Между отчаянием и надеждой: призвание и повседневная реальность

Каждый из нас рано или поздно задается вопросом о том, каково его предназначение. Как жить, что делать, чем заниматься, как служить Богу? И вот уже пройден путь вопрошаний и сомнений, и вот уже найден внутренний ответ, который становится новой точкой отсчета. Я не подразумеваю под внутренним ответом каких-то озарений или особых состояний, скорее, речь идет о внутренней уверенности, что это — твое место или это — твоя дорога. И не быть здесь или не идти по ней — это предать себя.

Но почему-то, довольно часто, уже после обретения этого внутреннего сокровища, нас ждет новое испытание. Реальность испытывает наши представления о собственных возможностях и разрушает иллюзии: и при честном взгляде на себя со временем вдруг обнаруживаешь, что призвание так высоко, а цель так далека, что ты не просто «не дотягиваешь» или «не соответствуешь», а даже как будто бы движешься в противоположную сторону.

Призвание в данном контексте может означать предельно конкретные (на практическом уровне) вещи: касаться профессии, какого-то вида деятельности или формы посвящения своей жизни Богу.  Но если смотреть шире и глубже, то еще в большей мере все это может относиться к призванию быть христианином и призванию быть человеком, если, по слову владыки, мы имеем ввиду «первичные изначальные вечные отношения, к которым человек призван«, то есть любовь, «которая отрекается от себя, которая отрешенно и пламенно обращена к другому и способна видеть его или ее, а не себя в отражении«.

Почему же радость новой жизни во Христе, воодушевление начала пути так часто сменяется разочарованием, ощущением внутренней расщепленности, дисонанса  — и надежда сменяется отчаниянием? При этом этот виток трансформации от неофитства к заземлению и отрезвлению характерен не только для новоначалия (начала ли церковной жизни, начала ли жизни после любого более менее осознанного выбора), он имеет свойство повторяться снова и снова — или по крайней мере, время от времени.

Этот доклад — попытка найти в текстах владыки точки опоры, которые бы в нашей повседневности помогали выстоять и найти баланс между реализацией замысла и реальностью (внутренней и внешней).

Во-первых, владыка Антоний подчеркивает первичность отношений с Богом — то есть первичность христианского и человеческого призвания внутри любого другого. Его слова об этом звучат достаточно резко: «у нас высокое представление о нашем призвании. Нам надо что-то совершить громадное: я художник, я писатель, я умный человек, скажем даже — я священник, я проповедник, я богослов. Мне некогда заняться Богом, потому что я занимаюсь по отношению к другим людям изложением того, кто Он, что Он, говорю о тайнах Царства Божия«.

Во-вторых, говоря о внутренней устойчивости, владыка полностью отвергает отождествление покоя (баланса, равновесия) с чем-то статичным. Зачастую, стремление к определенности (например, как результат выбранного пути), к пресловутым «гарантиям» (которые имеют мало отношения к подлинной жизни во Христе) вольно или невольно склоняет к «привычному», «устоявшемуся» и формирует привычку к неизменному. Владыка сокрушается о тех, кто «вместо того, чтобы искать устойчивости, которая была бы динамическим покоем, покоем напряженным, полным жизни, покоем творческим, ищет покоя совершенно статичного, почти покоя смерти, покоя, где ничто не нарушает раз установившуюся неподвижность». Покою неподвижности он противопоставляет совершенное равновесие — покой динамичный, происходящий от такого напряженного биения, напора жизни, что он кажется неподвижностью. Возникает некоторая антиномия: статичность приравнивается к безжизненности, но при этом целью и вершиной внутренней жизни правозглашается неподвижность, возникающая в результате постоянных изменений и наполненная потенциалом к этим изменениям. Именно такое наполненное напряжение, по слову владыки, «содержит в себе возможность дать богатый отзвук на прикосновение благодати».

Размышления о динамическом покое логичным образом приводят к вопросу о том, как относиться к происходящим с нами изменениям и как соотносить их с «раз и навсегда» принятыми решениями и сделанными выборами.

