Рождественское говение

…которое проводится перед исповедью и общей разрешительной молитвой. Это момент, когда мы должны задумываться над собой с вниманием, серьезно, так как мы можем это делать только, когда мы не думаем о том, что о нас могут люди думать, а думаем только о том, что мы сами знаем о себе, и что о нас знает и думает Бог. И вот в сегодняшней беседе или в нескольких беседах, которые я проведу, я хочу обратить ваше внимание на некоторые стороны говения, на которые мы не всегда обращаем внимание.

Говение — это время, когда мы задумываемся, но цель говения — это наша встреча и примирение с Богом. И тут я хочу обратить ваше внимание на нечто, о чем мы, большей частью, забываем: именно, о том, что примирение всегда требует приятия друг друга двумя сторонами. Когда мы поссорились с кем-нибудь, мы можем просить прощения, мы должны его получить, но и тот, к которому мы обращаемся за прощением, должен себе поставить вопрос: какая же моя ответственность в том, что этот человек так плохо обо мне подумал, так плохо обо мне говорил, с такой горечью и болью обо мне думает, так меня отвергает моментами? Потому что, если тот, который прав в этом споре, не поставит перед собой этого вопроса, то примирения настоящего случиться не может. Будет великодушное прощение со стороны того, кто чувствует себя правым, и это не всегда для него будет хорошо. И поэтому на первом уровне я хотел бы обратить ваше внимание на то, что мы все той или другой мере друг перед другом виноваты. Виноваты тем, что мы должны были бы быть друг для друга светом во тьме или в полумраке, в котором живет мир, помощью в нужде душевной или в материальной, телесной, радостью, когда одного из нас охватит горе, боль, поддержкой, когда вдруг истощаются все силы, которое есть и телесно, и душевно. Но такими мы друг по отношению к другу не являемся или являемся только по отношению к некоторым избранниками, которые нам родные, любимые, но не для всех открыто наше сердце, не для всех открыто наше понимание, не для всех готовы мы сами открыться так, чтобы другому можно было как бы из нашей души почерпать то, чего у него иначе нет.

Мне вспоминается сейчас рассказ об одном святом, который пламенел верой и который глубоко любил одного своего друга, который погибал от неверия, и он обратился к Господу и сказал: «Господи, я Тебя знаю. Я в Тебя верю. Моя вера ничем никогда не поколеблется, даже если я не буду ощущать ее в себе. Возьми у меня мою веру, отними у меня веру и отдай это моему другу, чтобы он уверовал, а меня оставь с его душевной пустотой, с его безверием, с его отчаянием». И Господь исполнил его молитву: мгновенно в нем потухла вера, радости веры, уверенность. Одно у него осталось — доверие к Богу, доверие, рожденное от того, что Бог услышал его молитву, исполнил его прошение, отнял у него самое драгоценное, что у него было по его собственной просьбе. Поэтому доверие его не поколебалось, и уверенность где-то осталась, но чувство веры, опыт веры, радость веры, та уверенность, которая не умственная, а охватывает всего человека до глубин, у него была отнята, но его друг уверовал. Вот мера, которой мы, конечно, не можем достигнуть, о которой мы и мечтать никак не можем, но которая говорит о том, какова может быть человеческая преданность, дружба и любовь. И вот, когда мы будем думать о себе в периодах молчания, которые у нас всегда бывают в течение нашего говения, поставим перед собой вопрос о том, не только о том, чем мы виноваты перед Богом и виноваты перед людьми. Это само собой разумеется, в этом-то и каяться нам надо, но поставим перед собой вопрос о том, что я сейчас упомянул.

Но есть другая сторона в примирении: для того, чтобы примириться надо друг другу откровенно высказать то, что на душе, то, что разделяет, то, что ранить, то, что гневает, то, что вызывает недоумение, то, что подрывает доверие и веру. И вот тут я хочу вас поставить перед вопросом, который я никогда не ставил на говениях. Вопрос о том, что мы всегда приходим на исповедь, каясь во своих грехах более или менее несовершенно, но все-таки честно, с намерением, во всяком случае, быть честными и открытыми, но есть одна сторона, которую мы не затрагиваем почти никогда на исповеди. Бывает, что мы ее затронем, но это так редко. Это — то чувство, которое у нас бывает, а иногда бывает долго, которое нас пронизывает глубоко о том, что — я не могу Тебя, Господи, понять. Как Ты можешь поступать так с людьми, со мной, с миром, как Ты поступаешь с сотворения и мира, и человека?.. Вам может показаться, что мои слова слишком резкие и кощунственные, может быть, но я хочу вам прочесть в оправдание как бы себя две странички из книги отца Софрония о старце Силуане, чтобы вам показать, что люди великого духа, громадной глубины могут стоять перед вопросом и ставить Богу вопрос: «Как Ты, Господи, можешь так поступать?» Я ставлю этот вопрос, потому что с самого начала я вам сказал, что примирение требует участия двух сторон. И мы поставим дальше вопрос о том, что же Бог отвечает на наше вопрошание.

Вот что пишет отец Софроний: «Откровение о Боге говорит: «Бог есть любовь. Бог есть Свет и нет в Нем никакой тьмы». Как трудно нам, людям, согласиться с этим. Трудно, потому что и наша личная жизнь, и окружающая нас жизнь всего мира свидетельствует, скорее, об обратном. На самом деле, где же этот Свет любви Отчей, если все мы, подходя к концу своей жизни, вместе с Иовом с горечью сердца сознаем: лучшие думы мои, достояния сердца моего разбиты, дни мои прошли, преисподняя станет домом моим. Где же после этого надежда моя и то, что в юности тайно, но сильно искало сердце мое, кто увидит? Сам Христос свидетельствует, что Бог внимательно промышляет о всей твари, что ни одна малая птица не забыта Им, что Он заботится даже об убранстве травы, что о людях Его забота еще несравненно большая, настолько, что у нас и волосы на голове все сочтены. Но где же этот внимательный до последней мелочи Промысел? Все мы подавлены зрелищем неудержимого разгула зла и неверия, миллионы жизней, часто едва начавшихся, прежде даже, чем достигнуто самое осознание жизни, с невероятной жестокостью вырываются. Итак, зачем же дана эта нелепая жизнь? И вот, жадно ищет душа встречи с Богом, чтобы сказать Ему: «Зачем Ты дал мне жизнь? Я пресыщен страданиями, тьма вокруг меня. Зачем Ты скрываешься от Меня? Я знаю, что Ты благ. Но почему Ты так безразличен к страданию моему? Почему Ты так жесток и беспощаден ко мне? Я не могу Тебя понять».

