Душевнобольной в Церкви и в обществе

Дамы и господа!

В своём сообщении я попробую сопоставить духовное и медицинское понимание психических расстройств и не буду касаться истории отношения общества и Церкви к душевнобольным – мне кажется, что это тема для другой аудитории.

Оживление религиозности в России, наблюдаемое в последние два десятилетия, по-своему затрагивает и психиатрию, и психотерапию. Дискутируются вопросы о разграничении нормы и патологии, об особенностях нервно-психических расстройств у душевнобольных верующих, о целебно-психотерапевтическом (или, быть может, патогенном для психики) воздействии некоторых религиозных практик. Колдовство и одержимость, «религиозное помешательство» прошлого и влияние на психику новых религиозных движений – вот пространство, в котором на протяжении всей истории человечества существует «проблема»: вера и болезнь.

Полагаю, что чёткий ответ на эти вопросы невозможен без привлечения трихотомической концепции личности – «дух-душа-тело». В этой аудитории нет нужды разъяснять содержание этих понятий. Уточню лишь некоторые особенности клинического понимания трихотомии (это определение «клиническая трихотомия» – моё, и оно, конечно, несколько отличается от церковного). Для наглядности трихотомию удобно представить как три концентрические окружности. Наружная, всеобъемлющая, – сфера духа. Дух – это то, что человек ставит выше себя, ради чего он живёт: это ценности. Душа, душевные процессы – это «органы», инструменты психической деятельности: ощущения, понятия, мышление, эмоции, воля и т. д.; психические болезни – это, прежде всего, искажение, разрушение именно душевных процессов; духовные и телесные изменения при них вторичны. Тело – область соматической медицины.

Сфера деятельности священнослужителя – духовная, он спасает душу мирянина, охваченную грехом. Врач действует в сфере душевного, лечит больного (это сопоставление сформулировано выдающимся психиатром и психотерапевтом Виктором Франклом). В медицине, добавим мы, болезнь имеет, так сказать, самоценность, в вере она рассматривается в контексте пути к Богу.

Причины душевных расстройств также удобней всего представить в контексте трихотомии. Они могут быть телесные (в первую очередь заболевания мозга); духовные (стрессы, психические травмы, говоря традиционным психиатрическим языком). Но главные психические заболевания зарождаются и развиваются во втором круге, в круге душевных процессов, вне связи с телесными страданиями и житейскими несчастьями. Это круг, как сейчас профессионально говорят, расстройств шизофренического спектра и глубоких эмоциональных расстройств.

Эту классификацию мы можем усмотреть и в эпизоде исцеления слепорождённого (Ин 9:3). Ни он, ни его родители не виноваты – это и есть второй круг. Если мы продолжим эту ситуацию, то очевидно, что если он и родители виноваты в заболевании, то речь идёт о психогенных, стрессовых, духовных, греховных причинах заболевания – внешний круг. А сфера телесного, наверное, подразумевает совместное действие причин – и биологических, природных, и определённого изначального душевного предрасположения.

Нужно отметить, что и митрополит Антоний, и современный французский богослов Жан-Клод Ларше, автор книги «Исцеление психических болезней», недавно изданной на русском языке[1], подчёркивают, что не стóит преувеличивать значение индивидуальной греховности как причины психических расстройств, хотя как врач замечу, что это удаётся людям, далёким от психиатрии, не медикам, далеко не всегда. Вот эта задача разграничения причины, а значит, и целебных воздействий – духовно-церковных или медицинских – и есть поле соприкосновения, содружества или размежевания священнослужителя и врача. Не буду излагать теоретических подходов, постараюсь показать это на реальной ситуации.

