Реальность есть риск (если, конечно, реальность есть). Mитрополит Антоний и Мераб Мамардашвили

Давайте зададим себе вопрос: в какой степени наша реальность реальна? Иными словами, я хотел бы поставить под сомнение ту повседневную реальность, которую мы и называем жизнью (пусть суетливой, но все же жизнью).

Mы вполне имеем право на такого рода сомнения, поскольку есть самые разнообразные свидетельства в их пользу. Для нашей жизни вполне характерно, что мы видим свидетельства, слышим их, но не продумываем всю глубину их значения. Так часто бывает и со словами молитв: мы их произносим, но не продумываем, а потому едва ли и верим до конца в то, что сами говорим. Сегодня я и хотел бы продумать некоторые слова, которые мы произносим, например, слова некоторых молитв.

Приведу в пример слова о сомнении в реальности этой жизни один текст, хорошо известный церковному человеку – это седален после третьей песни канона панихиды или отпевания. Он звучит так:

«Воистину суета всяческая, и жизнь есть только сон и тень,

а потому в напрасной суете мечется всякий рожденный на земле…»

 Если мы произносим эти слова, если мы говорим, что жизнь есть только сон и тень, то давайте подумаем, в какой степени, в какой мере сон является реальностью И наоборот, в какой степени реальность есть сон. А если жизнь есть только тень, то тень чего? Тень Божественной реальности? А что если наша жизнь есть только призрак и морок? Полный мрак? Фикция и имитация?

Примеров таких церковных текстов, которые ставят реальность под сомнение, достаточно много[1]. Но мы почему-то предполагаем, что такие выражения есть некая метафора, которая нас мало к чему обязывает. То есть, не обязывает думать и задавать вопросы литургическим текстам. Мы исходим из некоего инфантильного предположения, что «взрослые знают всё лучше». Мол, раз отцы Церкви сказали, значит им виднее, они знали, что говорят, и не нам в этом сомневаться и вопрошать.

Другой пример сомнений в нашей реальности как единственно возможной, возьмём из области искусства. В последнее время мы познакомились с темой виртуальной реальности. Хороший пример тому фильм «Матрица». Это боевик, который, казалось бы, не особо затрагивает глубины человеческого бытия – острый сюжет, где ребята лихо лупят друг друга, стреляют и так далее. Но заметьте, как интересно там заложена тема реальности и её сочетание с виртуальной реальностью!

Напомню сюжет: герой фильма Нео следует за белым кроликом. Так же, как Алиса в Стране Чудес следует за белым кроликом и ныряет в кроличью нору, так и Нео ныряет в какую-то иную реальность, а там его приветствует человек, весьма продвинутый в иной реальности, с необычным именем Морфеус. Если следовать значению этого имени, он – древний бог сновидений. Морфеус приветствует Нео весьма интересным приветствием: «Добро пожаловать в пустыню реальности!»

В беллетристики ХХ века появились яркие примеры нелинейной реальности. Скажем, в рассказах Борхеса. Из нашей, российской прозы последних лет я бы назвал питерского писателя Павла Крусанова, например, его роман «Бом-бом», где реальность, если выразиться языком Нового Завета, «полимерна и политропна»[2]. Это слова из начала Послания к евреям – polumeros kai polutropos. Так вот, эта полимерность, то есть способность реальности разворачиваться не каким-либо одним и линейным способом, а сразу несколькими способами, показана в романе Крусанова весьма убедительным образом.

Так что же такое реальность, если она может быть многозначной, неоднородной по своей протяженности или, вообще, виртуальной? Ведь виртуальной реальности мы никак не можем отказать в жизненной силе – она людей запросто сводит с ума и может стать сильнее всякой «немнимой» реальности.

Есть и второй вопрос: иногда мы замечаем, что в нашу реальность врывается какая-то иная реальность, которая делает заявку на то, что именно она и есть «истинная реальность».

Такое описание соприкосновения, столкновения двух реальностей, я возьму уже у Мераба Константиновича Мамардашвили.

В его лекциях «Психологическая топология пути» есть такое описание реальности (которое, в свою очередь, он нашел у Марселя Пруста): представьте себе, что мы в аквариуме, мы – рыбы, и всё, что мы знаем о нашей реальности, есть только та вода, которая нас окружает. Даже стенки аквариума мы не видим, но плаваем в этом ограниченном пространстве, как рыбы в воде, и не подозреваем, что реальность может быть какой-то другой. И вдруг в этот аквариум вторгается рука человека и выхватывает рыбу из аквариума. Рыба начинает биться в чуждой руке, возмущаться, заглатывать воздух вместо родной воды, но возмущаться поздно, потому что в жизнь вошла иная реальность[3].

