Антиномическое мышление и свобода в духовном наследии Владыки Антония Сурожского

Ведущий группы — протоиерей Владислав Каховский

            Протоиерей Владислав Каховский: Я позволю себе короткое вступительное слово. Мы хотим сегодня с вами поговорить о свободе и об антиномии, антиномии как средстве достижения единства в Церкви. Свобода — самый великий дар Божий. Человек, становясь свободным, становится подобен Богу. И здесь хотелось бы, чтобы мы попытались увидеть, что собственно нам явил и вообще являют нам люди такого величия, как владыка Антоний. Мы говорим о его жизни, о ее результатах. Мы видели, как велико было влияние Владыки в эти десятилетия. Почему мы обратились к антиномии? Антиномия — это противоречие. Дело в том, что весь мир состоит из противоречий. Рассмотрим определение замечательного русского философа и богослова отца Павла Флоренского. У него есть труд «Столп и утверждение истины», довольно сложное богословское произведение в письмах. И здесь отец Павел представляет истину как нечто брошенное на землю и данное на земле Богом, некий религиозный объект, который был расколот на разные маленькие осколки, на маленькие кусочки, которые исключали друг друга и находились в противоречии. Мы еще остановимся на том, как видел вообще православие и в чем его выражал владыка Антоний. Соборное видение этих разбросанных кусочков собирает их, оно видит их единство. Это и есть настоящее православное определение целостности. А чтобы нам понять, что такое нецелостность, достаточно сказать, что были секты или ереси, когда не все вместе соединено, когда из этих осколков выбирается тот, который тебе нравится, начинается делаться упор на что-то одно, но не на все вместе. Как понятно и как потрясающе это увидел отец Павел Флоренский. И тогда Церковь на протяжении уже, как мы знаем, целых двух тысячелетий формирует сокровищницу, которая состоит из этих маленьких осколочков, и когда противоречия очень обостряются, когда их надо как-то разрешать, по определению того же отца Павла Флоренского, достигается какой-то уникальный момент и возникает догмат. Догмат — это некая предельная граница, где эти противоречия снимаются.

Смотрите, у нас есть догмат Святой Троицы (это говорит отец Павел). Бог един, и Он жив, и Он в Трех Лицах. Он един — и в Трех Лицах. Как нам это объединить? Догматом о Святой Троице. Другое противоречие: есть Христос — человек, Он же Бог. Есть противоречие в словах Христа: «На суд пришел Я в мир», а в другом месте Он говорит: «Я пришел не судить мир» и т.д. Мы ярко себе представляем, что было, как развивалась человеческая история и история Церкви. Мы представляем это образно, как будто являемся участниками всего того, что было. Все люди разные, объединения различные, но единство, которое во Христе, всегда превалирует в самом главном. Это и есть Церковь. Это единство может нарушаться, оно может каким-то образом искажаться, и чтобы людей объединить, надо иметь особый дар духа. Каким образом можно постичь догмат? Духом Святым — говорит отец Павел Флоренский.

И последнее, что я хотел бы сказать. Когда Владыка Антоний, еще четырнадцатилетним  подростком, захотел опротестовать бытие Бога, Бог стал рядом с ним. И потом всей своей жизнью, от самого начала внутреннего противоречия, он свидетельствовал, что Истина — рядом, и она для него стала единственной до конца дней. И он умел всем своим существом объединять то, что практически, на наш взгляд, казалось вообще необъединимым. Это разные судьбы людей, разные характеры, разные внешние проявления человеческого духа, характера, и все это казалось просто несовместимым одно с другим. Как это происходило? Можно это назвать чудом, а можно назвать особым даром. Но он владел этой антиномией, умением объединить все. Если вы помните, в одной из последних бесед владыка Антоний приводит потрясающий пример. Он говорит о мозаике как об образе Царства Небесного и, если в этой мозаике не хватает одного маленького камушка, который есть образ одного человека, пусть не очень значимого, то полнота мозаики как и Царства Небесного невозможна.

Меня Господь свел с ним, к сожалению, только один раз, я всего несколько часов беседовал с ним, но осталось то ощущение, о котором мы слышали, вот это присутствие, ощущение того, что он с тобой, что ты в глубине. И потом уходишь, и даже забываешь, о чем он говорил, потому что глубина выше, или глубже, или как угодно, она находится вне рамок интеллектуального понимания. Она где-то осталась там, в духе. Это ощущение мне очень дорого, я его, наверное, и пронесу до конца своих дней.