Но перед этим хотел бы словами Уильяма Джеймса, автора известной монографии «Многообразие религиозного опыта», предупредить о том, что «мы должны бороться с инстинктивным отвращением, какое мы испытываем при виде того, как разум превращает предметы нашего благоговейного почитания в объекты научных наблюдений и исследований»[2]. Сначала о положительном духовном опыте. Приведу отрывок из классического отечественного учебника психиатрии «Курс общего учения о душевных болезнях». Его автор, профессор В. П. Осипов, в свою очередь, ссылается на наблюдение М. П. Никитина, опубликованное в специальном научном издании в 1904 году и «относящееся к периоду саровских торжеств; эпизод, послуживший темой сообщения автора, наблюдался им в окрестностях Саровского монастыря Тамбовской губернии через неделю после окончания торжеств; скопление богомольцев ещё мало уменьшилось за это время, и среди них продолжала царить атмосфера крайнего религиозного возбуждения, поддерживаемая постоянными известиями о новых исцелениях: эти слухи ещё более увеличивали экзальтацию масс. 28 июля автор по дороге от монастыря к источнику увидел группу крестьян и крестьянок, состоявшую человек из двадцати, столпившихся у одного из многочисленных в той области колодцев; все смотрели на дно колодца с выражением страстного любопытства, перевешивались через перила, заглядывали через головы соседей, протискивались вперёд; собралась толпа, слышались вопросы. Один из крестьян заметил: «Да, вот сейчас сказывали, на дне два лика»; возбуждение нарастало; разостлали над головами чёрную шаль, чтобы лучше видеть дно колодца, и вдруг одна женщина воскликнула: «Вот, вот, батюшки мои родимые, как ясно-то! Ах, какая благодать! Отец Серафим!» Через минуту иллюзия стала общей, с трудом отходили от колодца, уступая место другим, люди с блаженными лицами, с выражением экстаза. Автор ничего, кроме камешков и древесных сучков, на дне колодца не увидел. Иллюзия продолжалась до 15 минут, захватывая новые и новые лица, человек до сорока. Вдруг к колодцу протиснулась молодая бойкая женщина и, по примеру других, стала смотреть в колодец; на вопрос, что видно в колодце, она ответила: «Да чего, человечьи головы кругом видать, белы камни видать, а больше ничего». Эти слова быстро рассеяли иллюзию – начали раздаваться вопросы, высказываться сомнения, иллюзия исчезла. Толпа разошлась. Расспрашивая участников иллюзии о её содержании, автор убедился, что впечатления их, имея своим содержанием один общий объект, видение Серафима, в подробностях значительно отличалось между собою.

В этом описании (это уже комментарий автора учебника, профессора В. П. Осипова – Прим. ред.) весьма отчётливо выступает развитие массовой иллюзии под влиянием самовнушения и взаимного внушения (психическая зараза) в однородно настроенной толпе богомольцев, находившейся в состоянии религиозного аффекта; толпа была утомлена и голодна, что также способствовало развитию психической эпидемии.

Весьма поучительно разнообразие в подробностях иллюзии при тождественном общем её содержании: очевидно, это общее свойство массовых обманов чувств; легенда творится, вытекая из рассказов участников, охватывая возможные подробности, дополняясь и развиваясь: в конце концов она выливается в довольно случайную форму и образ, видение которого приписывается всем участвовавшим лицам тождественным, тогда как на самом деле оно было существенно разнообразным. Массовые галлюцинации и иллюзии, будучи явлением колллективным, дают образы, являющиеся результатом коллективного творчества»[3] (с. 247-248 − выделено Б. В.).

Точная психиатрическая оценка этого эпизода потребовала бы исследования  душевного состояния каждого из его участников. Можно полагать, что среди них обнаружились бы и здоровые люди, действительно пережившие чудо, и болезненно внушаемые (истерические, выражаясь традиционным психиатрическим языком) личности и трезвомыслящие скептики, и, вероятно, глубоко психически больные люди, у которых внушение преломляется непредсказуемо своеобразно.

А вот другое наблюдение тех же времён, но с сомнительным, по крайней мере, духовным значением. В реферате работы А. Д. Коцовского «О так называемом Балтском движении в Бессарабии»[4], рассказывается о паломничестве в Балту (название селения) крестьян Херсонской и Бессарабской губерний. Вдохновителем этого движения был иеромонах Иннокентий, развивавший демономанические воззрения: в результате людских пороков дьявол вселяется в человека, прежде всего, в живот – из-за этого возникают икота, рвота, судороги, нечленораздельные выкрики. Целью паломничества были мощи Феодосия, бывшего священника, имевшего дар исцеления и видения Бога. Сам Иннокентий оценивался современниками как человек весьма противоречивых, сложных, сомнительных, пронизанных сексуальностью духовных свойств. Но нашлись лица «такой же моральной ценности» (Д. Аменицкий), поддерживавшие это движение. Оно приняло масштабы значительного социально-психологического явления и потребовало принять определённые меры. Но и после ссылки Иннокентия в один из монастырей Олонецкой губернии молдаване целыми семьями устремлялись к своему духовному наставнику. Монастырю приходилось выселять приехавших (до 1000 человек), а вновь стремящихся задерживать по дороге.