Мы не совершенны и не святы, мы постоянно колеблемся, в том числе колеблемся между глубиной и поверхностностью — часто в страхе увидеть и осознать что-то настоящее, а порой — и неприглядное. То не хватает решимости, то охватывает усталость, одолевает лень или расслабленность, парализует боль или страх. Наглядно перемену этих состояний изо дня в день иллюстрирует притча о сеятеле: «То человек чуток — и может каждое живое слово воспринять до глубин души, и там это слово, как семя в поле, остается в самых глубинах и начинает оживать, прорастать и в свое время даст богатый плод. В другие моменты мы бесчувственны, не способны отозваться не только на притчу — не способны отозваться даже на горе самого близкого, родного нам человека, когда мы окаменеваем от своего горя или от своей какой-то внутренней озабоченности (…) Человек приходит к нам с горем, и мы короткое время — час, полтора — можем с ним сидеть, ласково его слушать, его утешить, обнять его плечи рукой. А когда он уйдет — готовы стряхнуть все его горе с себя и погрузиться в нашу обычную жизнь, в самые плоские вещи. Мы свое дело сделали, «утешили» другого человека, приняли участие в его горе, теперь его горе осталось при нем, «а я-то при чем? я теперь могу и в кино пойти, и книгу почитать, или к друзьям зайти, или чем-то заняться, что мне нужно».

Но одновременно и с бесподащным обличением притча о сеятеле дает надежду, сокрытую именно в том, что мы не всегда одни и те же. Обратимся к комментариям владыки: «cегодня я каменный — завтра я весь покрыт тернием, сегодня у меня никакой глубины нет, но если только я даю Богу возможность каждый день ко мне приступить или непосредственно открываясь моему внутреннему чутью, или чтением Евангелия, или через ближнего, который ко мне обращается, — если я это делаю, вдруг в какой-то день я окажусь той доброй почвой, которая принесет плод в тридцать, в шестьдесят, во сто крат, которая Бога вознаградит за Его любовь, за Его крест».

Трезво и внимательно отнестись к зыбкости внутреннего мира, к правде о себе, в том числе нелицеприятной, помогает направленность на внутрьпребывание — углубление, стояние и пребывание перед Богом, освобождение от внешних побуждений, будь они добрыми или злыми. Единственное, что позволяет действовать изнутри, а не извне, перед лицом смятений, волнений и сомнений — это честность перед Богом и перед собой — решимость «сказать: я в был в одном состоянии, теперь я в другом состоянии, в этом состоянии я нахожусь и изнутри этого состояния я действую».

Не буду подробно останавливаться на понятии «внутрьпребывание»  — об этом, ссылаясь на Феофана Затворника, владыка много и подробно говорит в своих текстах о молитве. Говорит, как о главной и важнейшей цели (и одновременно — как о пути и процессе), которая может помочь человеку раскрыть и обрести Царство Божие внутри нас. Отмечу только несколько категорий, с которыми, по слову владыки, предстоит постоянно иметь дело и взаимодейстовать на этом пути:

1. углубление, уход с поверхности — для того, чтобы ввести измерение вечности в нашу ежеденевную и повседневную жизнь. Гонка за продуктивностью, эффективностью, производительностью, суета, в том числе вполне благочестивая, с одной стороны — и вездесущее «успеется», с другой (к которому склонны и мы, христиане). Митрополит Антоний с горечью говорит «мы занимаемся временем, вместо того, чтобы обратиться к вечности». Он приводит в пример поразившее его воспоминание Достоевского о прибытии на корабле в один из итальянских портов. Корабль приближается к пристани, взору открывается необыкновенно красивое небо — и перед величием этой картины хочется замереть. Что же делают большинство пассажиров этого корабля? Они озабочены тем, чтобы побыстрее вынести свой багаж к выходу, в напряжении обдумывают, как раньше других завладеть извозчиком на пристани, чтобы побыстрее уехать по прибытии и добраться домой.
   

Не так ли мы живем очень часто — не только по отношению к Богу, но и по отношению к людям? Слишком часто, почуяв нечто глубокое, на чем мы могли бы остановиться, мы это отстраняем, потому что есть что-то другое — мелкое, ничтожное, но что «надо» сделать сейчас. Оно от нас может уйти, багаж мой может остаться на корабле или я его потеряю по дороге — на небо я успею посмотреть… Так бывает и с Богом. И к Богу я «успею» дойти. 