Далее Мамардашвили рассуждает об «упрямой слепоте» – слепоте жизни в аквариуме, которая присуща в равной степени и индивидам, и целым нациям. Для меня же сейчас важен момент, что «упрямая слепота» пребывания в аквариуме, есть вполне жизненная ситуация, когда данность окружающей воды воспринимается как единственно возможная реальность, и при этом такая ситуация становится нормой жизни человека, равная сну. Должно произойти нечто чрезвычайное, подчас болезненное и трагическое, что выведет человека из сна – выбросит из привычного обитания в аквариуме, и только тогда упрямая слепота может быть поражена зрением.

Теперь посмотрим, что и как об этом говорит митрополит Антоний Сурожский. Для него вопрос о реальности не был отвлечённым вопросом, он был напрямую связан с жизнью человека, со способностью или неспособностью человека жить. Владыка Антоний ставил вопрос так: как обнаружить жизнь в себе? Как в эту жизнь можно войти? Каким образом соприкоснуться с подлинным бытием в нашей жизни?

Владыка часто говорил, что жизнь, попытку жить надо начинать с себя и только с себя – войди в себя и постарайся найти жизнь, но учти, что даже если тебе и удастся войти, то это ещё не факт, что найденное в тебе окажется жизнью. Он говорил: «Когда мы начинаем входить в себя, мы вдруг обнаруживаем, что в нас нет ничего, что могло бы дать жизнь или, скорее, что есть жизнь, и всё, что мы называли жизнью, принимали за жизнь, было снаружи, а внутри не было ничего»… «И мы смотрим на эту пучину небытия и чувствуем: чем больше мы в нее углубляемся, тем меньше от нас остаётся»[4].

Вот горькое разочарование! Нам предлагают войти в себя в поисках жизни, а потом оказывается, что это предприятие весьма рискованное, поскольку «себя» там может и не оказаться. Зачем же мы пошли на такой риск? Но именно такой риск и предлагает нам владыка Антоний в том случае, если мы захотим проделать путь и найти, осуществить себя на этом пути.

Владыка предупреждал, что при попытке войти в себя может оказаться, что «мы совершенно пусты, мы не действуем изнутри себя, но принимаем за свою собственную жизнь нечто, что на самом деле нам скармливают извне. Вспомните фильм «Матрицу», ведь там действительно человеку скармливают виртуальную реальность – Матрица кормит человечество какой-то искусственной реальностью. Мы только полагаем, что мы свободны и действуем по внутреннему побуждению, а при продумывании реальности своей жизни оказывается, что причина к действию не есть наше внутреннее расположение, а лежит где-то вне нас, далеко на поверхности, а происходит нечто, некие колебания, которые и побуждают нас совершить следующее действие. Владыка говорил, что редко, очень редко нам удаётся жить той глубиной и богатством, которые, как мы считаем, существуют у нас внутри.

Действительно, многие наши действия можно назвать реактивными. То есть наше действие есть лишь реакция на что-то, что приходит извне, но ещё не есть наше «я», наша самость, личность. Таким образом, личность не рождается, а остаётся в спящем состоянии. А что же рождается внутри нас, где есть мы (наше «я»)? Такой вопрос мы задаём себе редко.

В одной из бесед владыки Антония есть замечательное повествование о дикой маслине, где он описывает путь Церкви, точнее, он говорит, что Церковь и есть путь: в Церкви мы не просто делаем нравственные усилия, чтобы стать лучше, но совершаем путь, чтобы быть.

В этой же беседе[5] он связывает воедино два образа, взятые из Писания: образ виноградной лозы и ветвей (см.: Ин 15:5) и второй образ из Послания ап. Павла к римлянам (11:13-18), где он говорит, что мы привиты к живому масличному дереву для того, чтобы самим стать деревом, исполненным жизнью. Мы были масличной веткой, которая оказалась высохшей, но вновь обрела жизнь. Это повествование апостола Павла, в котором говорится о народе Израильском и язычниках, владыка Антоний прочитывает как своеобразную повесть о пути каждого человека к Богу.

Согласно апостолу Павлу, Бог есть Садовник, который видит, что некоторые ветви в Его саду гибнут, не имея в себе достаточно сил к жизни. Тогда Бог находит эти ветви и подвергает их операции, которая может показаться жестокой и насильственной: Он отрезает их от корней. То есть Садовник отделяет ветви от прежней жизни. Как говорит владыка Антоний, отделяет от той жизни, пусть несовершенной, пусть недолговечной, но которой веткавсё же обладала, и подвергает её риску окончательной смерти (выделено мною – прот. Сергий). Что же это значит, неужели риск необходим? Владыка поясняет: «великий Садовник, Господь, отрывает одного из нас от его корней, отрывает от его среды, его страны, его веры, условий его жизни – от всего, что было поддержкой его жизни, его защищенностью, иногда от того, что было самой его жизнью, и держит его в неопределенности, между смертью, грозящей ему, и этой преходящей, недолговечной жизнью, к которой он уже не может вернуться, ибо был оторван от нее Божественным насилием», то есть Божественная воля спасает человека, но при этом подвергает его риску смерти.