Вот вопрос, который отец Софроний ставил, когда он уже был в зрелом возрасте архимандритом, прошедшим годы и годы на Афоне. И где же найти у него ответ? Вот что он пишет о старце Силуане: «Жил на земле человек, муж гигантской силы духа. Имя его — Симеон. Он долго молился с неудержимым плачем: «Помилуй мя!» Но не слушал его Бог. Прошло много месяцев такой молитвы, и силы души его истощились. Он дошел до отчаяния и воскликнул: «Ты не умолим!» И когда с этими словами его в изнемогшей от страданий душе еще что-то надорвалось, он вдруг на мгновение увидел живого Христа. Огнь исполнил сердце его и все тело с такой силой, что, если бы видение продолжилось еще мгновение, он умер бы. После он уже никогда не мог забыть невыразимо кроткий, беспредельно любящий, радостный, непостижимого мира исполненный взгляд Христа, и последующие долгие годы своей жизни неустанно свидетельствовал, что Бог есть любовь, любовь безмерная, непостижимая».

Хватило ли у нас когда-либо дерзновения (и я это слово употребляю не в смысле наглости, а в смысле неудержимой смелости) встать перед Богом и Ему сказать: «Господи, я Тебя не могу понять. Да, все Священное Писание нам говорит о том, что Ты — любовь, а что я вижу в жизни отдельных людей и в жизни мира: миллионы умирают с голоду, миллионы погибают от меча, от огня, от болезней, от человеческой ненависти или от человеческого безразличия, миллионы гибнут и не только в языческом мире прошлого, но и в нашем мире. Когда мы думаем о том, что наш христианский мир сотворил за две тысячи лет, как страшно думать, что мы себя называем Христовыми, и что такой ужас войны, ненависти, предательства, измены, лжи действуют среди нас. Где же Ты, Господи? Ты нас создал, и Ты знал, что будет. Ты знал, что человек не устоит в той первобытной чистоте, которая была ему дана изначально. Ты знал, что весь мир поколеблется от падения человека, что зло будет, как будто, торжествовать, что победа зла будет бросаться в глаза людям, а победа добра только касаться некоторых и в некоторые мгновения. Господи, я хочу с Тобой примириться, я хочу, Господи, мира между нами. Я прошу Тебя меня простить, но я не могу Тебя понять».

И мне кажется, что ответ Божий нам дан в Воплощении. Бог сотворил мир, и Он дал миру право и страшную власть самоопределения. Святым механически, насильно стать никто не может. Святость как приобщенность к Богу — такое же чудо, как любовь двух людей, которые так друг друга полюбят, что эта любовь их делает единым существом, одной личностью в двух лицах, как говорит Троицкий[1]. Но как же это, что же происходит? И Господь нам говорит: «Да, Я вам дал свободу, потому что для того, чтобы восторжествовала победоносная любовь, нужно, чтобы вы ее выбрали среди разных возможностей, чтобы вы выбрали верность, чтобы вы выбрали правду, чтобы вы выбрали чистоту, чтобы отреклись от всего того, что отвергает и отрицает другого человека». Но мы тогда ставим вопрос: «А Ты, Господи, Ты, Господи, нас создал, Ты нас послал в мир с властью, со страшной властью и правом самоопределения. Что Ты сделал для того, чтобы это самоопределение не повело нас к погибели?» И Господь нам отвечает: «Я Сына Своего вам отдал». А это слово «отдал» такое в этом контексте может быть страшное, потому что Сын был отдан на смерть, потому что знал Господь, что человечество еще не созрело и не может созреть без того, чтобы Сын Его не вошел в мир, не явил бы совершенную, непостижимую красоту Человека, исполненного Божества, не указал бы путь, по которому каждый из нас может пройти и дойти до святости. Никто большей жертвы не может принести, как пожертвовать — не собой, собой пожертвовать в каком-то смысле легче, потому что, когда тебя убьют, уже ничего не остается, ты свободен, а послать сына своего на смерть — это значит принять решение о том, что он родится в жизнь для того, чтобы в этой жизни погибнуть, и погибнуть от того, что мы из жизни сделали путь к смерти вместо того, чтобы сделать из нее путь в вечную жизнь. Он послал Сына Своего жить не полнотой Божественной жизнью, а ущербленной жизнью тварного мира, ущербленной тем, что она еще не развилась до полноты, но также изуродована грехом. И Сын прошел через все, о чем мы читаем в Евангелии, через все, о чем мы можем подумать, когда мы думаем о людях вокруг нас, которые рождаются в жизнь, которые достойны жизни и которые медленно или внезапной смертью мучительно погибают. Я уже упомянул вам рассказ об офицере, который во время войны послал своего сына, своего сына на разведку, из которой сын, вероятно, не вернется. И этому отцу говорили: «Как ты можешь послать своего сына, разве ты его не любишь?» И он ответил: «Своего я послать могу на смерть. Чужого сына на смерть я послать не могу». Так поступил наш Небесный Отец по отношению к нам. Он нам дал свободу: выбирайте путь, и, если вы заблудитесь, Я вас из заблуждения выведу.

