и диавола. Он говорит, что Бог не забывает свое творение, он всегда дает ему надежду, надежда никогда не умирает. Конечно, это учение Священного Писания, но владыкой Антонием оно выражено особенно проникновенно. Может быть, именно поэтому владыка гиперчувствителен к страданию человека, к боли человека. То есть если даже он рассказывает какой-то анекдотичный случай, или пересказывает какой-то не совсем легкий для восприятия эпизод из своей жизни, или других людей, он всегда нацелен именно на то, чтобы выразить сострадание человеку, или героям своих рассказов, или тем, кто его слушает. Это сострадание, эта возможность углубиться, или проникнуть в какую-то сердцевину слушающего человека —  это тоже уникальнейший дар, и этот дар поучительный в том смысле, что мы сами часто не способны на подобное отношение. Действительно, это наша болезнь человеческая, наше сердце окаменело, то есть нам очень сложно бывает не просто даже доброе слово человеку сказать, а просто ответить ему мягко, или поучаствовать в его нужде. Бывает очень легко мы откликаемся какой-то злобой, или раздражительностью. Кажется — это мелочь, или мы легко себе это прощаем. И вот мне кажется, что Владыка Антоний очень внимательно следил, чтобы этого не было в жизни. Известно, что он мог считать человека недоброжелателем, врагом, и такое было, т.е. испытывать такую проблему с недостатком любви. Мне понравилось, как сказала Джилиан Кроу, что если он не мог явить человеческую любовь ближнему, он всегда старался явить любовь Христову, это тоже очень важно, потому что именно питаясь от Христа, мы можем вырастать, как он говорил, в меру своей человечности, в меру нашего призвания. То есть, быть ближе ко Христу и тем самым, войти в Его вечность такими, какими Он хотел бы нас видеть. Опять же вспоминается пример о лозе и о ветвях, т.е. мы все ветви, а Христос — лоза. И как владыка Антоний сказал, что это одно из самых главных условий нашей жизни, чтобы мы всегда помнили, что мы соединены со Христом неразрывно и неразлучно.

Когда владыка говорит о грехе — этой язве нашей жизни, которая нам мешает быть человечными, и людьми — в том свете, как видит нас Священное Писание и то, чего хотел бы от нас Бог, он говорит, что грех — это богоборчество. У него есть очень интересные размышления на тему о том, что все мы храмы Божии и Дух Божий живет в нас (из 1-го Послания к Коринфянам, 6 гл.), и он приходит к такому заключению, что если мы совершаем грех, мы как бы рушим этот храм, и мы являемся богоборцами. Мы разрушаем наш храм, разрушаем то, что Бог создал, то место, где живет благодать, которая нас поддерживает в жизни. И мне кажется, что когда Владыка Антоний встречался с людьми, которые страдали, особенно от каких — то грехов своих, хотя он и сам тоже безусловно боролся с грехом, но у него было это осознание и понимание — какую трагедию в своей жизни несет человек, какую боль он вынужден переносить, если каждый христианин — храм Божий, если каждый грех — это богоборчество. Эта уникальная способность Владыки, видимо, на каких-то неведомых, или невыразимых словами уровнях чувствовать человека и его боль, является тоже одним из важнейших сторон его богословия, потому что когда мы читаем Владыку Антония, мы это тоже чувствуем, мы воспринимаем эту его способность.