Автор работы, уже конкретно, психиатрически, исследовавший участников одного из таких паломничеств, выявил несколько групп: 1) здоровых, но искренне верующих; 2) психически нормальных, заболевших после посещения монастыря (истерическая икота, судороги, анестезии, истерический ком, кликушество); малокультурные люди с внушаемостью, склонностью к подражаниям – очевидно, именно к этому контингенту наиболее приложимо определение «истерический психоневроз на религиозной подкладке», приводимое Д. Аменицким и принадлежащее известному психиатру В. С. Яковенко; 3) лиц с признаками душевной болезни, имевшими место ещё до участия их в Балтском движении; 4) заболевших после богомолья (очевидно, это иные, чем в группе 1, причины и механизмы заболевания, поскольку группа обособлена. Можно предположить, что у таких лиц эта акция, паломничество, это движение выявило предрасположение, имевшееся прежде. − Б. В.). Итак, в истоке – отдельные очаги по-особому напряжённой духовной жизни, а затем – подводит итог Д. Аменицкий – распространение переживаний через наиболее наэлектированных лиц, которыми среди прочих могут оказаться корыстные личности, «психопатические элементы» или даже душевнобольные.

Задача врача – установить наличие психических расстройств, обособив их от схожих здравых переживаний (это вполне возможно, поскольку расстройства описаны в учебниках и хорошо изучены) и рассмотреть их в связи с особенностями изначальной, доболезненной, личности и возможными болезнетворными факторами.

Позвольте теперь коснуться проблемы «ложной мистики». У митрополита Антония, в частности в работах цикла «Материя и дух», есть важные замечания по поводу таких переживаний, и они очень помогают в диагностически сложных ситуациях. Я имею в виду прежде всего больных, чьи расстройства и возникают, и разворачиваются именно во втором круге трихотомии (душевные процессы): это расстройства шизофренического спектра и психозы, проявляющиеся серьёзными, глубокими эмоциональными нарушениями. Напомню, что и те и другие напрямую не связаны с телесными повреждениями или психическими стрессами.

Наши исследования показывают, что на ранних этапах заболевания зрительные галлюцинации бывают представлены конкретными образами: лицо Бога, ангелы, какие-то персонажи из, так сказать, противоположного лагеря. По мере утяжеления заболевания образы утрачивают предметность, определённость, становятся всё более символичными, многозначными по их возможным толкованиям. Пациенты с неблагоприятным течением заболевания в дальнейшем рассказывают об увиденных ими светящихся шарах, лучах света, тьме. Слуховые галлюцинации приобретают вычурную локализацию: исходят c неба, из грудной клетки, с других планет. Интересно, что у больных по-особому меняется и вообще возникает сама проблема расположения, локализации души. Большинство здоровых людей специально не задаётся таким вопросом. Больные же говорят, что душа передвигается из грудной клетки в область живота, чрева, солнечного сплетения (где, заметим, она находилась в период, так сказать, архаической антропологии – на ранних этапах культурно-исторического развития человечества). В других случаях душа становилась «оболочкой» вокруг тела, путешествовала в пространстве и времени, душой наделялись планеты. Таким образом, по мере утяжеления заболевания галлюцинаторные образы становятся всё более элементарными, универсальными, приближаются к архетипическим. А восприятие души, что мы назвали «субъективной антропологией», деиндивидуализируется, формируется своего рода панпсихическая картина мира.

Психиатрическое понимание этих коллизий сформулировано выдающимся психиатром и философом К. Ясперсом: «Быть может, величайшая глубина метафизического переживания, ощущение абсолютно священного и благодатного даётся в сознании восприятия сверхчувственного лишь тогда, когда душа расслабляется настолько, что после этого уже остаётся в качестве разрушенной»[5]. То же самое может быть сформулировано в поэтической форме:

Психея! Бедная моя!

Дыханье робко затая,

Внимать не смеет и не хочет:

Заслушаться так жутко ей

Тем, что безмолвие пророчит

В часы мучительных ночей.

Увы! За что, когда всё спит,

Ей вдохновение твердит

Свои пифийские глаголы?

Простой душе невыносим

Дар тайнослышанья тяжёлый,

Психея падает под ним[6].