Но, опять-таки, мы ставим перед собой вопрос личный уже, не общий, не богословский, не вопрос веры, а личный: «Господи, сколько в моей жизни боли и страдания, и страха, и ужаса, и потерь, и болезней, и потери надежды. Господи, могу ли я так Тебе доверять, чтобы не поставить перед Тобой вопрос о том, как можешь Ты так поступать не только по отношению ко мне, но к тому ужасу, который обладает нашем миром?» И этот вопрос мы должны иметь дерзновение и честность поставить в своей душе перед Богом и поставить перед собой вопрос о том, чем может Бог в моей жизни, которая охватывает, может, небольшой круг людей, но в который врываются страдания мира, чем Бог может ответить, Себя оправдать, как я могу с Ним примириться, раньше, чем у Него просить прощение себе, мне. Я думаю, что каждый из нас должен поставить перед собой этот вопрос, потому что мы его не ставим открыто, но мы недоумеваем, как это возможно. Как возможно, что миллионы умирают с голода, как возможно, что миллионы погибают на войнах, как возможно, что за две тысячи лет было больше трех тысяч войн между христианами, которым сказано: любите друг друга?

И мы должны, вам это, может, покажется страшным словом, жутким словом, мы должны научиться Бога понять, Ему простить, не в том смысле, чтобы свысока Ему сказать: «Прощаю Тебе, Господи, за Твое несовершенство», нет. Но простить в том смысле, что примириться до самых глубин, принять всю трагедию моей жизни. И это не всегда мы делаем. Мне вспоминается пожилая женщина во Франции, внук которой после болезни, которая длилась всю его жизнь, одиннадцати лет умер. И она мне сказала: «Я в Бога больше не верю. Я Его молила о том, чтобы мой маленький внук выздоровел или хоть остался живым, и Он не обратил никакого внимание на мою молитву, на молитвы бабушки, матери его матери. Я больше в Него не верю». Я тогда был молод и сказал ей резкое слово. Как я сказал, может, было резко, но правда остается правдой. Я сказал: «В течение войны тысячи и тысячи детей погибли, во время первой войны, во время революции, во время эмиграции, во время второй войны, в лагерях, с голоду, на дорогах, в объятиях матерей, которые не могли их накормить ничем, и ты продолжала верить в Бога?» И эта женщина мне ответила, может быть, самое страшное, что я в жизни слышал: «Эти дети не были моим внуком, какое мне до них было дело!» Подумайте об этом. Первый раз в жизни до нее дошел вопрос о том, что Бог, видимо, ответственен за тот ужас, который происходит, и она не справилась с ним. Она потом справилась в том смысле, что гнев, отвержение Бога в ней превратились в острую боль и скорбь, которая ее никогда не оставила, но она начала любить других матерей и других погибающих детей.

Вот перед нами всеми есть вопрос, более или менее острый: когда мы к Богу идем на примирение, мы должны быть готовы Ему сказать: «Господи, я хочу, чтобы Ты меня принял, но я не знаю, как Тебя принять». Силуан, который тогда назывался Симеоном, Силуан долгие годы кричал Богу о том, что он без Него жить не может, и Бог молчал, но в какой-то момент Он ему явился и пронизал его светом Своего присутствия. Силуан долгие годы был в отчаянии от того, что он не может встретить Бога, потому что ему надо было дойти до такой поры зрелости, чтобы встреча с Господом была для него не только началом новой жизни, но преображением, когда он весь проникся светом, когда он был светочем среди людей, которые его окружали, и стал светочем для тысяч из нас, которые так или иначе коснулись края его ризы через его писания или через рассказы лично знавших его людей.

И вот, о чем я хочу вас просить. Когда у нас будет период молчания, поставьте перед собой вопрос о том, есть ли у вас что-либо против Бога. В чем вы видите Его виновность в обстоятельствах вашей жизни, в смерти людей, кого вы любили и продолжаете любить до разрыва сердца, ужаса, который происходил в течение всей русской истории, но особенно последнего столетия. То, над чем вы задумываетесь, порой думаете: «Как может Бог, если Он — любовь, даже если Он не любовь, если даже у Него власть есть предотвратить зло, как Он может все это терпеть? Такую тяжесть невыносимую возлагать на мои плечи?» Ответ на это может прийти только через просветление нашей собственной души, потому что для того, чтобы подобно Силуану встретить Христа, исполнится Святого Духа, нужно, чтобы одна после другой пали преграды, которые между мной и Богом, между мной и людьми. Пока есть такая преграда между мной и хоть одним человеком, пока я не могу сказать: «Прости, как я прощаю, оставь мне мои грехи, как я оставляю грехи согрешивших против меня», мы не готовы к этому. И тогда мы должны признаваться перед Ним, что мы стоим перед Ним, не понимая Его, ставя Ему в упрек то, чего мы не можем понять. А Бог терпит не только наше непонимание, но наш гнев на Него, наше отвращение порой, наше отрицание-отречение, терпит на Кресте и терпит в Своем Отцовском сердце, потому что умирать на кресте было ужасно бессмертному Сыну Божию, но предавать Его на эту смерть и безмолвно наблюдать над тем, как умирает Божественный Сын смертью человека, которого мы на нашем греховном языке назвали бы чужим, каково было Отцу?

И тогда делается понятным, что некоторые люди, как Силуан, как Серафим Саровский, как Сергий Радонежский, как многие, многие другие, тысячи других могли продолжать безусловно верить Богу, т.е. доверять Ему до конца, не сомневаясь в том, что Его пути не наши пути, и что, в конечном итоге, все человечество оправдает Его, что придет время, как сказано в книге Откровения, станут люди, которые прошли через все ужасы жизни и скажут: «Господи, Ты был прав во всех путях Твоих!» Но сейчас, когда мы приходим на исповедь или говение с целью примирения не только с нашей совестью, но и с Богом, с Богом, Который нам открыл путь жизни, путь добра, путь истины и в этот момент примирения мы должны перед собой вопрос поставить, который я сейчас ставил все время неуклюже, неумело: могу ли я до конца принять Бога, какой Он есть, могу ли я до конца примириться с Ним раньше, чем я буду просить Его примириться со мной?