А теперь можно задавать вопросы. Тему мы задали: свобода, познайте истину, истина сделает вас свободными… Это сказано в Евангелии, и мы эту цитату хорошо знаем. А как познать истину, что это такое, как ее увидеть? Очень просто: истина — это Бог. Как Он нам является? В разных ипостасях, видах, в разных вариантах. Но мы знаем точно, что нас объединяет Сам Господь, и то, во что Он нас объединил, он назвал одним словом, это слово называется экклесия. «Ты еси Петр, и на сем камне создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». Церковь — это  единый организм, который живет только благодаря Евхаристии. И вне Церкви — нет спасения. Хотелось бы сказать моим близким друзьям, которых я очень люблю, коллегам, и нам с вами напомнить, что вне Церкви — нет спасения. Не в каноническом, не в каком-то административном, не в математическом смысле слова, а в том смысле, что Церковь есть Тело Христа. И если мы хотим быть его причастниками, частичками, каждый из нас здесь, то мы призваны быть едины со Христом. Стало быть, если мы вне Евхаристии, вне Церкви, то мы не составляем с ней части. «Ядущий Мою Плоть и пьющий Мою Кровь во Мне пребывает и Я в нем» — это сказал Спаситель. К Нему всегда обращался владыка Антоний, и поэтому его, я бы так сказал, надконфессиональное видение, именно надконфессиональное, оно и есть православное, потому что оно всех объемлет. Не потому что мы такие хорошие, что мы православные, а потому что нам можно увидеть Бога через эту апостольскую всеобщность, это сообщество всех святых, что позволяет нам говорить о том, что мы православные.

Может быть, в жизни кто-то видит часто такие примеры, когда мы не хотим быть вместе, потому что мы разные. Но мы слышали слова Владыки, что другой, может быть, не очень хороший, но его тоже создал Бог.

            Реплика из зала: В книжке «Уверенность в вещах невидимых» Владыка неоднократно обращался к ранящему его сердце письму, в котором один из священнослужителей утверждает, что спасение сопутствует православному. Владыка поставил вопрос таким образом: «Я не могу смириться с тем, что иные люди, верующие во Христа, не будут спасены, что мы с ними никогда не увидимся в Царствии Божием». Он в своих выступлениях, в своих работах не раз обращался к таким примерам, которые показывают беззаветные подвиги человеческого духа, которые совершаются людьми, не знавшими Христа, и которые, по господствующему мнению, не могут спастись. Это противоречие его ранило, и вот он как раз с помощью антиномического мышления пытается собрать воедино эти разные взгляды на Церковь, на Бога. Он пытается поставить вопрос о свободе выбора, т.е. не все антиномии, не все противоречия можно рассматривать, есть только одна вещь, где нельзя найти антиномию, — это Христос, любовь ко Христу. Здесь не может быть никакого противопоставления в рамках христианства. И свобода, как она мне видится, тоже должна рассматриваться в нескольких аспектах. Конечно же, это не свобода как вседозволенность. Сегодня на меня очень сильное впечатление произвело выступление отца Петра, который сказал, что в основании нужно положить личное общение со Христом, поиск Христа как очевидную цель каждого христианина. Но как человек осуществляет этот поиск и какие искушения возможны на пути? Мы знаем из российской истории, из истории литературы, какие бывают проблемы, когда люди пытаются найти Христа вне Церкви, вне Евхаристии, выдавая это за новые формы, за инновацию, за новизну, противопоставляя новизну, поиски новых форм традиционализму, называя этот традиционализм консервативным, окостенелым и т.д. и т.п. Вот здесь, наверное, эта свобода, как я ее вижу, читая работы владыки Антония, это как раз свобода поиска, свобода исканий, но обязательно эта свобода должна быть в лоне Церкви, в Евхаристии. Я хотел бы сказать, что Евхаристия для меня (я не богослов) — это самая главная страховка. Во всех моих поисках, во всех моих новых попытках найти себя в новых вызовах, в новых картинках времени Евхаристия — гарантированное общение с Христом.

            Протоиерей Владислав Каховский: Спасибо большое. Дело в том, что я хотел бы подчеркнуть персонализм, о котором сегодня упомянул отец Петр. У каждого человека свои пути, и каждый ищет и видит Бога по-своему. Мы Его дети, и каждый из нас находит Его по-своему, но в одиночку быть с Богом и быть спасенным невозможно. Простите меня, здесь я категоричен, я настаиваю на этом. Мы можем спастись, только поскольку мы вместе созданы, мы как бы сбросились, мы размножились антиномически, мы разные. В чем же смысл? В том, что нас объединяет Господь. Поэтому когда я говорил о Евхаристии, я хотел бы, чтобы мы это усвоили, это есть не наше, а Божественное делание. Это Он создал Экклесию, это Он дал нам Свое Тело. И мы являемся частичкой Его целостного Тела. Мы антиномические, толстые, тонкие, хорошие, добрые, всякие, богатые, бедные, но мы являемся этим единым Телом. И когда восстанавливается это Тело, это и есть спасение, но не во времени, и Царствие Небесное не где-то там, нет, оно вот здесь, в каждом из нас. Это потенциально, а у нас остается одна вера.