Именно так зачастую происходят и в нашей судьбе первые два этапа на пути к новой жизни: во-первых, Бог нас находит и, во-вторых, вместо успокоения отделяет нас от привычного нам мира, выбрасывает из аквариума. Но путь на этом отнюдь не заканчивается. Произошло отделение от старого, привычного, но далее следует присоединение, или прививка к новому.

На третьем этапе Садовник обращается к масличному дереву, которое он заранее избрал, чтобы оно дало жизнь всем другим и делает надрез – режет по живому, чтобы образовалась рана. И к этой ране Он прикладывает, присоединяет рану дикой погибающей ветви. Владыка говорит: «рана к ране, боль к боли – так происходит встреча животворного дерева и умирающей ветви». Это закон – «закон духовной жизни, – говорит митрополит Антоний, – что лишь ценой раны жизнь передаётся от одного к другому». Встреча происходит ценой потери прежней жизни, ценой страдания.

Четвертый этап – это этап, когда жизненные соки масличного дерева жизни медленно движутся и ищут пути, по которым могут проникнуть и напитать сосуды черенка. «они проникают в самую жизнь каждой клетки привитой ветви, вытесняя из нее жизнь дичка, недолговечную жизнь, которая прежде вела к смерти, и постепенно черенок оживает новой жизнью.» И черенок становится самим собой. Но более интенсивным, более реальным, чем он был ранее. «Если ветвь пребудет на лозе, она начинает развиваться, достигает полноты, становится самой собой в таком смысле, какого мы не могли подозревать раньше»[6].

Стать собой – означает открыть свою уникальность в этом мире, из неопределенности перейти в непреложность жизни, понять на уровне всего тела, что ты отвечаешь за талант, данный тебе Богом.

Это очень важный момент нашей жизни, важный – если он происходит. Ведь зачастую мы только полагаем, что живём своей собственной жизнью, хотя, вместо этого, мы только играем роль[7]. Чтобы быть собой, следует достичь полноты. А полнота достигается не нашим усилием стать высоко моральным человеком, а через прохождение пути к новой жизни, к жизни со Христом. Путь к новому лежит через расставание со старым, а потому, чтобы стать собой, – надо сначала умереть. И в этом, конечно, есть не только боль, но и определенный риск, поскольку нет гарантий, что, пройдя смерть, ты вновь оживёшь и вернешься к жизни.

Повторю, «начинать надо с себя» – так говорит митрополит Антоний, но в этом есть изрядный риск. Владыка описывает начало нашего пути примерно так: если вы собрались в путь к Богу, если вы решили искать Бога в своей жизни, то начинать надо с себя, надо искать глубину в самом себе. Но при этом надо быть готовым на риск[8]. В чём же заключается этот риск? Да в том, что этой глубины может и не оказаться, поскольку ещё не произошло что-то существенное в жизни, ещё нет полноты себя.

И далее: «… если мы собрались пробиваться внутрь, чтобы извлечь что-то на поверхность (как прокладывают путь в недра земли), то надо быть готовым на риск: уходить в глубины очень трудно. Звучит это просто; мы все считаем, что в нас есть глубина, и чем больше в неё уходишь, тем оно становится замечательнее. Но это не так просто»[9].

Да, это действительно совсем непросто. Для достижения реальности нужен риск. И для того, чтобы почувствовать, что это не так просто, – просто бывает только в умозрении, а мы ведь решились действовать не только умом-рассудком, но и всем существом, всем своим телом, – для этого я обращусь к выступлениям Мераба Константиновича Мамардашвили.

Выбор этого автора следует пояснить. Сначала я попробую его пояснить для наших гостей из Британии, и для этого я скажу следующее: Мераб Мамардашвили, на мой взгляд, самый интересный философ конца ХХ века. И это относится как к западной, так и восточной философской мысли (в той мере, в какой я знаю современную западную философию).

Поясню данный выбор и нашей русскоязычной аудитории: дело в том, что я открыл сродство двух людей – Мераба Мамардашвили и митрополита Антония, – которые, по роду занятий и по многим прочим внешним параметрам, очень отличались друг от друга. Насколько я знаю, они никогда не встречались, но их роднит стиль сознания. Для обоих сознание не было интеллектуальным упражнением или движением рассудка, но сознание было активным движением души. Их также роднили жизненные темы, о которых они говорили своим слушателям, такие как встреча, путь, риск реальности. Владыка Антоний не писал своих книг, всё, что издано, это публикации его бесед или проповедей. Работы Мамардашвили тоже в основном переработки и публикации его бесед. Мне кажется, что они оба предпочитали беседы или лекции, то есть диалогическую работу со слушателем (замечу, что оба никогда не читали по бумажке!), а не кабинетное рассуждение в одиночку.