Мы ставим порой вопрос о том, почему же Бог нам не открывает то, что могло бы быть для нас миром и утешением, и уверенностью, и победоносной радостью. Потому что мы еще не созрели. Емкости в нас не хватает, глубины не хватает. Вспомните Силуана, когда он еще был Симеоном, он кричал к Богу, и Бог молчал, потому что надо было, чтобы какая-то последняя преграда сломилась, чтобы упала как бы последняя стена, и чтобы свет Божий мог влиться в его душу.

Есть русское стихотворение, которое, может быть, нам на более простом уровне может сказать свое:

Из бездны вечности, из глубины творения

На жгучие твои вопросы и сомнения

Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг

И плачешь, и клянешь ты Небо в укоризне,

Что не ответствует на твой душевный крик.

А Небо на тебя с улыбкою взирает

Как на капризного ребенка смотрит мать,

С улыбкой, потому что все, все тайны знает

И знает, что тебе еще их рано знать.

Поэтому будем перед Богом ставить свои вопросы, потому что эти вопросы говорят о том, что в нас созрела или, вернее, зреет постепенно способность к пониманию. Будем ставить Ему вопросы, но будем их ставить с доверием. Если мы только прикоснулись к ризе Господней, если только мы увидели отблеск Божественного света, мы можем сказать: «Верую, Господи, помоги моему неверию». Мы можем сказать: «Господи, я не могу Тебя понять, но я могу Тебе довериться, зная от других, от святых, даже от грешников, зная, что Ты — любовь, и что Ты меня не бросил, что Ты от меня не отрекся, что Ты не безразличен к моему страданию, и поэтому я могу к Тебе прийти и сказать: «Господи, я хочу открыться перед Тобой и все-все Тебе сказать, что недостойно и Тебя, и меня, и мира, который Ты сотворил, все сказать, чтобы Ты мог меня простить. А я, Господи, верую, помоги моему неверию. Доверяюсь Тебе, все еще недоумевая, но я Тебе не враг, я, Господи, еще не созрел до меры Силуановой».

На этом я кончу первую свою беседу и надеюсь, что она какой-то смысл для вас имеет, потому что для меня она имеет громадное значение. Теперь я вам предлагаю в течение до половины первого посидеть здесь или, если вам холодно, пойти в другое помещение, но не разговаривать друг со другом, а подумать над тем, что сейчас вы слышали, и посмотреть, как отзывается ваша душа на это, как вы можете стать перед Богом и с Ним примириться, т.е., говоря предельно резко, простить Ему в надежде, что и Он может вас простить.

…что я дальше говорил. Я хочу перейти к вопросу не о том, как мы стоим перед Богом в совершенной правдивости, говоря Ему о том, насколько нам непонятны Его пути, а перейти к вопросу о нашей собственной душе. На исповедь надо приходить ко Христу Спасителю. Священник — только свидетель. И, как я уже говорил, свидетели бывают разные. Когда бывает несчастный случай на улице, и кто-нибудь был свидетелем этого события, у него нет желания защитить ту или другую сторону, он просто говорит то, что он видел. И ему, в каком-то смысле, может быть и жалко, но, вместе с тем, и безразлично, кто прав или, кто виноват.

Бывают свидетели за и против на суде, но свидетель в том понимании, в котором речь идет здесь, священник как свидетель исповеди и Христа — это нечто другое. Он — как бы образ Иоанна Крестителя, который был друг Жениха и который своей проповедью, своей личностью, своим примером приводил ко Христу Спасителю множество отпавших, потерявшихся людей. С другой стороны, в древней Церкви ветхозаветной был обычай, что после брака, после венчания самый близкий друг жениха приводил жениха и невесту в их брачную комнату, закрывал за ними дверь и оставался сторожить, чтобы никто не прервал их таинственной и таинственной встречи. И в этом смысле священник, который на исповеди слышит ваш разговор со Христом, именно такой друг Жениха. Он свидетель в этом смысле. Он стоит с состраданием Христу, который страдает за каждый человеческий грех, и сострадая тому, который с болью в сердце открывает свою душу Спасителю Своему в надежде, что он может быть прощен, если только он правдив и искренен, и что Христос не напрасно умирал на кресте его ради.

И вот, когда вы приходите на исповедь, помните, что священник — не судья. Священник даже, в каком-то отношении, не наставник. Он стоит рядом с вами, моля Бога о том, чтобы Христос с жалостью и состраданием взглянул на падшего человека, на измученную душу, на разбитую судьбу, и чтобы Он излил на них Свою милость, Свою благодать и дал бы Свою помощь. В этом смысле священник должен знать свое место. В конце исповеди у него есть свое задание: во-первых, исповедующийся часто нуждается в совете, в помощи какой-то. Если священник стоял и молился, и сострадал ему, от он уже нечто получил.

Я помню, как я раз пришел на исповедь к священнику одному. Это было давно тому назад. Нашего приходского священника немцы арестовали, и вместо него в нашем маленьком храме в Париже служил священник, который никогда не служил, потому что вечно был пьян. Он приходил в храм, я его ставил в угол храма и становился перед ним с тем, чтобы если он упадет, он упал бы на меня. Он молился, он был человек веры, но у него не было сил победить себя. И вот, его назначили священником нашего прихода за неимением другого, и я к нему пошел на исповедь. Я помню, что никогда, никогда в жизни, кажется, кроме двух случаев, я не встречал такого сострадания и такой боли сострадания со стороны священника, как с ним. Он меня слушал, и слезы текли по его лицу, не пьяные слезы, а слезы сострадания. И когда я кончил, он мне сказал: «Ты знаешь, что я собой представляю, я не могу тебе дать никакого совета, потому что ты знаешь, чем я стал. Но ты молод и можешь не стать тем, чем я стал за разбитую жизнь. Я с тобой поделюсь тем, что я знаю. Я с тобой поделюсь тем, что я узнал из Священного Писания, что Христос тебе сказал бы, хотя я не достоин повторять слова Христа». И он со мной говорил тогда.