Почему нам кажется, что фраза «вне Церкви нет спасения» такая вроде бы ограничивающая? А что за пределами Церкви? Да нет, дело в том, что у Церкви нет границ. Разграничения между церквами — это наши искусственные неправильные границы, которые своим гениальным видением владыка Антоний как бы разрушал. Но разрушал, будучи в общем смысле православным, не в конфессиональном контексте, а в смысле христианского единства. Здесь полнота и кафоличность. Опять же мы говорим о маленьком кусочке, допустим, камушке, который будет отсутствовать в мозаике. А если это не камушек, а целое единство?

            Реплика из зала: Если это не камушек, допустим, а сын любящей матери, который по каким-то причинам?..

            Протоиерей Владислав Каховский: Вы знаете, есть очень интересное выражение у блаженного Августина. Я просто хочу его напомнить, звучит оно так: «в главном — единство, в спорном — свобода, во всем — любовь». В главном — единство, это понятно. Это антиномия. В спорном — свобода, это мы уже, извините, начинаем колебаться. А во всем — любовь, как во всем может быть любовь? Следующее за этим выражение блаженного Августина: «Научись любить, а потом делай, что хочешь». Я это повторяю и буду, видимо, повторять всегда.

            Вопрос из зала: Может быть, свобода ограничена рамками любви?

            Протоиерей Владислав Каховский: А любовь не имеет предела, так же как и Церковь. Когда мы говорим: вне Церкви нет спасения, — мы не имеем в виду рамки, а мы имеем в виду то, что весь мир призван быть Церковью, Телом Христа.

            Реплика из зала: Вот, кстати, в подтверждение того, о чем говорил Александр Николаевич, что в одиночку совершенно невозможно это сделать. В этой книге у Владыки есть слова, когда он рассуждает о спасении. Он говорит о том, что нужно верить не во всеобщее спасение, а в надежду, великую надежду на всеобщее спасение. И дальше он приводит пример мозаики, и говорит о том, что невозможно спасение без кого-нибудь одного.

Я вспоминаю, отца Всеволода Шпиллера — это было в конце семидесятых, где-то 1978–1979 годах. Тогда мы ходили в Новокузнецкий храм. Он произнес проповедь на Преображение, и в этой проповеди он говорил о Страшном суде, и меня поразила одна вещь. Он сказал: «Как можно воспринимать спасение так плоско, как рисуют на некоторых росписях, на фресках: одни горят, жарятся на сковородке, а другие, значит, праведники? Если кто-то удостоился быть праведником, то может ли он смотреть, как его мать, сын или близкий друг жарится на этой сковородке — это немыслимо». Вот, мне кажется, отец Всеволод дал пример этой любви, которая дает нам ключ к антиномичности.  Действительно, это невозможно. Нельзя спастись одному. Нет такой ситуации, когда ты один будешь проверять, христианин ты или нет. Меня этот пример (отец Петр вычитал его у немецкого философа) просто потряс. Проверить, что ты христианин, можно только в общении, в дарении любви. А если ты сидишь в каком-то бункере, я не знаю, каким образом можно проверить, что ты христианин. Никаким. Я это в подтверждение того, что мы хотим всеобщего спасения.

            Реплика из зала: Сегодня были два совершенно замечательных доклада Ирины Яновны фон Шлиппе и Анники. Я, между прочим, читала о владыке Антонии, о том, как он в себе взращивал любовь. Это действительно поступательное движение. Мы им пренебрегаем, нам хочется сразу, может быть, объять необъятное. А полнотой этой любви и свободы мы не обладаем. Здесь можно так объять, что, как та старушка, которую переводили через дорогу, и она от скаута убежала, можно просто своей любовью иногда придушить человека.

            Вопрос из зала: Все говорят: начни с себя — вокруг тебя спасутся тысячи. Вот как стоит вопрос: как избавиться от рабства?

            Протоиерей Владислав Каховский: Я прошу прощения, я немного поправлю, это цитата Серафима Саровского: «Стяжи дух мирный, и тысячи вокруг тебя спасутся».

            Вопрос из зала: Как избавиться от рабства греха и сделаться свободным?

            Протоиерей Владислав Каховский: Очень хорошо сказали. Давайте договоримся о понятии свободы. Свобода — это прежде всего отсутствие зависимостей, или можно сказать, это отсутствие рабства. Мне казалось, что работы Бердяева, Булгакова и матери Марии Скобцовой вдохновляли наших с вами соотечественников за рубежом, особенно работы Бердяева и его высказывания о рабстве и свободе. Дело в том, что свобода — это отсутствие рабства, а рабство — это отсутствие свободы. И поэтому когда человек находится в рабстве, он находится в рабстве у всего. Он может находиться в рабстве у себя, у своей идеи, у своего эгоизма, у своей какой-то нехорошей привычки, наконец, он может находиться в рабстве у государства, у начальства, у родителей, он может даже находиться в рабстве у Бога, как утверждает Николай Александрович Бердяев. А как от этого избавиться? Мы знаем, как это дорого может стоить, мы от многого избавлялись. Чтобы избавиться от рабства идеологии, может быть, не надо явно выставлять себя ее противником, но каким-то образом, не принимая ее, найти что-то замещающее. Очищая себя просто исповедью даже, по-человечески, не обязательно канонически, надо учиться находить себя и себя изменять. Мы видим, что это не так, значит, надо как-то поправить, мы видим, что этот человек не такой, значит, нужно ему помочь. Действительно, мир во зле лежит. И поэтому, чтобы не попасть в рабство, чтобы стать свободным, надо избавиться от этих рабских ощущений. Это было во все времена, и сейчас особенно.