К сожалению, мой доклад получился не совсем по той схеме, которую я планировал изначально, но я сказал то, что мне положил Бог на сердце. И в заключении мне хотелось бы сказать вот о чем: об этом особенно, наверное, известно тем, кто живет заграницей. В этом году, 19 июня (это день рождения владыки), новый Папа римский Бенедикт XVI провозгласил Жана Батиста Вианне, если я не ошибаюсь, Арского кюре, о котором многие из нас знают по рассказам владыки, и которым сам владыка, по его словам, очень вдохновлялся, покровителем священников, или священства в целом. Интересно, что и дата памяти этого католического угодника Божия, так можно сказать, 4-го августа, т.е. в день преставления Владыки Антония. И мне пришла в голову мысль — почему бы нам, инициативным людям, которые занимаются наследием Владыки Антония,  может быть ко дню десятилетия его кончины, или столетия со дня его рождения через пять лет, подготовить такую инициативу для рассмотрения представителями высшей церковной иерархии, чтобы Владыку Антония, конечно, он может быть сам бы с этим не согласился, скорее всего так бы и было, и вопрос бы так и не стоял, но раз мы проводим конференции, и раз у нас есть возможность говорить о нем, и это было бы, мне кажется, добрым шагом в этом отношении, что мы могли бы Владыку Антония обозначить как пример подлинной христианской жизни и служения людям и Церкви, потому что безусловно Владыка Антоний был человеком Церкви. Без церкви, без церковной жизни, без того, что есть в Церкви, он не мыслил себя. Даже о молитве он говорил, что когда «я не молюсь, я чувствую какой-то изъян, что-то не то». Это очень важно,  потому что мы часто молимся или формально, или молимся с определенным конечно усилием, но есть ли у нас это понимание или осознание того, что было у Владыки Антония, о том, что нам чего-то не хватает, что в нас какой-то изъян в жизни, и на сколько серьезно способны мы противостоять возникающему чувству. Если Владыка Антоний был человеком Церкви, человеком глубоко церковным, он говорил о Православии:  «… дорогое любимое православие… », то есть для него это было очень ценно, безусловно. В сердцевине, конечно, стоял Христос и стояла жизнь со Христом. В то же время, это был человек, открытый обществу, открытый людям, несмотря на какие-то личные проявления закрытости, или аскетизма, или даже затворничества, как отмечает один знавший его иерарх. Все равно, это был очень открытый и широкий человек, и поэтому его служение действительно охватывает сейчас очень много людей по всему миру, безусловно, не только православных, но и инославных и иноверных. Поэтому такая инициатива, которая бы, если не провозгласила бы владыку каким-то патроном, но, во всяком случае, указала бы на пример его жизни, его личности, его творчества, мне кажется, была бы достаточно уместной в рамках, или в критериях, по которым сейчас развивается осмысление его наследия духовного, личного наследия. Уточню, что подобную инициативу ни в коей мере не следует расценивать как очередную попытку канонизации владыки Антония, которая уже обсуждалась на 1-й конференции. В разъяснение этому я хотел бы в заключении процитировать из одной книги следующие слова: «Специфика жизни на рубеже столетий требует распространения и восприятия духовного опыта праведников, ответивших святостью на вызовы современного мира. Их наследие для нас драгоценно, ибо вступив во времена последние, мы очень нуждаемся в духовной поддержке тех, кто именно в этих условиях сумел жизнью воплотить высокие и вневременные истины православного вероучения».

Спасибо за внимание! Я раньше не принимал учстия в подобных конференциях, такая форма выступления для меня новая. Поэтому прошу прощения, если мой доклад был несколько сбивчивым.

Ответы на вопросы

Протодиакон Петр Скорер: Отец Дамаскин, спасибо большое за Ваше сообщение. Во-первых, хотел Вас поблагодарить за то, что Вы вспомнили жертвы теракта, который произошел восемь лет тому назад, которые совпали с этим днем.

Во-вторых, Вы подтвердили своим опытом и своими словами Вашу теорию о том, что люди, которые знали Владыку с детства, как я сам, которые действительно знали его всю жизнь, и те, кто его не встречали, имеют одинаковое понимание и одинаковое восприятие, потому что он себя передавал как в личном опыте и встречах, так и через свои книги, передачи, через беседы, которые мы читаем, продолжаем читать и изучать. И я хотел бы вспомнить пример, который Владыка очень любил давать: о том, как святость передается от Спасителя через его апостолов каждому отдельному человеку, — образ, воплощенный на иконе Преображения Феофана Грека. Одно из моих ранних воспоминаний, которое очень глубоко впало в душу, что Христос преображается, и от Него исходят лучи, и если смотреть внимательно на эту икону, эти лучи  падают на самих апостолов, и дальше от апостолов на окружающую их природу. Так что лучи от Спасителя идут непосредственно ко всему миру, но через каждого из апостолов. Каждый носит в себе божественный Фаворский свет, и способен, таким образом, передать не только окружению, но и природе, и зверям, и каждому ближнему человеку. Спасибо Вам, большое!

Вопрос: Вы сказали, что в каждом человеке есть Христос, и каждый человек меняется в течение своей жизни, и в нем меняется Христос. Можете Вы это объяснить?

Вопрос: Отец Дамаскин, как Вам кажется — для пастырства владыки Антония, для его богословия принципиальное значение имеет его медицинское образование, или это несущественно и совсем не важно, какая светская подготовка у него была бы и была бы вообще?

Иеромонах  Дамаскин: Владыка говорил, что именно естественные науки стали для него началом пути познания Бога. В одной из своих бесед он говорит, что мир Божий начал открываться для него особенным образом, когда он начал познавать мир законов природы, поэтому, мне кажется, некий толчок в отношении его религиозного мировоззрения безусловно был, и он связан с его медицинским образованием. И сам опыт его как врача — это же одновременно уникальный опыт его богословия, его миросозерцания, его отношения к человеку, поэтому в какой-то степени, даже в большой степени это значимый фактор.
[1] 11 сентября 2011 г. в Нью-Йорке в результате теракта погибло более трех тысяч человек.

[2] Диадох, епископ Фотики в Древнем Эпире (ок. 440–сер. 80-х гг. V века).

[3] «И этот дар, дар правды и человечности — самый главный для каждого, чье орудие — СЛОВО» // Галь Нора. Слово живое и мертвое. Цит. По http://www.vavilon.ru/noragal/slovo29.html/ Нора Галь — псевдоним  Элеоноры Гальпериной.

[4] Николай Сербский свт. (Велимирович, 1880–1956), еп. Охридский и Жичский. Память 5/18 марта; 20 апр./3 мая; 30 авг./12 сент.