Позже я узнал, почему он был в таком состоянии. Он был молодым офицером, когда покидал Крым с Белой Армией. Он был на одном судне, его жена и дети на другом, и при обстреле судно, где была жена и дети, пошло на дно. И он стоял и видел, как тонут его дети и как тонет его жена. Он этого не выдержал. Я это рассказывал несколько раз. Я помню, как один человек сказал нечто, чего я забыть не могу. Этот человек сказал: «А Иов не запил, когда его семья погибла». Я подумал: «Боже мой! Дай тебе Бог никогда не оказаться на положении Иова или отца Димитрия”.

Он мог сострадать. Я видел других священников, которые тоже могли сострадать даже молча, ни слова не говоря, но принимая всю вашу исповедь в свою душу и вознося ее к Богу с тем покаянием, которое я не умел принести. Но бывает и так, что священник может что-то сказать, что ему каким-то образом Бог подсказывает даже без того, чтобы он сам понимал, что происходит. Ты говоришь одно, он тебя слушает и молится, и отвечает, как будто невпопад о другом или мимо твоих слов в сердцевину твоей проблемы, но ожидать этого каждый раз и от каждого священника невозможно. Надо быть открытым к тому, что он скажет или к его молчанию, надо быть открытым, что Сам Господь скажет в нашем сердце, нам в течение нашей исповеди или по окончании ее.

А бывает так, что священник знает, что он от Бога сказать ничего не может, но что он может сказать от Евангелия, от учения святых. И он может сказать: «Я ничего тебе от себя сказать не могу, но вот что писали на ту же тему, о которой ты говорил, те или другие святые». Я помню, как раз пришел ко мне один человек и исповедовался, и у меня не было ни в уме, ни в сердце никакого ответа для него. И вдруг в конце его исповеди мне вспомнилась одна страница из писания святого Исаака Сирина. Я процитировал ему слова св. Исаака. Я не видел прямой связи между этими словами и его исповедью. Он сказал: «Господи, это же ответ на все мои вопросы!» Поэтому и священник может сказать, не зная того, больше, чем он знает сам. А вы, исповедующиеся (я напрасно говорю «вы», потому что и священники, и епископы исповедуются, мы все) можем от священников, которые нас исповедуют, услышать именно то слово, которое нам принесет спасение. Поэтому исповедуйтесь Самому Христу, открывайте Ему свою душу, не считайтесь с тем, кто вас слушает: священник ли, которого вы считаете святым или которого считаете грешником, говорите со Христом. И дайте возможность Господу внушить священнику, что он должен вам ответить. Он может и вам сказать: «Я ничего не могу тебе сказать, потому что Бог ничего не положил в мое сердце, ответа мне не говорит». Есть два случая в жизни святого Амвросия Оптинского о том, как приходили к нему люди и выкладывали ему свою трагедию: «Помолись, отче, и дай нам совет». И два дня, три дня они ждали. И напоследок в двух случаях они пришли к нему и говорят: «Нам надо ехать обратно, в деревню или в город, а ты молчишь. Ты не даешь нам совета, который нам нужен?». И он два раза ответил почти что теми же словами: «Я три дня уже молю Божию Матерь, чтобы Она мне сказала, что мне вам сказать. Она молчит, как я могу сказать, что бы то ни было. Идите домой, а я буду молится о вас». Поэтому считайтесь и с этим, что это не небрежность, не безразличие, а что человек, священник не хочет отсебятину сказать, не хочет выдумать чего-то, чтобы вам сказать хоть что-то. Это очень важно.

А бывают случаи, которые я испытал, наблюдал, когда священник ничего не может сказать и даже не может дать разрешительную молитву, потому что кающийся, вернее исповедующийся, по-настоящему не кается. Он может только описательно представить в словах свое прошлое, свои грехи, но он не чувствует ничего. И вот, я могу вам дать два примера, которые меня тоже глубоко поразили. Первый пример заключается в том, что в 20-х годах на съезде Русского Студенческого Христианского Движения участвовал отец Александр Ельчанинов, и пришел к нему на исповедь офицер Белой Армии. Он ему исповедовал всю свою жизнь, все свои грехи, с полной правдивостью, резкостью, но он прибавил: «Я все это разумом понимаю, а сердцем ничего не чувствую. Я не могу каяться, хотя я осуждаю свои поступки и свое прошлое». Отец Александр ему сказал: «Я не могу тебе дать разрешительной молитвы без покаяния, но вот, что ты сделаешь: завтра утром я буду служить литургию. Перед службой ты выйдешь вперед, встанешь перед иконостасом лицом к народу и произнесешь твою исповедь, вот которую ты сейчас только что произнес мне». Он так и поступил, он вышел перед иконостасом и сказал людям: «Я исповедовался вчера. У меня сердце каменное. Я знаю свои грехи, но никакого покаяния во мне нет. Я вам их сейчас открою, а вы помолитесь за меня, пожалейте меня, умолите Бога». И он начал говорить. Он ожидал, что собравшийся съезд шарахнется от него: какой ужас, вот, что он нам о себе говорит. Мы думали, что он человек приличный, хороший, а он открывает нам такую бездну греховности, ужаса. И он ожидал, что все отступят от него в отвращении. И когда он начал говорить, весь молодежный съезд и все взрослые, все старики, бросились вперед, как бы с открытыми объятиями от жалости, от сострадания. И от того, как он был принят народом его сердце каменное сломилось, и он зарыдал, и свою исповедь он кончил в слезах, в истинном, подлинном покаянии. Поэтому иногда нужно, чтобы не только священник узнал, а, чтобы мы могли, потому что мы хотим очищения, поделиться нашей греховностью и с другими людьми. И сказать не благочестивым тоном голоса: «Помолись обо мне», а сказать: «Вот, что у меня на душе, вот, что изуродует мою жизнь. Я сам каяться не могу — помоги!».