2. необходимость усилия «высвобождения» и борьбы за него. Наше поведение, наши поступки в большинстве своем не являются подлинными действиями изнутри — это РЕакция или ПРОТИВОдействие каким-то факторам и обстоятельствам. И только кропотливая работа по различению движений сердца и души, терпеливое научение пребыванию перед Богом помогает обрести подлинность, свободу и самостоятельность детей Божьих.

Мы начали разговор с размышлений о «провалах», разочарованиях и недоумениях, которые настигают внутри осознанных жизненных решений. Митрополит Антоний нормализует эти «перепады», как естественный ход событий, делая акцент как раз на жизни после осознания, принятия решения и следования выбору: «Когда слово доходит до нас не в виде умственного понятия, а как-то задевает и зажигает наше сердце, мы хотя бы на мгновение чувствуем новую жизнь, восторг. Но на восторге долго прожить невозможно. На восторге можно прожить несколько мгновений или несколько часов, а потом приходится вернуться к обыденщине. И восторг должен в нас умереть, как огонь умирает и оставляет за собой пепел, восторг должен превратиться в серьезную восприимчивость того, что мы слышали, и верность не только тому, что мы слышали, но и тому, как мы сами отозвались на услышанное«.

Ключевым и краеугольным понятием становится верность — верность, основанная на вере, та верность, которая развивается решимостью и является необходимым элементом устойчивости. Причина этому проста:

 Если мы верными не будем, то мы изменники не только Богу, не только тому, что мы пережили, но изменники себе самим. Потому что если мы сумели пережить глубоко то, что нам было открыто через слово или через зрение, и забудем, то мы себе изменим, мы уже недостойны самих себя.

Владыка определяет верность как «положение, при котором раз обдуманный, добровольный, осознанный и ответственный шаг больше не ставится под вопрос, он основа и исходная точка, а не одна из многих точек, которые в дальнейшем могут быть смещены».

И именно в отсутствии верности он видит главную опасность, приводящую к внутреннему расщеплению и деструктивному хаосу.

«Из-за того, что мы не способны совершить акт доверия, из-за того, что мы не умеем быть верными этому первичному видению и занятой позиции, мы не способны хранить внутреннюю устойчивость и наш внутренний мир постоянно будет под угрозой, будет постоянно ставиться под вопрос при каждой возникающей проблеме»

Верность, доверие и вера — понятия одного порядка, из которых в деле обретения внутреннего равновесия и подлинной внутренней жизни в следовании за Христом становится уверенность в вещах невидимых.

С этим пунктом возникает масса проблем, поскольку, если даже апостолы просили «умножь в нас веру», что говорить о нас с вами? Как держаться за верность, когда колеблешься в мелочах, когда видишь собственные слабости и немощи — и чем дальше, тем больше?

И здесь снова на помощь приходят тексты владыки, которые еще и еще раз раскрывают его интенцию веры в человека.

«Более глубоко, более подлинно, чем видимость, есть подлинность моего внутреннего существа»  (…..) — » и только вера, то есть уверенность в том, что стало невидимым или еще не стало видимым, может дать нам прочную устойчивость»

Да, мы слабы. Да, мы постоянно падаем. Да, мы ничего не имеем — и постоянно теряем и то, что дается нам Богом в распоряжение и обладание. Но именнно осознание своей духовной нищеты и вера в Божественную любовь дает нам надежду, ту надежду, которая не постыжает.

«Не подлинная и абсолютная нищета сама по себе, а тот факт, что она уравновешена, заменена, смещена, она заполнена действием Божественной любви, в результате чего оказывается, что отсутствие обладания —  большая драгоценность в мире, потому что не обладать и в то же время иметь все, что у нас есть, означает, что мы любимы и что мы обладаем Любовью»

Думаю, что эти слова владыки могут быть нам лучшим указателем и поддержкой на пути от растерянности (или даже отчаяния) от трезвого и здравого видения собственной поврежденности и греховности через веру в подлинность собственного внутреннего существа, пусть сокрытого и невидимого до времени, к надежде  на Божественную любовь.