Радость и горе

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

В жизни каждого человека, но также в жизни прихода, чередуются радость и горе; большие радости и большое горе. Что можно сравнить с той радостью, которая нам дана знать Бога, знать Спасителя Христа, участвовать в Божественной литургии, где совершается непостижимое чудо, где Бог посреди нас действуя, преображая нас и приобщая нас к самой Божественной природе, к Себе Самому через причащение Святых Тайн… Чего нам бояться, чего смущаться, когда мы слышим слова литургии: Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любовь Бога и Отца и причастие Святого Духа С НАМИ — действительно, был прав псал­мопевец, когда он говорил: С нами Бог — кто же на нас? Кого нам бояться, чем смущаться? Но если не бояться, если не смущаться тем, что может случиться извне, иногда, потому что Церковь является хоть очень несовершенным, очень грешным, очень тусклым местом, где изливается Божия любовь, потому что и в наших сердцах живет любовь, иногда делается так больно и так страшно…

Я хочу с вами поделиться одним нашим приходским горем и еще прибавить нечто о радости. Я ехал из отпуска, радуясь о том, что снова буду в вашей среде, что снова мы будем служить с  отцом Миливоем, который стал так близок и которого я так глубоко полюбил за те десять лет, которые он с нами провел. И первое, что меня встретило, когда я приехал сюда и взглянул на первое письмо из-за границы, это были слова боли; письмо, написанное одним моим другом, который говорит: Ох, как болит сердце и разрывается — но ты, наверное, уже знаешь, что отец Миливое от тебя ушел… И потом я узнал и дальше, что не предупредив ни меня, никого из братии священников, никого даже из друзей, за исключением одного человека, с которого он взял клятву молчать, он в течение целого ряда месяцев  готовил уход и нас покинул. И перед уходом было сказано несколько слов, которые мне надо исправить, потому что они являются ложью, которая семенем легла в сердца и память, в мысли некоторых из вас. Он сказал о том, что наш приходской совет знал о его намерении уйти, но что мы просили его молчать и уйти тайком — это ложь; он никому ничего не говорил, даже и мне, даже близким друзьям… И после этого много-много было сказано и им и его женой в оправдание своего ухода, о том, как он был нелюбим в этом приходе, как он был лишен заботы и любви, как с ним было поступлено несправедливо. Говорил о том, что когда он оказался бездомным, ему не было предложено места жить — но умолчал о том, что приход ему дал средства купить новый дом. Говорилось о том, что я ему не дал возможности иметь прихода — действительно, я остался настоятелем нашего лондонского прихода и останусь им до времени. Правда, он обратился уже несколько лет тому назад, не предупреждая меня об этом, к владыке Афинагору с просьбой  его принять, но тот узнал, что он наш священник, и потребовал от него отпускной грамоты, которой отец Миливое не захотел просить, потому что он не хотел открыть своих тайных переговоров. Он просил у меня разрешения  открыть сербский приход из людей, отколовшихся от Сербской Церкви, и я в этом ему отказал, потому что в основу всей нашей жизни, и личной и церковной, я поставил лояльность, честное и прямое отношение к каждому из вас, к каждому священнику и к Церквам православным,  которые нас окружают. Много еще было сказано… неправды. Но теперь отец Миливое ушел; и перед нами лежит трудная задача: принять его измену нам, измену любви, принять его уход, но принять его в сердце, и принести к Богу молитву, чтобы путь, начатый ложью и неправдой, выправился, и чтобы отец  Миливое в котором столько светлого, столько живого священнического, вырос в полную меру всего доброго, святого, что в нем есть; и чтобы Господь его оградил и защитил от всякого дурного, разрушающего влияния. Из-за его жены, Елизаветы, он уже в третий раз лишается прихода, в котором он был уважаем и любим. Будем молиться, чтобы Господь им дал вырасти в полную меру его священства и ей вырасти в полную меру того призвания, которое жена священника имеет от Бога.  Будем молиться об их детях, которые нам так дороги и так близки, и пусть мир Христов, благодать Божия, любовь Пречистой Девы сопутствуют им во всем их жизненном пути.

А теперь я хочу  обратиться к радости, которую я пережил сегодня утром: после последней литургии я был поражен тем, как некоторые люди не умеют себя держать в храме. Я много раз говорил о том, что храм должен быть только местом литургической или молчаливой молитвы, но никак не местом разговоров. В прошлый раз, после службы на Преображение, мне стало больно, что после почти тридцати лет моего священства здесь я ничему не смог научить людей. Во время панихиды дети бегали, кричали, и родители не подумали о том, как это ранит людей, молящихся о своих усопших. И если они не умеют и не в силах совладать ими, не догадаются даже их унести, чтобы другие могли молиться… И разговоры, разговоры… Я хотел сказать сегодня горькое слово по этому поводу; наш приход славился своей собранностью, молитвенной молчаливостью, и мы должны это сохранить, потому что иначе как из глубокого молитвенного молчания никакой молитвы не может вырасти, но также не может вырасти истинной христианской благоговейной жизни… А сегодня меня так глубоко обрадовала тишина в храме во время долгих и длительных исповедей. Я не раз говорил о том, что мы должны помнить, что каждая исповедь может быть нашей предсмертной встречей со Христом как Спасителем нашим. Каждый человек, который приходит на исповедь, может быть, последний раз сможет примириться с Богом. Мы не знаем, ни­кто не знает, что человек может принести на исповедь, сколько времени нужно для того, чтобы раскрыть окаменевшее, порой, или наболевшее сердце… И так бывает больно, когда люди с нетерпением относятся к тому, что происходит между живой, порой израненной и умирающей душой и Господом в присутствии священника. Мы не так относимся к людям, которые подвергаются хирургической операции или которые в одной комнате с врачом, когда мы ожидаем от него жизни и смерти. А здесь нечто большее еще, нежели жизнь и смерть — вечность. И вот так радовалась душа, что сегодня весь храм пребывал в молчании, что каждый из вас перед живым Богом предстоял молча, в ожидании чу­да Божественной литургии и молясь о тех, которые исповедовали свои нужды с тем, чтобы живыми войти в Божественную литургию, побороть смерть, начать новую жизнь… Будем так сто­ять, будем приходить в этот храм с тем, чтобы встретить Господа, а эта встреча может совершиться только в глубинах молчаливого и благоговейного сердца, и когда придется ждать службы, потому что кто-то должен подойти, должен очиститься, должен примириться с Богом, будем молиться о каждом, терпеливо, ласково, трепетно, и тогда из нашей общины действительно вырастет /любовь/…

Аминь.