А другое, что я хочу поэтому же поводу сказать, это то, что порой священник, зная, что он не может дать разрешительную молитву человеку, который не кается, что он не может в нем вызвать покаяния ни словом, ни своей молитвой, может ему сказать то, что в моей жизни уже случалось не только с моей стороны, но и со стороны других священников: «Только Христос тебя может исцелить. Я тебе разрешительной молитвы дать не могу, но ты завтра приди причащаться. Стань перед Святой Чашей и скажи: «Господи, я каяться не могу, но я всем существом желаю покаяться. Никто помочь мне до сих пор не мог. Я теперь причащусь, с тем, чтобы Ты, Господи, Сам меня исцелил». И я знаю несколько случаев, когда человек приходил к причастию и был исцелен, сделан цельным силою и благодатью Господа Иисуса Христа, приобщением Его Пречистого Тела и Его Честной Крови. Это очень важно нам помнить, что есть какой-то предел, за которым только Господь может действовать, только Он может нас спасти.

Я приведу вам еще один пример, который не относится непосредственно к исповеди, но относится непосредственно к прямому воздействию Божию. Я рассказываю это уже многим из вас, но каждый раз, когда я это вспоминаю, этот пример бьет в мою душу. Я надеюсь, что и до вашей души он дойдет. В первый год моего священства 50 с лишнем лет тому назад ко мне перед Великим Постом пришла одна молодая женщина: «Помогите. Моя семья верующая, мы все по принуждению или по доброй воле приходим к причастию на Пасху. Мой брат и мои сестры, и мои родители веруют, я не верую ни в Бога, ни в причастие, ни в Церковь, ни во что. И я чувствую, что я больше не могу причащаться только потому, что семья этого ожидает, когда я отрицаю самую сущность того, что я делаю». Я сказал: «Знаешь, не беспокойся больше об этом. Если ты даже подойдешь к Чаше, я тебе причащения не дам, а давай разговаривать». Из недели в неделю, каждую пятницу она ко мне приходила, и мы с ней беседовали. Я старался ей передать свою веру, то, что я знал, или то, что я от других слышал, и без всякого результата. В Великую Пятницу она пришла, и я ей сказал: «Я ничего не смог для тебя сделать. Остается только Бог. Пойдем в церковь, в храм, станем перед Плащаницей, я буду молится, чтобы Господь меня наставил, а ты стой.» Я встал перед Плащаницей. Она преклонила колени через некоторое время, потому что, как она мне позже сказала, она не могла возвышаться надо мной. И я молил Бога: что мне сделать? И мне пришла мысль, которую я не ожидал, которую я, как бы, из себя самого не строил. Я ей сказал: «Тебе действительно нужно найти Бога или нет?» Она мне ответила: «Если Бога нет, то в жизни и смысла нет. Я жить не хочу. Что же мне делать?» Я говорю: «Не знаю». Я стал молить Бога и говорить: «Господи, что же теперь делать?». И долго молчал, и она молчала. И в какой-то момент мне пришла новая мысль, тоже пришла, именно не надуманная, а откуда-то прилетевшая. Я ей сказал: «Если ты готова для того, чтобы найти Бога, сделать что бы я тебе ни сказал, я тебе обещаю, что в течение года ты найдешь веру». Она мне сказала: «Хорошо, я согласна. А что я должна сделать?» Я ей ответил: «Я не знаю». И продолжал молится. И пришла третья мысль, которая меня до глубин испугала, в ужас какой-то привела. Я ей сказал: «Я завтра в Великую Субботу буду совершать литургию. Ты подойдешь к Чаше, и встанешь перед ней и скажешь: «Господи, Твои священники ничего не смогли мне дать, моя семья оказалась бесполезной, Церковь ничего не дала, теперь я пришла к Тебе лично, и если Ты мне не ответишь, то я от Тебя отрекаюсь раз и на всегда». Она мне сказала: «Я этого не могу сделать. Если есть Бог, то это такое кощунство, которое я произнести не могу». Я ей тогда сказал с уверенностью, что то, что я ей сказал не моя выдумка, я ей сказал: «Это будет моя ответственность». И она пришла, встала перед Чашей и сказала эти очень страшные слова, и причастилась. В тот же день я уехал за границу и получил там короткую записку от нее: «Я еще не знаю есть ли Бог, но я достоверно знаю, что то, что я получила из Чаши, были не хлеб, не вино, а что-то совершенно иное». И с этого началось ее обращение к вере.

Как мы видим, наш путь к Богу совсем не так прост. И дело не в том, чтобы выполнять те или другие правила или задания, дело в том, чтобы быть открытым к тому, что сделает Бог, к чему угодно, что Он захочет сделать. И поэтому я хочу сказать, во всяком случае, две вещи: первое — это то, что, если вы хотите встретить Бога, ищите Бога в себе самом, в Его невидимом присутствии. Не думайте, что, выполняя те или другие молитвенные правила или постясь так или иначе, вы заставите Бога вас принять или вас наставить. Правила, которых мы более или менее придерживаемся, для нас помощь, может быть, как костыли, но ходить надо на своих ногах. И первое, чему надо научиться, это то, что стремимся мы не выполнить правило, а встретить Бога. А для этого порой достаточно стать одиноко, в своей комнате и сказать: «Господи, я не достоин быть перед Тобой. Я становлюсь перед Тобой только потому, что я знаю, верую, что Ты настолько любишь всякого грешника, что Ты и меня не отвергнешь. Я буду стоять и молчать, благодаря Тебя в душе своей в том, что Ты здесь. Буду ли я это чувствовать или нет — это не важно, я это знаю. Верой знаю, доверием знаю». И стойте перед Богом, стойте перед Богом в молчании. Дайте молчанию уйти глубоко в вас с таким чувством, что мне некуда спешить, некуда прорываться, что Бог тут, и я тут, и что этого достаточно.