Такова патология, болезнь. Истинность же духовного опыта как такового вправе оценивать люди, говоря церковным языком, духовно опытные и специально призванные – священнослужители, богословы, катехизаторы, религиозные философы. Подходы у них совсем иные, чем в медицине, ибо: «В духовной жизни явлены сами духовные реальности, и потому не может быть вопроса о соответствии реальности тому, что в духовной жизни раскрывается. В духовном мире опыту не соответствуют предметные реальности, но сам опыт духовный и есть реальность высшего порядка. Духовная жизнь не есть отражение какой-либо реальности, она есть сама реальность. Нельзя спрашивать о том, соответствует ли опыту великих святых, великих мистиков, людей высшей духовной жизни какая-либо реальность. Это душевный, натуралистический, наивно-реалистический, а не духовный вопрос. Духовный опыт святых, мистиков, людей высшей духовной жизни есть сама реальность, само явление и обнаружение Духа и Бога. Дух есть, духовная жизнь явлена и обнаружена. Это первичный факт, он непосредственно усматривается, а не доказывается»[7]. Безусловно, в этом заключена великая тайна, переживая которую «мы открываемся самим себе и не в состоянии это объяснить иным образом, нежели тем, что это – откровение»[8].

Теперь позвольте сказать несколько слов о вере как лечебно-реабилитационном факторе. При изучении душевнобольных верующих (вновь имеются в виду расстройства из «второго» – среднего – круга) было отмечено, что все пациенты, независимо от полноты церковной жизни, констатировали благотворное воздействие личной веры на отношение к своей болезни. Такая оценка имела место и при объективно утяжеляющемся заболевании (учащение приступов, обеднение психики – и на эти тенденции специально обращалось внимание больных). Они «воспринимали болезнь как крест», и это «принесло им облегчение» (выражения больных), а клинически проявлялось, прежде всего, как более ответственное отношение к стационарному и амбулаторному лечению, как смягчение поведенческих расстройств. Всё это я излагал в многостраничных статьях, а Иосиф Бродский сказал двумя строками (в других, более глубоких по теме размышлениях):

И то, чего вообще не встретишь в церкви,

теперь я видел через призму церкви[9].

Это и есть смысл заболевания слепорожденного: «Это для того, чтоб на нём явились дела Божии» (Ин 9:3). Подобное отношение к болезни, смысл болезни формируется и формулируется постепенно. В тезисе «болезнь посылается за грехи» раскрываются не универсальные истоки страдания, а результаты индивидуального означивания элементов цепи: жизнь – грех – болезнь. Именно в такой – персонально организованной форме – духовное и осуществляет психотерапевтически реабилитационное воздействие. Итак, опыт определённых болезненных душевных переживаний может быть переведён в духовные формы – художественные, научные, религиозные.

В заключение, переходя в эти сферы, я позволю себе воспользоваться сопоставлениями и толкованиями различных вариантов безумия (здесь уже не нужна медицинская строгость терминов), которые предлагает Анна Ильинична Шмаина-Великанова в своей монографии «Книга Руфи как символическая повесть» (М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2010). Она выделяет погибельное безумие (Елимелех), искупительное безумие (Ноеминь), спасительное безумие (Руфь), заразительное безумие (Вооз), небесное безумие (Бог). Раскрывая это последнее понятие, Анна Ильинична пишет: «…Бог ухитряется историю о восстановлении рода Ноемини превратить в рассказ о рождении Давида. Божественное безумие телеологично. Другими словами, только Он способен оправдать безумные поступки всех прочих персонажей» (с. 121), и далее разъясняет это в других понятиях: «Хайдеггер назвал бы этот статус (персонажей «Книги Руфи» – Б. В.) «просветом в подлинное бытие (Sein) из присутствия (Dasein)» (с. 123).

Повторю важнейшую для меня фразу − «Божественное безумие телеологично», и мне думается, что это всех нас – и врачей, и не медиков – примиряет с фактом, с неизбежностью существования душевной болезни. Так медицинский, психиатрический, подход к душевным расстройствам преобразуется в их духовное осмысление.

И только теперь, хотя по логике изложения материала это следовало сделать раньше, я решаюсь перейти к размышлениям о юродстве – духовном феномене, определённым образом перекликающимся с проблемами психического здоровья. Впрочем, не буду ничего разъяснять, лишь прочитаю стихотворение. Точнее и полнее, чем поэт, не скажешь.

Ксения Петербургская

Ксения Ксению в жертву принесла,

«Умер мой любимый. Стану им сама».

Со своего ума сошла

И, как на льдину круглую,

Прыгнула в чужой.

В чужую память,

В чужие сны,

В шёлковый камзольчик,

В красные штаны.

Бежит она и басом

Кричит в сырую тьму:

Живи – я исчезаю,

Живи – кричит ему.

Выбегает из Ксении,

– Ату её, быстрей.

И вот она уже –

Опять живой Андрей.