Любопытно, что в одной из своих лекций Мамардашвили предложил, что следует различать два типа текста[10]: первый, – это аналитические тексты, которые требуют понимания (он назвал их «прямые»); а второй – это выразительные тексты, тексты-проповеди, которые требуют интерпретации и расшифровки.

Тексты второго рода содержат тайну, мистерию, а потому требуют расшифровки. На мой взгляд, и митрополит Антоний, и Мераб Мамардашвили были проповедниками именно в том смысле, в котором об этом говорил Мераб Константинович, что проповедь не есть текст, который требует анализа и понимания, но есть слово (устное или письменное), которое передают состояние учителя, состояние духа и тем самым как бы переводят слушателя (ученика) в иное состояние. Здесь важен даже не предмет их бесед, а энергетический заряд, который они несли; это был акт, действие молнии, который переставлял собеседника по лествице бытия.

По сути дела, к ним обоим применим образ повивальной бабки-повитухи, которая помогает рождению нового человека. Этот образ применялся к Сократу, он правомерно применим и к митрополиту Антонию – его делом было помочь человеку родиться. И этот образ вполне работает и в случае с Мерабом Мамардашвили.

Для обоих встреча с аудиторией, то есть встреча с «человеком слушающим», была началом совместного путешествия. Слово путешествие здесь более подходящее, чем просто беседа или лекция.

В своих лекциях Мераб Мамардашвили часто говорил, что личность есть такой феномен, который не рождается натуральным образом (то есть от биологических родителей), но он есть нечто/некто, кто может возникнуть, родиться ненатуральным путем…, а может, и не родиться.

Я не был свидетелем того, как происходило такое рождение на лекциях Мамардашвили, хотя и уверен, что так оно и было, но я хорошо знаю, как это было при разговорах с владыкой Антонием: человек рождался по духу, поскольку в тот момент происходила встреча, и сам владыка был тем местом, где происходила встреча человека и Бога.

Владыка Антоний неоднократно повторял в своих беседах, что Церковь есть единственное сообщество, в котором человек не рождается естественным образом, поскольку Церковь не есть просто сообщество людей, к которому можно присоединиться, но есть Богочеловеческий организм, в котором можно родиться новым человеком, пойти на риск такого рождения.

Чтобы как-то пояснить странность этого положения, я хочу рассказать вам одну притчу. Эта притча – рассказ из жития Варлаама и царевича Иоасафа. Хорошо известно, что их житие есть переделанное жизнеописание Будды, а титул Бодхисатва превратился у нас в Варлаама или Балавара в грузинском прототипе этого повествования, которое там называется «Балавариани». Этот последний текст я и приведу в сокращении, поскольку исследователи утверждают, что именно грузинский вариант являлся прототипом для последующих переводов, в том числе и для греческого (тем более и для нашего, славянского).

И сказал Балавар:

– Сей мгновенный мир и приверженцы его похожи на человека, которого разъяренный слон преследовал и загнал в страшную пропасть. При падении в неё человек тот ухватился за две ветви, раскинувшиеся над пропастью, нащупал что-то и оперся ногами. И когда осмотрелся, увидел двух мышей, одну – белую, другую – черную, которые неустанно грызли корни дерева, протянувшего ему спасительные ветви. Заглянув же в пропасть, человек увидел дракона, который раскрыл пасть и намеревался его проглотить. А на том месте, где человек нашел опору, высовывались из нор головы четырех аспидов. Подняв глаза, он заметил на ветвях немного мёда и начал слизывать его. Вкус и сладость мёда отвлекли его от мыслей об опасностях. […]

Слон тот является теперь знаменьем смерти, преследующим сынов Адама, а пропасть – это мир сей, полный всяких зол и губительных козней.[11]

Как видите, действительно, по духу это чисто буддийская притча, пронизанная скепсисом по отношению к реальности этого мира: жизнь в этом мире есть страдание, и рождение в этот мир есть несчастье и ошибка, которую следует преодолеть. Понятно, что мёд из притчи есть некий анестетик, который только притупляет боль недолжного рождения, но ни в коем случае не излечивает от него.

Эта притча была рассказана давным-давно. Однако не так давно некие мудрые христиане добавили к этой притче православный конец. Звучит он так: висит тот человек над пропастью и в конце концов приходит к пониманию, что поскольку ситуация скверная, то единственный выход – это молиться. И тогда он обращается к небу: «Господи, помилуй! Господи, помоги мне! Вытащи меня из этой пропасти!» Он надеется, что придёт спасение и усиленно продолжает молитву, и вдруг слышит голос: «Сын мой, отпусти руки и прыгай!» Человек, скорее рассчитывавший на помощь ангела, который выхватил бы его из бездны, понимает, что такой поворот событий его вовсе не устраивает, а потому он поднимает голову вверх и спрашивает: «Эй! А там есть кто-нибудь еще другой?»