Есть рассказ из жизни одного западного святого о том, как он, приходской священник, в малой деревне видел у себя в храме каждый день старика, который сидел часами и ничего особенного не делал. Он раз к нему обратился: «Дедушка, что ты тут часами делаешь, сидишь, губы в молитве не шевелишь, пальцы твои не бегают по четкам?» И старик на него посмотрел светлыми глазами и сказал: «Я на Него гляжу, Он глядит на меня, и нам так хорошо вместе!» Вот, ищите этого.

Вам могут помочь наставления святых, конечно! Вам могут помочь их молитвы, потому что в их молитвах выражено многое, чего мы ищем ощупью, открывается опыт верующей души, но в конечном итоге, надо встретить Бога. Я помню мальчика одного, которому теперь за 60 с лишнем лет, у которого была до убийства благочестивая мать, которая его заставляла каждый вечер вычитывать все вечернее правило. И как-то, когда они кончили молится словами, которые он еле понимал, ему было тогда лет семь, он сказал: «Мама, теперь, что мы отмолились, нельзя ли немножко помолиться Богу?» Вот научитесь от этого мальчика чему-то. Мы можем вычитать все правила и чему-то, конечно, научиться от них. Это еще не встреча, это еще не соединение с Богом, это не радость от том, что мы вместе, что грешник ты или нет — не в этом дело. А ты любим Богом, Бог тебя любит, любит всей жизнью, всей смертью Своей, всем существом Своим. Вот чего ищите в молитве и, когда вы готовитесь к исповеди, ставьте перед собой вопрос, не о том только, что вы перед Богом согрешили, что вы от Него отошли, а ставьте перед собой вопрос, разрешение которого поможет вам и в этом предстоянии Богу: «Что у меня общего со Христом?»

Поставить вопрос так кажется, может быть, непомерно дерзким. Но вот, что мы можете сделать: читайте Евангелие и не выискивайте в нем все обличительные места, все места, которые вам говорят от том, что вы нарушили ту или другую заповедь, что не исполнили того или другого по отношению к себе, по отношению к Нему, по отношению к другим, а ищите те места, отмечайте, вернее те места, потому что искать их не надо, они бьют прямо в сердце, как стрела бьет, отмечайте те места, от которых делается тепло в сердце, от которых радость рождается в сердце, вдохновение начинается, от которых ум светлеет, от которых воля делается крепче, потому что жить достойно себя самого или себя самой и Бога, и отмечайте их, потому что эти места нам говорят о том, что Бог Христос и я друг на друга в этом отношении похожи, что Он и я едины в этом. Это может быть та или другая заповедь, та или другая притча. Если она ударит вас в душу так чтобы душа загорелось, ум просветлел, воля собралась, даже тело ваше ожило, знайте — в этом вы уже в какой-то, пусть малой мере, а может быть и большой мере — похожи на Христа, и Он похож на вас. И это вы сохраняйте в своей душе как самое святое. Если вы нарушите другие заповеди, мимо которых вы прошли — это меньшая беда, нежели если вы нарушите вот эту заповедь, которая вам сказала: «Ты похож на Христа. В этом ты и Христос за одно. Как это дивно!». И если только одна такая заповедь загорится в вашей душе, то этого достаточно, чтобы переменить всю жизнь. А если вы будете читать дальше и находить, что тут и там есть другие какие-то притчи, образы, места, от которых душа оживает, знайте, что в этом вы и Христос заодно уже теперь и что нарушать это нельзя без того, чтобы перестать быть образом и подобием Божиим. Это же дивно, это просто.

Конечно, наряду с этим, вы увидеть, что каждый раз, когда вы хотите быть на уровне этих заповедей, что-то мешает, какая-то слабость, греховность, непонимание, но это тогда значит, что я должен бороться с этим для того, чтобы зло не проникло во святое святых, которое в моей душе есть. И тогда можно бороться со злом со вдохновением, с радостью, с надеждой, с ликованием, в единстве с Господом и Богом нашим. И вот, когда вы будете готовиться к исповеди, или, когда мы будем вскоре готовиться исполнять исповедь, думайте именно в этом порядке: о том, что уже вас соединило и соединяет со Христом, и кайтесь в том, что вы, как и я, это забываете и что нарушаете именно самое святое, что в вас и во мне есть. И тогда исповедь будет уже не выискивание каких-нибудь грехов, а исповедование того, что, Господи, столько света, столько радости, столько благодати Ты излил в мою душу, и я не оказался достаточно благодарным, вдохновленным этим для того, чтобы стать достойным такой Твоей любви, такого Твоего смирения. Я не говорю снисхождения, потому что Бог к нам не «снисходит». Бог нам Брат, Бог нам Друг. Он Сам это сказал: «Я больше вас не называю слугами, а друзьями, потому что Я с вами поделился всем, что у Меня было». И в другом месте Он Марии Магдалине говорит: «Пойди и скажи братьям Моим и Петру о Моем воскресении». Вот о чем речь идет. Исповедь должна быть радостью встречи, радостью не только для вас, — для Него, для Господа. Он пришел на землю, жил и умер для того, чтобы нас встретить. И когда мы приходим к Нему, мы как бы говорим: «Да, Господи, и я хочу с Тобой встретиться. И я хочу быть с Тобой».

