Ради чего

Гуманистического общества. Где-то между началом первой и концом второй главы я вдруг явственно ощутил чье-то присутствие на другом конце стола. Я поднял глаза от книги. Я никого не увидел, ничего не услышал, не было никакого видения или другого чувственного ощущения, но в одном я был уверен абсолютно: я знал, что по ту сторону стола стоит живой Господь Иисус Христос, о Котором я начал читать, и раз Он жив, значит, все, что я о Нем прочел, было правдой. Если Он живой здесь стоит, значит, Он действительно был распят и воскрес; значит, Он действительно Сын Божий, Который по непостижимой любви стал Сыном Человеческим для спасения мира. Я не мог себе объяснить Его любовь, но она поставила меня перед фактом существования любящего Бога — такого Бога, Который любит ценой Своей жизни и смерти, ценой полного самопожертвования. До этого я знал любовь между мною и моими родителями, любовь в очень узком домашнем кругу, но я также знал и чувствовал каждой клеточкой тела, всеми фибрами души, что окружающий мир — это джунгли, что всякий человек может быть опасен, и единственный способ выжить — это стать твердым как сталь, непроницаемым, непробиваемым. И вдруг я сталкиваюсь с Богом, Который целый мир создал по Своей любви; листая страницы Нового Завета, я почти сразу попал на отрывок из Евангелия от Матфея, где говорится о том, что Бог изливает Свой свет на добрых и на злых. Я в тот момент подумал: «Если Бог может одинаково любить добрых и злых — первых, возможно, радостно, а вторых распинаемой жертвенной любовью, значит, если я хочу быть с Ним, я должен научиться любить на тех же условиях». И я помню, как на следующее утро я вышел из дома (мы в то время жили в пригороде Парижа), посмотрел на людей, спешащих на железнодорожную станцию, и сказал себе: «Бог создал их всех Своей любовью, Он любит каждого из них, с болью или радостью, но Он их всех любит — значит, и я буду их любить любой ценой, и что бы они мне ни сделали, я себе никогда не позволю их не любить». Это чувство было такой силы, что я помню, как, зажатый посреди взрослых в битком набитом вагоне, я, 14- или 15-летний мальчишка, с трудом повернулся к своему соседу (до сих пор его помню: смуглый низкорослый господин с черными усами и довольно суровым выражением лица) и сказал: «Вы читали Евангелие? Вы знаете, что Бог Вас любит?». Он посмотрел на меня с таким же выражением, как тот джентльмен из Гуманистического общества. Он ни слова не произнес, но было понятно, что он подумал. Вот так произошла моя встреча со Христом. И когда я говорю, что верую во Христа, я не имею в виду, что моя бабушка, мама или кто-то другой рассказали мне про Него нечто убедительное, или что я был эмоционально укоренен в церковной традиции. Я верую во Христа потому, что я Его встретил живого и потому, что Он преобразил мою жизнь. Преобразил не в том смысле, что я стал хорошим человеком, но помимо обычных измерений нашего мира — времени и пространства — для меня как бы открылось третье измерение глубины, вечности, любви. Затем я продолжил читать Евангелие и сделал еще одно открытие, связанное с притчей о блудном сыне. Я обнаружил в ней нечто, что меня глубоко поразило. Вы, вероятно, помните (сейчас, конечно, у меня нет возможности пересказать всю притчу), как блудный сын возвращается домой и по пути повторяет про себя покаянные слова, которые он собирается сказать отцу: «Отче, я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих». Вы когданибудь обращали внимание на то, что в евангельскомтексте отец не дает сыну закончить эту последнюю фразу? Этим он как бы говорит: да, ты недостоин, но ты не можешь восстановить со мной истинные отношения, если только это не будут отношения отца и сына (или дочери, если говорить более обобщенно). Ты можешь мне быть только достойным или недостойным сыном или дочерью. Никаким способом, никаким усилием ты не можешь стать достойным слугой, рабом или наемником. И здесь я увидел, что мы призваны Богом к величию — быть не кем иным, как сыновьями и дочерьми Бога Живого. Образ этого величия можно увидеть в Господе Иисусе Христе, Который был в полном и совершенном смысле человеком, поскольку Он одновременно был Богом, а истинный человек — это тот, кто, по слову Священного Писания, стал причастником Божественной природы, кто привился Христу, исполнился Духом Святым и кто благодаря чуду Божией любви и принятия, взаимного, двустороннего принятия веры и жертвенной любви, стал единородным сыном Божиим в Единородном Сыне Божием. Эта мысль принадлежит Св. Иринею Лионскому, который жил во II в. н. э. Это было второе мое открытие: Бог не хочет, чтобы мы были Ему рабами или наемными слугами; Он призывает нас к величию богосыновства, Он хочет, чтобы мы вступили с Ним в такие отношения, в которых пребывал и вечно пребывает с Ним Его Сын Единородный. Затем я обнаружил еще одну важнейшую вещь — далеко не сразу, а по мере вчитывания в Евангелие, по мере взросления и вырастания в более широкий и, возможно, глубокий опыт Евангелия и христианства; и вещь эта меня глубоко поразила. Бог величественных храмов, Которого Ветхий Завет называет Богом Израилевым, непостижимый, недосягаемый Бог становится человеком.