            Реплика из зала:  Как апостол Павел говорил: «все мне позволено, но не все позволительно, и ничто не должно обладать мной» — это как пример.

            Протоиерей Владислав Каховский: Различать духом, что тебе необходимо, а что не нужно. Сейчас мы живем в гигантском пространстве средств массовой информации, и можно сказать, что она нас просто уничтожает. Нам нужно учиться отличать правду от лжи, чтобы не впасть в зависимость.

            Реплика из зала:  Чем больше человек стремится к Богу, познает все Божественное, тем больше понимает и видит в себе свои грехи.

            Протоиерей Владислав Каховский: Но он идет не один, давайте подчеркнем: он не один. Мы божественное Тело. Невозможно рассматривать спасение только в евхаристическом смысле. Мы в одиночку не пройдем этот путь. Мы будем призывать ангелов, архангелов, мы будем призывать все незримые силы. Да, они нам помогают, но мы все едины и представляем единое Тело. Надо научиться, видя недостатки в человеке, который в них погряз, сострадать ему и помочь — пусть немножко, пусть в малом. Подойти и сказать, подойти и помочь, подойти и дать ему что-то. Чувствуете, что он что-то хочет — дайте ему это. Пусть он возьмет. А потом вы ему скажете: я хочу, чтобы ты знал, что ты перед Богом очень дорого стоишь. Ты даже сам не знаешь, какой ты прекрасный.

Мне приходится у нас в храме очень часто говорить о том, что, когда мы идем к причастию, не надо рассуждать: готова я или не готова. Это неправильная постановка вопроса, это рабство у некой традиции быть готовым или неготовым к причастию. К причастию ты призван быть готовым всегда. Плохой ты или хороший — это другое дело. Плохо ты исповедался — это третье дело. Что-то совершил нехорошее — это четвертое дело. Поэтому сказать, что ты идеально очистился, когда ты пришел на исповедь, и ты скажешь, что готов к причастию, или достоин, — это неправда. Тогда я всегда буду недостойным. Как же мы можем подойти к причастию? Мы идем к причастию не по собственному достоинству или недостоинству, это неправильная постановка, а по достоянию Церкви. А достояние Церкви — это как раз все святые, и ангелы, и архангелы, весь сонм Церкви. Церковь — это не только евхаристическое собрание.

Люди думают, что они присутствуют в этом собрании и только они здесь, это неправда. Здесь все то, что нас окружало раньше, две, три тысячи лет, все пророки, все херувимы, серафимы, вот что такое полноценная Евхаристия. Но нельзя сказать, что когда мы идем к причастию, мы надеемся только на то, что за нас молятся. Нет, конечно. Нужно готовиться к причастию и кого обидел, подойти и сказать: прости меня, примириться с ним, а если кому должен — отдать и т.д. Это все подготовка к тому, чтобы стать частичкой Тела. Какая она будет? Чем меньше мы покаемся, тем мы серее будем выглядеть. Это будет очень маленький камушек. Меньше себя очистим — будем темным пятнышком. А когда мы себя очистим, мы своим внутренним восторгом с помощью ближних сможем подойти к тому причастию и стать частичкой, которая будет ярко сверкать на небесном небосклоне. И для этого надо смело шагнуть вперед — не бояться.

            Реплика из зала:  Тут возникает еще соблазн: иногда люди думают, что они избавились от рабства и обрели свободу, а на самом деле меняют одну зависимость на другую. Примеров может быть сколько угодно, каждый может их привести. Но это действительно такая ловушка, в которую может угодить любой. И только антиномия дает возможность видеть масштабно всю ситуацию. Потому что нельзя к рабству греха подходить с какой-то одной плоской меркой. Всегда нужно посмотреть сверху.

            Протоиерей Владислав Каховский: У Владыки, особенно в последних беседах, этих примеров очень много, они даже повторяются. Скажем, например, когда он показал Упанишады нашему великому философу и богослову Владимиру Лосскому, тот задумался. Поэтому нам не дано говорить, и судить тем более, вообще о спасении. Владыка об этом говорит: мы можем говорить о надежде. Мы просим, чтобы Господь дал нам эту надежду. А вот как Он будет нас спасать или не будет спасать — это Его прерогатива. Он нас создал, это все разбилось, мир во зло попал. И Господь Своей кровью, Своей жизнью искупил нас, а теперь нас собирает в единое целое. И мы призваны участвовать в этом собрании, экклесии, Евхаристии, сборе, делании.  Жить так, как жил Владыка, просто быть и любить людей. Он был свободный, потому что познал истину. Он свободный, потому что научился любить. А это и есть наше самое главное, чтобы во всем видеть Божественное произволение. Конечно, в поисках, с ошибками, но мы должны идти по этому трудному пути.