Но жизнь плывёт, чуть жжётся,

Обоим не живётся.

Придётся выйти ей,

Да вот куда? – беда!

Пока ты уходила,

В твой дом стучала, била

Подземная вода.

Она размыла ум и сон,

И в эту пустоту

Тебе вселиться нету сил −

А токмо что Христу[10].

Закончу чуть переделанной фразой из одного выдающегося психиатра и психотерапевта-психоаналитика К. Г.Юнга (формулой, которую я привожу очень часто): «Процесс психологического развития мы называем христианским»[11]. Такова, по моему мнению, формула важнейшей, главнейшей взаимосвязи духовного и душевного.

Прошу прощения за возможную искусительность некоторых моих высказываний. Благодарю за внимание.

Ответы на вопросы

Вопрос из зала: В настоящее время есть попытки лечить в церкви, целить «добровольное безумие», я имею в виду последствия наркомании и алкоголизма. В Ветхом Завете, в книгах Мудрости неоднократно есть поучение: «Сын мой, не пей вина» и т. д. Конопля тогда, безусловно, тоже росла, но о ней почему-то не говорится, а вот то, что алкоголем тогда злоупотребляли, это очевидно. Тем не менее, мы не знаем ни одного случая в Новом Завете, чтобы Иисус исцелял алкоголиков. Хромых, слепых, увечных, одержимых – кого угодно, но об алкоголиках ни одного слова нет. Не считаете ли вы, что современная деятельность, церковная и околоцерковная, скажем, типа «двенадцати шагов», является полным и абсолютным самочинием, не имеющим основ в Новом Завете?

Б. А. Воскресенский: Я думаю, что этот вопрос естественней было бы адресовать священнослужителям, потому что как врач я в большей мере могу говорить о соответствии тех или иных методов лечения, программ лечения определённым медицинским, биологическим концепциям. Но думаю, что если рассматривать всякого рода зависимости как патологические (в медицинском смысле) варианты страстей, то помощь духовная, помощь церковная в принципе вполне возможна. Я для себя здесь не вижу большой проблемы, тем более что психотерапия, любая – и индивидуальная, светская, и поведенческая, устрашающая, и высокодуховная, в том числе религиозная, – это всё-таки самый главный метод преодоления зависимости. Потому что, раз возникнув, зависимости не исчезают, их невозможно подавить ни банальными устрашениями, ни научными разъяснениями, ни лекарствами. И при лечении таких пациентов, от чего бы эта зависимость ни была, нужно сформировать новые ценности или возродить и укрепить прежние, чтобы человеку было ради чего не пить, было чем наполнить (это уже библейский образ) опустевшую горницу.

Вопрос из зала: У меня как у представителя юнгианского психоанализа вопрос к вам как к врачу в первую очередь: всегда ли выход на архетипические образы и символические галлюцинации ведёт именно к разрушению психики? Может быть, это просто иная феноменология, иной уровень сознания? Спасибо.

Б. А. Воскресенский: Рискуя подпортить свою репутацию в этой аудитории, я скажу, что я очень хорошо отношусь к Юнгу и его последователям. Что касается вопроса, нет, не всегда, это общая тенденция – от конкретности, сиюминутности, обыденности любых психопатологических переживаний к их фантастичности, мегаломаничности, всеохватности, антагонистичности. Движение по этому пути, с одной стороны, свидетельствует о прогрессировании, утяжелении болезни – при непрерывном течении. В других случаях это просто показатель остроты, глубины расстройств, их преходящего характера. Так что это глубина, массивность расстройств не всегда имеет столь неблагоприятное диагностическое значение.

Вопрос из зала: Это можно определить как диагноз – то, что вы говорите?

Б. А. Воскресенский: Это можно определить как оценку тяжести данного состояния, остроты, необходимости, обязательного (возможно, даже недобровольного) помещения в больницу и активнейшего психиатрического лечения. При, так сказать, хроническом существовании подобных переживаний возникает вопрос об инвалидизации, особых формах социально-клинической реабилитации.

Вопрос из зала: А шизофрения – это врождённое заболевание или приобретённое?

Б. А. Воскресенский: Значение наследственных факторов определяющее, хотя и не абсолютное, не фатальное. Внешние условия могут оказывать провоцирующее воздействие. Роль наследственности весьма значительна, но она не прямолинейна, и (это уже другой разговор) наследственность эта может передаваться не только генетически, но и через какие-то структуры коллективного бессознательного – архетипические.