Для нас, православных, это вполне знакомая ситуация: мы тоже слышим что-то похожее на «прыгай!», но такой вариант нас мало устраивает. Уж лучше поискать какого-нибудь другого бога, который найдёт всё-таки способ вытащить нас из пропасти или предложит хотя бы иллюзию, некую виртуальную реальность, где можно считать себя спасённым и продолжать существование.

В нашей жизни происходит нечто, не поддающееся логике: Бог предлагает нам идти на риск. Риск в том, что если мы отпустим руки, оторвёмся от всякой привычной нам жизни, от среды, от защищённости этого мира, от всего, что поддерживало нашу жизнь, то в таком случае, возможно, сможем родиться для новой жизни. Но гарантий для этого нет…

Представьте себе, какая всё-таки неприятность – человек родился в некоей реальности, а ему не выдали никакой гарантии, что он родится ещё и личностью. Более того, никакой инструкции для этого тоже не дали… Так что же это за жизнь?! Страховки не купить, гарантии нет, инструкции по пользованию жизнью тоже нет. Страшно всё-таки.

Об этом говорили и митрополит Антоний и Мераб Мамардашвили. Мераб Константинович тему риска обсуждал неоднократно, пожалуй, больше всего в своих лекциях о романе Марселя Пруста: «Психологическая топология пути». Основная его мысль заключается в том, что риск есть вхождение человека в ту область, где не работают никакие страховки и гарантии. Но именно в момент риска появляется предпосылка для рождения личности.

В этом случае Мамардашвили говорит, что риск есть преодоление страха; рискнуть – значит отпустить контроль, который осуществляет страх, и, как правило, это страх перед будущим. Главный механизм контроля (и страха, соответственно) осуществляется через рассудок, который говорит: наступит в будущем тот чёрный и страшный день, когда и случится то, чего ты больше всего и боишься, вот к нему, к этому самому страшному, и готовься!

Соответственно, и наша задача в этой ситуации – вырваться из тисков страха перед будущим, попасть в момент жизни здесь и сейчас.

Это ещё одна тема, которая сводит вместе эти две гениальные личности, и здесь сходятся владыка Антоний и Мераб Мамардашвили. У Мамардашвили эта тема проходит красной нитью через все его лекции. Быть здесь и сейчас, hic et nunc. И владыка Антоний, в своё время, читая лекцию студентам Московской Духовной Академии ещё в 60-е годы[12], говорил им то же самое: попробуйте не забегать в будущее, попробуйте быть здесь и сейчас, в это самое мгновение. Быть «здесь и сейчас» не означает отказ от планов: мы можем планировать, что сделаем завтра или послезавтра, но это означает не давать возможности, чтобы в голове возникали какие-то шальные мысли. Как христиане, мы хорошо знаем тот момент, когда мы пытаемся сосредоточиться на молитве, на молитвенном правиле, но, однако, в тот самый момент мы думаем о чём угодно, но только не о словах молитвы. Владыка Антоний говорил: научись жить в настоящем, поскольку только в настоящем ты можешь молиться, только в настоящем ты можешь встретить Бога.

А Мераб Константинович говорил так:

— … там, где мы не рискуем, где мы не поставлены на карту в своих переживаниях, в своих восприятиях и в своей судьбе, – там потерянное время. [Здесь он имеет в виду название романа М. Пруста «В поисках утраченного времени». – прот. Сергий] А потерянное время– это время всех неживых моментов. То есть моментов, когда мы могли бы жить, но не живём —[13].

И здесь Мамардашвили делает ссылку на Евангелие от Иоанна: «Ходите в свете, пока есть свет»[14]. А свет как блеск молнии, есть только короткое мгновение жизни, и за это мгновение надо многое успеть: «Время – миг. Наше время есть миг, но очень странный – внутри которого умещается целый мир. Время евангелической молитвы есть миг – на малое время есть свет с нами. И всё, что есть, всё, что с нами будет, помещается внутри этого времени – здесь и сейчас. Древние говорили: hic et nunc»[15].

А если этого момента жизни не было, если время всё-таки у нас мертвое, и оно есть только совокупность неживых моментов, тогда будет только имитация жизни, или, как еще это называет Мамардашвили, появятся симулякры (некий вариант зомби). Мы полагаем, как правило, что встретить живого человека очень легко – достаточно выйти на улицу, и там каждый встречный будет живым человеком. Но на самом деле никаких гарантий нет, что сегодня мы встретим живого человека на улице. А вот имитацию жизни можно встретить всегда, она сплошь и рядом.