Теперь одно последнее. Часто бывает сейчас, что многие приходят к исповеди в воскресный день не потому, что у них есть что-то значительное случившееся, важное, что они открыли в себе, а просто для того чтобы получить разрешительную молитву, как бы оптом быть прощенным во всем том, что может быть плохого во мне. Не делайте этого! Не унижайте исповедь и встречу со Христом на этот уровень. Мой совет вам — это то, чтобы вы готовились к исповеди глубоко, серьезно и поставили перед собой вопрос: есть ли что-то, что меня отделяет от Бога, не пыль, не пустяки, а что-то глубокое? Вы знаете, как это бывает: иногда скажешь резкое слово, но это слово никого не режет, потому что это — мгновенная вспышка, а иногда бывает, что скажешь и мягкое слово, которое как нож проникает в душу другого. Когда человек тебе говорит: «Я хочу тебе помочь», и ты ему отвечаешь: «Нет, спасибо». Это — кинжал в душу. А иногда — гневная вспышка, человек думает: «Ну, как хорошо, после этой вспышки человек будет спокоен и (?)». И вот тоже самое с исповедью: ставьте перед собой вопрос: «Есть ли у меня что-то, что меня отделяет от Бога, есть ли у меня что-то, что меня так отделяет от другого человека, что этим я его ранил?» Я вам на прошлой беседе об этом говорил: что то, что я сделал, ему делает невозможным меня простить, что я ему закрыл путь к Богу. И тогда идите к этому человеку, не на исповедь, к нему, к ней и скажите: вот, что случилось, мне стыдно, мне жаль, прости, помоги мне. И чем я виноват перед собой, я только что говорил пространно. Исповедуйтесь реально, в вещах реальных, не в туманах, не в пустяках, а в том, что действительно является болезнью души, получите разрешительную молитву, получите благословение, получите наставление, если оно вам будет дано, причаститесь.

И потом мой совет: причащайтесь вновь и вновь с согласия со священником, который вас исповедовал, но без дальнейшей исповеди, пока не будет причины исповеди. Я вам дам пример: у нас была прихожанка одна, страшно благочестивая, не дай Бог, никому. Она как-то ко мне пришла и умирающим голосом говорит: «Батюшка, я не могу причаститься, я согрешила гневом сегодня». Я говорю: «Просили прощения?» «Да некого было просить». Я говорю: «А что же вы сделали?» «Я сегодня утром перед тем, как в церковь идти, в кошку лягнулась». И для этого она меня пять минут держала на исповеди, когда можно было повернуться, погладить кошку по голове и сказать: «Прости, кошка». И прийти, встать в церкви и сказать: «Господи, какие пустяки могут взволновать мою глупую душу». И вот я вам скажу тоже самое: приносите на исповедь то, что Бог должен очистить, то, что Он должен обновить, а не такие пустяки, которые вы можете, как пыль стряхнуть с себя.

И еще. Через некоторое время вы увидите, что у вас не то что накопились новые грехи, потому что тогда надо было бы раньше идти, но что у вас есть что-то на душе, что не разрешено, что-то случилось: настоящий гнев, не на кошку, настоящая ложь или грубость, или что, чем вы ранили другого человека и осквернили себя. Тогда идите исповедоваться. И потом снова по благословению священника причащайтесь раз-другой, но следите за собой, чтобы то светлое, что пришло к вам через разрешительную молитву священника, через благословение, через его совет и через причащение Святых Тайн, у вас не уходило. Тогда вы дадите возможность другим, которым нужна глубокая, длительная исповедь, исповедоваться без того чувства, что за их плечами стоят люди, у которых они отнимают возможность исповедоваться, пока вы изливаете пустяки. Я не хочу сказать, что исповеди, которые вы приносите, пустяшные. Но подумайте, что есть вещи, который вас не разделяют с людьми, не отделяют от Бога. Они, конечно, могут быть и не хороши по себе, но их можно стряхнуть как пыль с рукава, и причащайтесь вот как эта женщина причастилась. Придите и скажите: «Господи, я здесь, Ты здесь, соедини меня с Собой, очисти меня, обнови меня и дай мне с Тобой, сколько я сумею, быть неразлучным или неразлучной. Дай мне быть с Тобою. И как только какая-то тень пройдет, как только что-нибудь случится, что мне не позволяет больше чувствовать радость нашей близости, я пойду исповедоваться, но не просто для того, чтобы машинально отделаться от грехов, в которых я в сущности не каюсь, потому что это не грехи, а общая универсальная греховность.»

Если вы так будете поступать, то вы увидите, что ваша исповедь станет серьезная, глубинная, что будет, что сказать Богу, и что каждая исповедь уже будет не стряхивание пыли, а будет началом покаянной жизни, будет началом периода, когда вы будете сознательно бороться с чем-то конкретным, что вы принесли одну вещь, две вещи, с которыми вы будете бороться из дня в день. Я вам не могу сейчас назвать вещи, их столько, но вы сами знаете, что у каждого из нас есть постоянная греховность, и есть отдельные грехи. Мы не выносим того или другого человека, мы то или другое не хотим делать, мы правды не хотим сказать не потому, что это лучше, а потому что нам страшно и стыдно, и т.д. Очищайте себя от реального греха и тогда, когда вы очиститесь от реального, то, что кажется порой пустяком, станет реальным тоже, но тогда в этом можно будет каяться. Т.е. прийти к Богу и сказать: «Да, я знаю, что это не пыль, это мне только казалось пылью. Это действительно серьезная зараза, и я ее приношу Тебе во исцеление души и тела».

Я надеюсь, что то, что я сегодня вам сказал, хоть чем-нибудь вам поможет приготовиться к исповеди в другой раз, а сегодня вот мы теперь помолчим минут пять и соберемся постепенно в храм, и я прочту с вами покаянный канон и произнесу свою исповедь, а вы вливайтесь в нее и прибавляйте к ней то, что непосредственно относится к вам, и пропускайте мимо то, что не относится к вам, но не просто мимо, а скажите: «Господи, ты меня уберег от этого, а отец Антоний в этом исповедуется, прости ему, дай ему хоть покаяние».

Спасибо.

[1] Очевидно, С. В. Троицкий. Христианская философия брака (примеч. ред.)