            Реплика из зала:  Мне вспомнилось сразу два примера. Один по поводу апокатастасиса. Апокатастасис — это теория всеобщего спасения. Когда мы поехали с отцом Виталием Боровым (впервые у него был отпуск за двадцать лет) в Женеву отдыхать, я заготовила еще из дома список вопросов двести или триста и каждый день этим его мучила. И я ему задала вопрос: «А как вы относитесь к теории апокатастасиса?» Он ответил: «А вы что хотели, чтобы все спаслись?» Я говорю: «Ну, по крайней мере, мои близкие, они порядочные люди и мне хотелось бы…» А он говорит: «И как вы думаете?» Я говорю: «Не знаю». «Вы, наверное, думаете, что как-нибудь оно там устроится?» — спросил он меня. «Ну, вообще-то да», — ответила я. И он сказал: «Ну, как-нибудь оно там устроится». Это по поводу спасения.

А второй эпизод по поводу свободы. Я помню, что в семидесятые годы у нас было всего несколько монастырей, но мы старались каждый отпуск приурочить к тому, чтобы попасть в какой-то монастырь, посмотреть и помолиться. И попали мы в Жировицы. Когда мы приехали, была невероятная жара, и мой муж был в рубашке с короткими рукавами. Подходит к нам кто-то, возможно, один из священников — отец эконом, и говорит, что нельзя в монастырь так идти. И вдруг выходит отец Игнатий, и когда подул ветер, подрясник распахнулся, и стало видно, что он в джинсах, обмотанный шарфом на французский манер. Он бывший офицер. Трудно было даже в большевистских застенках из него это выбить. Для нас это было настолько странно, что можно даже в традиции по-другому существовать, это был необыкновенный человек.

            Протоиерей Владислав Каховский: Все это покрывается любовью и свободой. Империи разрушались, в том числе разрушилась и наша империя, хорошо это или плохо, может, это и хорошо, и плохо. Но, безусловно, за все, что происходит в мире, ответственность лежит, коль скоро мы себя заявляем христианами, а значит, сынами Божьими, лежит и на нас. Это касается и наших предков: за их неправду мы должны ответить. И это хорошо владыка Антоний продекларировал всей своей жизнью, он чувствовал это. Его свобода безгранична, так как она дарована Богом, а мы выстраиваем себе границы. Почему? Мы как бы в сектантство впадаем, как говорит отец Павел Флоренский: «разбей это все на разные кусочки, и сектант это тот, кто выбирает себе один кусочек, а остальные его не интересуют».

            Реплика из зала:  Хотелось бы понять, в чем корни нашей несвободы, которую мы видим и в себе, и в других людях. Ну, конечно, проще всего, особенно тем, кто в советское время жил, поискать это вне себя, в каких-то моментах воспитания, во внешних обстоятельствах при такой тотальной идеологической промывке мозгов и т.д. Это, бесспорно, имеет большое значение, и каждый, наверное, это знает по себе. Но находились люди внутри советского устройства, которые были, бесспорно, свободны. Я уверена, что корень несвободы — это страх. Я вспоминаю себя и думаю, до какой же степени в то время мной владел страх, страх неосознанный. Для меня, например, главный страх — это страх смерти. И победа Христа как раз свидетельство само по себе очень сильное, это преодоление страха смерти, которое, мне кажется, под силу только Самому Христу. Смерти нет. То, что смерти нет, это Его величайшая победа.

И я думаю, дело не только во внешних обстоятельствах, дело еще в том, что и в наше время, и сейчас еще есть такое понятие самоцензуры. Не только нас кто-то извне ограничивает в чем-то, но создались какие-то устойчивые психологические привычки, которые ограничивают нашу свободу. Но есть и другая свобода, она выше, чем эти идеологические, политические, социальные обстоятельства. Вчера в свидетельстве Елизаветы Михайловны глубоко тронуло и поразило, как в двадцать пятом году человек стал священником, и это не единственный случай, таких достаточно много. Явно, что все вокруг было против этого. Было понятно, что это мученический путь… Это такие вдохновляющие примеры свободы. Видимо, они в своем сердце ощутили такой глубинный призыв, что не стали откладывать ни на потом, ни уходить в сторону, ни оправдывать себя, а сразу пошли. Это очень вдохновляющий для нас всех пример. Это пример, как истина дарует свободу.