Симуляция жизни есть наиболее распространенная болезнь нашего времени. Виртуальная реальность отвоевала себе хороший участок жизни, стала псевдожизнью за счет реальной жизни личности. Мамардашвили говорил: «Мы ведь на уровне нашей интуиции знаем, что не всё живо, что кажется живым. Многое из того, что мы испытываем, что мы думаем и делаем, – мертво. […] Мертво, потому что – это не твоё подлинное, собственное чувство, а стереотипное, стандартное, не то, которое ты испытываешь сам»[16].

Мы также полагаем, что реальность есть некая данность, или, лучше сказать, некая выданность, мы полагаем что то, что нам выдаётся автоматически, и есть реальность, только в силу первого рождения (в этой жизни). Однако я уже говорил, что первое рождение – это натуральное рождение человеческой особи, но не есть еще рождение личности. На самом деле и владыка Антоний, и Мераб Мамардашвили только повторяют слова Христа, Который говорит: нужно второе рождение, нужно родиться от воды и духа. Действительно, нужно. Но мы предполагаем, что это рождение и так произошло в крещении. А что же это значит? Разве у нас появилась гарантия на жизнь? Нет, но у нас появилась надежда.

Я не смогу сейчас продолжать тему второго рождения, у нас нет достаточно времени, чтобы раскрыть ее должным образом[17]. Но нам непременно нужно понять, что мы живем по-настоящему только тогда, когда каждый день делаем какое-то усилие, усилие к жизни, усилие быть человеком, усилие быть христианином, усилие быть православным. Ведь даже наше православие ещё не гарантировано нам простым фактом крещения. Мамардашвили просто говорит, что жизнь есть усилие, для него это есть определение жизни как таковой: жизнь «есть усилие во времени»[18].

Попробую пояснить это ещё одной притчей. У нас на приходе иногда проходят занятия по библеистике, и одно из последних занятий было посвящено теме притчи. На этот раз я рассказывал, что такое притча, как она работает, я говорил о притчах Ветхого и Нового завета. В конце занятия я дал своим прихожанам задание: «а теперь попробуйте сами сочинить притчу – это имеет смысл, надо стараться сочинять самим, чтобы понять текст другого». Естественно, что такое же задание я дал и себе, и вот, я сочинил притчу, которую и хочу вам рассказать. Она очень простая, эта притча о белке в колесе. Образ, хорошо нам знакомый: белка, которая бежит в колесе. Так вот, к одной такой белке подходит православный человек, смотрит на неё с сочувствием и говорит:

– Ах ты, бедная! Ну что же ты делаешь! Сколько у тебя беготни да суеты. Лучше бы ты пошла к батюшке да покаялась.

А белка, не останавливаясь, ему отвечает:

– Так я же туда и бегу, на исповедь!

Также и мы часто бежим, стараясь не забыть приготовленный для исповеди список, но забываем главную тему покаяния, которая заключается в том, что православными мы ещё не стали. А для покаяния нужно остановиться, нужно быть «здесь и сейчас». Усилие заключается не в том, чтобы продолжать бег, а в том, чтобы остановиться. В бытии здесь и сейчас проявляется усилие, чтобы жить и верить. В будущем, куда мы бежим, этого не произойдет.

Вернемся к митрополиту Антонию. Он говорил, что первым пошёл на риск Бог, ибо Бог создал свободного человека. Владыка пересказывает слова св. Венсана де Поля, который однажды стоял перед зеркалом, и что-то говорил. В это время комнату случайно вошел его отец и услышал следующее: «Боже, я слишком безобразен для людей, но, быть может, Ты примешь меня таким?». Митрополит Антоний так пересказывал его слова: «Может быть, для людей я и слишком безобразен, но Богу я желанен, потому что иначе Он не вызвал бы меня к бытию, не совершил бы этого творческого, рискованного акта, вызывая к бытию именно меня – причем не на короткое время, а для вечности»[19].

Именно такой рискованный акт совершал и владыка Антоний, он тоже вызывал к бытию каждого из нас – к бытию на встречу с вечностью.

Человек призван к вечности. Это очень короткая фраза, но чтобы её понять, требуется опыт жизни, который и был, и есть у митрополита Антония. Ведь вечность, это вовсе не то, что следует за временем, не то, что появляется в конце времен, но это тот момент, когда закипает время. Это точка встречи свободного Божественного и свободного человеческого. В этой точке по образу, словесно нарисованному Владыкой, вечность вливается во время, и время начинает пылать вечностью; в этой точке Бог становится Человеком, а хлеб становится Телом Христовым. «Это так дивно!» – восклицает владыка Антоний.