            Протоиерей Владислав Каховский: Я думаю, что это одна из самых корневых ситуаций, когда человек находится перед страхом и страх им обладает. Но бывают другие несвободы: это маниакальность, приверженность идее. Посмотрите, что произошло всего пятьдесят-­семьдесят лет назад. Здесь, может быть, даже не страх действовал, а было некое помутнение рассудка, т.е. отсутствие Божественного разума. Николай Александрович Бердяев называет это «чувствилище» в своей работе, т.е. совесть. Помните, апостол Павел говорит: живущие по закону — по закону судимы будут; живущие вне закона — вне закона погибнут. Но есть люди, говорит апостол Павел, которые несут в себе этот закон. И вот пример: это офицер, который, возможно, верующий, православный, а может быть, не христианин, но он несет в себе закон любви, свободы и спасения. Он делает это без страха, и при этом сам, конечно, погибает.

            Реплика из зала:  Это напоминает вчерашний пример, который привела Анна Ильинична, когда женщина некрещеная пошла и приняла смерть за другого человека. И она спросила: разве она не святая? Мне кажется, надо было сразу сказать: святая!

            Протоиерей Владислав Каховский: Я не слышал этого примера, но я так понимаю: здесь не важно, ради чего человек это делает. Нет, здесь другое, о чем мы не говорили: это любовь, просто необъяснимая любовь.

            Реплика из зала:  Это делается по движению сердца, без рассуждений. Как Чехов говорил: «Чтобы совесть в тебе запищала как цыпленок». И на самом деле смысл веры, чтобы пробудить совесть. Потому что если у человека она пробуждается, ему стыдно поступать как-то неправильно, это сдерживает его неограниченную свободу.

            Протоиерей Владислав Каховский: В моем лежбище, логове много книг, одни книги. И на самом видном месте портрет владыки Антония. Если мысль куда-то уходит, я вдруг вижу его портрет, и он на меня смотрит как бы пронизывающе. Обычно с ликом Спасителя так бывает. А здесь человек, который действительно на меня когда-то смотрел, может быть смотрел так же. Не с осуждением, но с удивительной глубиной, которая тебя не изобличает, а хочет тебе помочь.

            Реплика из зала:  Я про этот взгляд хотела сказать, про нравственный аспект свободы, потому что владыка Антоний потрясающе свободный. Но при этом в нем есть эта антиномичность, он очень много говорит о дисциплине. И он крайне дисциплинированный. На видеозаписи его бесед видно, что он сидит, совершенно не шевелясь. Он просто не делает ни одного движения. Он не чешет нос, он не двигает икон. Возможно, это не потому, что для него естественно так сидеть, а потому, что это какая-то крайняя аскетичность в движении, это он себя до этого дорастил.

            Реплика из зала:  Я хотела тоже о свободе и о любви спросить. Как пример свободы — жизнь при советском режиме отца Павла Адельгейма, потрясающий пример. Сорок дней прошло со времени его убийства. Человек, который был совершенно свободен, где бы он ни был. И он действительно ничего не боялся. И была у него любовь ко всем. Мне кажется, сейчас любовь как-то со временем истощается. Я вспоминаю: бабушек, тетушек — они были добрые. Может быть, у них это не «любовь» называлось, а жалость, но они как-то жалели всех. А сейчас я этого не наблюдаю. Мне кажется, что я раньше была более отзывчивой, что ли, или лучше к людям относилась. Я вообще слово «любовь» боюсь произносить, оно уже немножко затерто. Но чувства, когда готов помогать, мне кажется, этого становится все меньше и меньше. Как бы сделать, чтобы зажечь ее, или просто мне так не везет, а кому-то лучше.

            Протоиерей Владислав Каховский: Вы же сейчас говорите о жалости к другим. Давайте называть это «каритативность». Каритас — это латинское слово, означает любовь. В греческом языке есть энное количество глаголов: сторге, филия и агапе. Агапэ — это божественная любовь, которая объемлет все. Каритативность — сострадание. И не случайно очень многие святые это повторяли, особенно иноки, особенно старцы, когда они были научены опытом, что самый большой грех — это нелюбовь. Это отсутствие сострадания, отсутствие милосердия.

            Вопрос из зала: Это тоже нужно разогревать в себе. А может, с возрастом чувства притупляются?

            Протоиерей Владислав Каховский: Вы знаете, Господь, мне кажется, настолько видит все, каждое мгновение и каждое твое ощущение, только надо понять, где Он сейчас находится, а для этого не надо надолго отступаться. Недавно один мой хороший близкий человек, священник, который ведет группу катехизации, говорит: вы не расставайтесь с Богом надолго. Вы постарайтесь с Ним чаще общаться, пребывайте в молитве, но не формально, и не отстраняйтесь от Него надолго. И тогда не погаснет та искорка, о которой вы говорите. Мы начинали с вами эту беседу с того, что мир абсолютно противоречив, все разные. Но у всех есть одно и то же: есть свобода и есть любовь. Поэтому нужно понять, что я свободен и я все могу. Но есть что-то, чего я не должен делать. Я всегда и везде не должен делать одного: я не могу кого-то не любить. Мне это трудно, мне неприятно, но я должен понять, что надо войти в эту ситуацию. Мы все время видим внешнее как внешнее. А надо научиться смотреть на внешнее как на свое собственное.

Вот у Владыки есть одна беседа, где он говорит: Адам и Ева до грехопадения были одним целым: ты и Ева, но ты и Адам. А Адам смотрит: ты Адам, но ты и я, Ева. Они как бы одно целое, Бог создал человека по Своему образу и подобию, человека: мужчину и женщину. Помните? Начало бытия прописано точно. А потом, после грехопадения они увидели что-то другое: они стали закрываться. Это другое, это не я, это не мое. И вот когда мы видим в человеке, что это не я, а он нехорош, надо понять и увидеть, что это тоже ты. Тебя Бог создал таким, и его Бог создал. И, может быть, он больше нуждается в помощи, чем ты. Предполагаешь, что ты несколько лучше, пусть не самый хороший, а на самом деле твои мысли уже прочитаны, они видимы Богом. И поэтому нужно научиться различать свое состояние, это называется различение духов. В этом ничего сложного богословского нет, поверьте, это так просто. Просто надо напрячь себя. И тогда ты увидишь, что этот человек, он другой, но он тоже создан Богом. И посмотри, у него что-то не так, он чем-то болен. Вот  такой врачебный диагностический взгляд поможет вам вызвать в себе чувство сожаления, а может быть, и сострадания.

            Реплика из зала:  Владыка Антоний говорит, что в Евангелии его поразила потрясающая царственная свобода и поражает контраст с Деяниями апостольскими. Насколько там люди уже начинают друг на друга обижаться, выяснять: вот это можно, это нельзя, обрастать условностями. Мощная свобода Евангелия очень быстро угасает уже в первом поколении. И любовь в нас тоже очень быстро теряется, и начинаешь это понимать, посмотрев на какой-то вдохновляющий пример. Мне кажется, надо больше смотреть на людей, которые исполнены любви к человеку. А таких много. От них заражаешься.

            Реплика из зала:  Тема сегодняшней конференции: учиться видеть. И вот как раз это перекликается с выступлениями многих докладчиков. Сегодня отец Петр сказал: «видеть задание Божие». В каждом случае, который случается с нами (это все, конечно, по Промыслу Божьему), мы должны, наверное, смотреть: а что же хочет Господь показать, как я должна проявить себя вот в этой ситуации? Увидеть задание, это тоже задача для меня. Не просто так что-то случается, поэтому нужно придать этому смысл и поставить вопрос: что я должна в этой ситуации сделать, предпринять?

            Протоиерей Владислав Каховский: Вы знаете, хорошо, когда есть время, чтобы успеть все обдумать, сопоставить. А как бы поступил, например, сам Владыка или человек, который духовно для тебя значим? А если нет такого времени? Почему мы вдруг оказываемся не готовыми мгновенно среагировать? Как только отпустишь от себя мысль о Боге, ты становишься уязвимым, и можно в какой-то ситуации быть застигнутым врасплох. Тогда, конечно, я надеюсь, что Бог сразу подскажет, может быть, через нашу совесть, которая внутри, в сердце, и в какой-то момент мы сможем правильно среагировать.

            Вопрос из зала: На это у меня есть библейская антиномия. Сын Божий — Спаситель, безусловно, провидел то, что с Ним должно совершиться: и крестная жертва, и все остальное. Но у нас есть Гефсиманская ночь, где Он просит пронести Чашу мимо. Это тоже врасплох? Считается, знал, но врасплох, вот как это?

            Протоиерей Владислав Каховский: Момент Богооставленности. Противоречие. И где взять силы? Человеческое во Христе, это то, что отец Павел Флоренский называет одной из первых антиномий: человек­-Бог, Бог-­человек. Христос есть человек и Христос есть Бог. Вот здесь в данный момент — это яркий пример этой антиномии.

            Реплика из зала:  А я думаю, это милость Божия. Я объясню почему. В молодости, когда мы учились еще в институте, многие из моих друзей уже стали священниками. А я смотрела, и воспринимала все по высшей точке. И про себя я думала: если мне будут загонять иголки — я точно не выдержу — предам всех. И поэтому я не могу быть христианкой…. И как с этим жить? Потом вдруг я прочла две вещи в Евангелии, которые, казалось бы, должны были меня заставить сомневаться, а мне они дали большую надежду. Первая вещь: в Гефсиманском саду Господь просил пронести Чашу. И вторая — это когда Он плакал о Лазаре, Он знал, что сейчас тот воскреснет, и все равно плакал о нем. Я вспоминаю ситуацию, когда у меня была тяжело больна мама, и наши друзья, вся община, молились. Но все были разной степени вхождения, один был в этой общине пять лет, а другой только пришел, и естественно, представления у всех были самые разные. И когда мама моя умерла, я помню, одна пожилая женщина мне говорит: «Как? Мы же за нее молились». Вроде как возмутилась. «И почему вы плачете? Надо, наоборот, радоваться!» Ну как можно быть таким самоуверенным, я не знаю. Но Господь милосерд, нам какие-то метки оставляет, говоря: «Ну, вы слабые. Я это понимаю».