Ответы на вопросы

Вопрос из зала: Не могли бы Вы рассказать о Вашем понимании того, что владыка называет «риском солидарности» в статье об истинном достоинстве человека.

Протоиерей Сергий Овсянников: Солидарность Бога с человеком. То, о чем я сейчас говорил: Бог пошел на риск, творя человека. Ведь человек сотворен свободным – вот что самое удивительное.

Вопрос из зала: Владыка пишет, что Христос, оставленный Богом, Сам от Него как бы отказывается, теряет эту связь, что совершенно абсурдно и немыслимо. Более того, Он становится чуть ли не атеистом, т.е. Бог настолько солидарен с человеком, даже с неверующими в Него, что Он становится смертным. Всем очень рекомендую эту статью «Об истинном достоинстве человека». И в конце он пишет, что это самая высшая точка – мы должны идти на этот риск. И мне непонятно, неужели и мы должны так отказываться от Бога, например, если скажут, сними крест, отрекись от Бога, чтобы спасти своего товарища в плену. Что делать? Мне кажется, что это сходные ситуации. Господь ради человека доходит до того, что становится смертным, отказывается от Своей связи с Богом. Я этого не понимаю.

Протоиерей Сергий Овсянников: Это не просто интересно, это и есть момент жизни и смерти. Но беда в том, что эту ситуацию не пережить нам теоретически. Пока не кто-то другой, а когда мы сами, ты сам – я не Вам, я как бы сам себе – пока я не окажусь в этой ситуации, я ответить не смогу. Потому что я помню ситуацию, скажем, в 70-е годы у нас был семинар полуподпольный по семиотике, точнее, семиодинамике. На самом деле, занимались мы там отцами Церкви. И в какой-то момент мы были на даче у одного из друзей, дача была недалеко от Ленинграда и там был телевизор. И вдруг мама этого человека прибегает и говорит: «Бегите скорее, смотрите телевизор – там отец Дудко кается».

Это был такой кошмар, такой ужас, когда на экране телевизора, кажется, еще черно-белого, был отец Дмитрий Дудко с каменным лицом и говорил чудовищные вещи. Он говорил, что он признает свою антисоветскую активность, что он не будет больше соблазнять молодежь и т.д. Человек жизнь в этот момент потерял. От него отвернулись очень многие друзья и многие прихожане. И только потом мы узнали, как это произошло. Ему сказали: «Мы тебя отпустим, можешь не каяться, можешь ничего не говорить. Но у тебя есть дочь. А у нас есть КАМАЗ, большая железная машина. Завтра этот КАМАЗ раздавит твою дочь. А выбирать надо тебе». Не свою жизнь ты выбираешь, а жизнь своего ближнего.

Имеем ли мы право приносить в жертву жизнь ближнего? На этом месте теория кончается. И на этом месте действительно начинается Крест. И пока ты на Кресте ни окажешься, ничего сказать невозможно. Ты не знаешь, какие слова ты произнесешь. «Боже, Боже, вскуе оставил Меня еси?» или что-нибудь еще. Нет такой теории. Есть жизнь и есть смерть, о которой мы сейчас говорили. Одно без другого не бывает. Но в какой момент мы перед этим встаем своим лицом, как мы на это отвечаем, мы не узнаем, пока не перейдем этого порога.

Комментарий: Кстати, Бродский пишет, что похожая ситуация была в Испании Во времена гражданской войны командиру, уже не знаю с какой стороны, сказали: «У нас в заложниках твой сын, хотите с ним поговорить?». Ситуация такая же – сдавайте крепость или ваш сын будет расстрелян. Помните, что он сказал? Он сказал: «Помолись, сынок». Может быть, это истинно христианский ответ? Я тоже знаком с отцом Дмитрием Дудко, это не мое право судить, может быть это тоже была какая-то слабость веры. Наверное, я бы тоже так же поступил. Но, по-моему, это не пример.

Вопрос из зала: Вы затронули тему взаимодействия с виртуальной реальностью. Сейчас очень много времени занимает в нашей жизни интернет, как-то совсем от этого отключиться не получается. Огромные потоки информации проходят через сознание, и с этим довольно проблематично работать на уровне селекции. Можете ли Вы сказать, как взаимодействовать с этим, как выработать некоторый личностный инструмент, чтобы отделять зерна от плевел.