            Протоиерей Владислав Каховский: Вы знаете, я сейчас увидел одну строчку из владыки Антония. Если позволите, я быстро зачту ее: «Только ли Создатель, или Тот, Кто так возлюбил меня еще до моего рождения, что вызвал меня к существованию, Тот ли, Кто наблюдает за моей жизнью, готовый наказать меня за то, что я предал Его надежды, или Тот, Кто дал мне свободу поступать правильно и ошибаться и Сам стал человеком, чтобы, приняв смерть, спасти меня». А я сразу вспоминаю высказывание одного близкого мне человека, уже ушедшего из этого мира, который говорил: дай возможность ребенку поступать свободно, чтобы затем разделить с ним горесть этой ошибки и ее исправить.

Опять приходит на память блаженный Августин, который приводит знаменитую цитату о времени, что счастливые часов не наблюдают, они уходят в божественное время, они любят друг друга, они не чувствуют, что происходит. Окружающее для них на какое-то мгновение замирает. Они в состоянии такой Божественной любви, которую подарил им Господь, что они не знают, сейчас ночь или день. Я думаю, многим это знакомо. И вот это состояние вне времени — это Божественный дар. И Владыка говорит о том, что мы читаем Книгу Бытия, исходя из наших представлений, нашего сознания. Мы нашими словами пытаемся объяснить то, что вне времени и Божественно. И это невозможно сделать. Поэтому он все время говорит о полумраке, о том, что мы не до конца видим, цитируя апостола Павла, помните: «мы видим как бы сквозь тусклое стекло…», потому что нашими человеческими словами, нашими категориями, и времени в том числе, это объяснить невозможно. Значит, есть что-то другое, то, чем обладал сам Владыка, когда он проникал в присутствие нас всех, в своей молитве или реально, когда я с ним общался, я чувствовал внутреннее со-энергетическое ощущение единства. Это и есть Божественная любовь.

            Реплика из зала:  Я когда-то уже говорил эти слова, и сейчас хочу сказать, хотя на меня, наверное, все набросятся. Я хотел бы вас всех попросить слово «раб» и «рабство» так не принижать, а попробовать все-таки осознать четко, кто такой раб. Ведь раб не может быть всех и вся: раб может быть только одного человека, и он от всего и вся свободен. И когда мы говорим «раб Божий» про юродивого, он действительно от всего и вся до такой степени свободен, что нам и не снилось. Нам до такой высоты свободы никогда не подняться. Или шут царский, как он со всеми обращался, как он себя вел. Можно сказать с дьявольской стороны сравнение, когда о шуте разговор. Но если вспомнить слова отца Георгия Чистякова: когда мы боимся быть рабами Божьими, этот страх мешает нам быть свободными.

                Протоиерей Владислав Каховский: Я хочу прочесть одну вещь, которая тоже  исходит из моего сердца, потому что то, что сказал Владыка, ложится бременем на всех нас, это ответственность: «Вы, вероятно, лучше меня знаете, каким чудовищным образом человечество эксплуатирует весь тварный мир — не просто ради жизненных нужд, а ради выгоды и удовольствия. Страшно подумать: все, что падение, как рана, как разрушительная сила, привнесло в мир, все произошло через человека. И именно через человека мир должен быть восстановлен. Во Христе было положено начало, но каков наш ответ? Мы верим в Христа, мы — Его ученики, мы живем в свете Божьей благодати, но можно ли сказать, что в нас отобразился Христос, можно ли утверждать, что всякий человек, повстречав любого из нас, посмотрит и скажет: “Я видел Христа, просиявшего в нем?”».

Вот ответственность и призыв, поэтому, когда маленькие дети, внуки спрашивали меня: дедуль, а собачки, а кошечки будут спасены?  — я говорю: весь мир спасется, потому что мы его разрушали, а Бог его создавал, и наш мир теперь усилиями, с Божьей благодатью, перейдет в иной мир. Я их всегда успокаиваю, и детям и сейчас говорю, и это их убеждает. И они в это верят. Потому что дети — они во все верят, немножко не так, как мы. У них более чистый незамутненный взгляд. О чем говорит владыка Антоний, они воспринимают все непосредственно, их это успокаивает, они идут удовлетворенные. И я никого не обманывал, потому что, видите, как Владыка пишет: «Весь мир, созданный Богом, — это великое творение, которое должно преображаться». А как это сделать? — спрашивает Владыка. Что, изменить мир? Нет! Преображение надо начинать с себя, себя изменить, пусть на маленькую толику, но изменить. Как правило скаутское: маленькое, хотя бы одно маленькое дело, иначе ты не скаут. И тогда эту маленькую толику ты вложишь в эту сокровищницу, хотя бы этот маленький камушек своего собственного участия во всеобщем божественном спасении. А уж как это будет устраиваться, я думаю, Господь видит.