Протоиерей Сергий Овсянников: Это сложный вопрос. Я знаю, как это делаю я. Но мне трудно кому-то посоветовать, тем более, мне трудно посоветовать молодым людям, которые этим живут. Мне кто-то переслал такую юмористическую картинку: в раю стоят люди с крылышками, их души только что туда попали. И один ангел говорит другому: «Слушай, эти новенькие, они какие-то совершенно ненормальные. Они ни с кем не разговаривают и только с удивлением смотрят на свои пальцы – а там ничего нет». Поскольку у меня пальцы так не работают, я пробовал однажды, не получается, я не могу советовать. Но я могу сказать, что надо постараться понять, что есть не просто информация, есть весть, которая обращена к тебе и только к тебе. Когда ты ее получаешь, в этом нет сомнений. Одновременно сейчас есть колоссальная ложь. Скажем, в отношении Украины. Я своим прихожанам во время Великого Поста настоятельно советую не читать никакие новости. Потому что это не новости. Это просто ложь. Ложь, в которую влипаешь, влезаешь и начинаешь уже только это переживать. А это не к тебе было обращено. Это рассчитано на массы.

У Мамардашвили есть блестящее описание, как работает идеология. Он говорит: «Идеология – это клейкая масса». То есть это такая штука – бумажка, намазанная клеем, как раньше для мух делали. Если подошел близко, к ней приклеиваешься. Сейчас эти бумажки полностью обвешаны мухами с нашими душами, которые приклеились. Мы думаем, что мы боремся за какую-то справедливость, что надо нам высказать, кто прав, кто виноват. Да нет там никого – ни правых, ни виноватых. В конечном счете, Господь не сказал: «Будьте справедливы». Он сказал: «Будьте милостивы». А попробуйте это сделать.

Комментарий: Отключиться невозможно. Вы не сказали, как Вы с этой проблемой работаете.

Протоиерей Сергий Овсянников: Я просто отключаюсь. Я понимаю, что, если я сейчас откликнусь на этот призыв – «вся сеть пришла в изумление» или еще какие-то лозунги, «весь мир пришел в ужас, смотрите», – я знаю, что это точно не для меня. Потому что, если это весь мир, то я к нему не принадлежу.

Вопрос из зала: Есть ли сведения, что Мераб Константинович читал что-то из митрополита Антония или наоборот? Кто-нибудь об этом знает или это параллельные пути, когда люди приходят из разных посылов почти к идентичным мыслям.

Протоиерей Сергий Овсянников: Я не знаю фактов. И думаю, что они не читали друг друга. Но я знаю, что они точно оба читали Евангелие. И они Евангелие прочитали таким способом, что нашли себя и Бога. Мераб Константинович по-разному это называл, но не в этом дело. Но Евангелие он прочитал.

[1] Например, стихиры прп. Иоанна Дамаскина на отпевании.

[2] Так звучит на греческом языке начало Послания к Евреям: polumeros kai polutropos – многократно и многообразно в древности Бог говорил отцам через пророков (Евр 1,1).

[3] Мераб Мамардашвили, Психологическая топология пути. Издания РХГУ, Санкт-Петербург, 1997. Лекция 1, С. 13.

[4] Митрополит Антоний Сурожский. Сборник «Учитесь молиться». Беседа «На пути вглубь», С. 153.

[5] Митрополит Антоний Сурожский. Беседы о вере и Церкви. О Церкви. Катехизическая беседа. Центр по изучению религии. М.: СП Интербук, 1991.

[6] Там же.

[7] Об этом см. подробнее: прот. Сергий Овсянников. Быть собой. Конференция 2011 г.

[8] Митрополит Антоний Сурожский. Сборник «Учитесь молиться». Беседа «На пути вглубь», М.: Зачатьевский монастырь, 1999. С. 45.

[9] Там же, С. 65.

[10] M. Мамардашвили. Очерк современной европейской философии, «Азбука», С.-Петербург, 2014, С. 12-13.

[11] Балавариани. Мудрость Балавара (предисловие и редакция проф. И.В. Абуладзе), Тбилиси, 1962,С. 24-25.

[12] «Очень часто время все-таки врывается в нас, в наше сознание; и вот нам надо научиться справляться со временем, просто останавливать время». – Молитва и время. Выступление в Московской Духовной Академии 17 сентября 1968 г., в кн.: «Беседы о молитве», «Сатисъ», С.-Петербург, С. 73.

[13] М. Мамардашвили. Психологическая топология пути. Издание РХГУ, С.-Петербург, 1997. Лекция 1, С. 52.

[14] Ин 12:35: «Тогда Иисус сказал им: “Еще малое время свет с вами; ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма”».

[15] М. Мамардашвили. Психологическая топология пути. Издание РХГУ, С.-Петербург, 1997. Лекция 7, С. 92.

[16] Там же. Лекция 1, С. 7.

[17] См. об этом: М. Мамардашвили. Очерк современной европейской философии, «Азбука», С.-Петербург, 2014, С. 16, 21-22.

[18] М. Мамардашвили, Психологическая топология пути. Издание РХГУ, С.-Петербург, 1997. Лекция 1, С. 7.

[19] Митрополит Антоний Сурожский. Человек перед Богом, «Практика», Москва, 2006, С. 109.