Я на этом специально не останавливался, но дело в том, что в психиатрии мы обычно смотрим на переживания больных (бред, галлюцинации, голоса, видения, какое-то особенное болезненное настроение) чаще всего, как на своего рода эпифеномены, а главное разыгрывается в глубине − в мозге, в теле. Эти процессы, эти нарушения и следует изучать с максимальной тщательностью. Вот будут у нас помощнéй микроскопы, почувствительней реактивы – и всё это мы найдём и переведём на материальный язык, на язык биологии. Самостоятельность, объективность, реальность переживаний − и нормальных, и психопатологических − для многих большая проблема. Я всегда изначально интуитивно понимал «психическое» как несомненную реальность, со своей жизнью, своими закономерностями (и психиатрия меня в этой позиции только укрепила). В последние годы она нашла убедительнейшее (для меня) обоснование. Исследования человека, никакого отношения к психиатрии не имеющего, замечательного польского лингвиста Анны Вежбицкой, особым образом показывают реальность существования психических, душевных процессов. Я не буду это развивать, это очень далеко уведёт нас.

Вопрос из зала: Вы говорили о духовном искажении. Кто, по-вашему, всё-таки должен этим должно заниматься – священство или психиатры?

Б. А. Воскресенский: Феноменами религиозной, церковной жизни, социально- психологическими феноменами того плана, например, о котором мы говорили в связи с Балтским движением и с какими-то современными подобными коллизиями, должны заниматься люди, осуществляющие своё служение в духовной сфере. Врачи должны лечить больных. А задача других специалистов, всех людей, оказавшихся в подобной ситуации, выявить больных и передать их врачу. Дело в том, что там наверняка оказываются разные люди – нет психического расстройства вообще, оно всегда конкретно.

Вопрос из зала: Существует ли, с точки зрения психиатрии, понятие религиозной нормы?

Б. А. Воскресенский: Как следует из клинически понимаемой трихотомии, психиатрия не занимается нормой – ни нравственной, ни религиозной, ни художественной. Ценностные нормы – это, повторяю, сфера деятельности людей духовного призвания, будь то священнослужители, артисты, политики, учёные и т. д. Да, психиатрия в своих диагностических раздумьях нередко идёт от поступка, от переживания, от поведения человека, как принято сейчас говорить. Странное, чуднóе поведение любого человека побуждает задуматься о его душевном здоровье. И как я говорю своим студентам, мы должны это поведение, это переживание покрутить и так и эдак: или мы увидим за ним душевное расстройство, которое известно, которое описано,  изучено, или мы его не увидим. Я, может быть, опережаю дискуссионную группу – насколько я знаю, там разговор о психической норме предполагается, но позволю себе всё-таки сказать, что понятия нормы здоровья – религиозной, психиатрической, культурной, этнической, статистической, юридической – не совпадают, это разные вещи. Поэтому так ставить вопрос не следует.

Вопрос из зала: В советское время религия рассматривалась как психическое отклонение. Как вы это прокомментируете?

Б. А. Воскресенский: Прокомментирую безличностно: укажите мне психиатров, которые считали веру, жизнь в Церкви болезнью. Ни вы, ни я этого сделать не сможем. В психиатрии как клинической науке такого критерия (вера=болезнь) нет. Повторяю, мы пойдём от поведения, но если мы ничего не увидим, никаких расстройств – значит, пусть верит в кого хочет и во что хочет. То же самое относится ведь и к инакомыслию. В психиатрии критериев идеологического здоровья или, наоборот, инакомыслия нет. Психиатры (конечно, я не отвечаю за всю советскую психиатрию) ставили диагноз душевного заболевания не потому, что диссиденты высказывали какие-то воззрения, не соответствующие передовицам газеты «Правда», а потому что у них были расстройства. А их воззрения могли быть болезненными, а могли быть и здоровыми. Но это другой разговор.

Вопрос из зала: В связи с поднятой темой такой вопрос. В связи с галлюцинацией вы приводите пример 1923 года, пример Осипова. Понятно, какие это были годы. Не считаете ли вы, что тогда вопрос был политизирован со стороны врачей, которые это описывали, в частности Осиповым?

Б. А. Воскресенский: Профессор В. П. Осипов не нуждается в моей защите, он оставил о себе память (и научное наследие) как прекрасный, классический, академический психиатр. Для большей полноты укажу, что его не раз привлекали к решению диагностически-лечебных вопросов в отношении высших руководителей государства. Подчеркну еще раз, что Осипов приводит описание, опубликованное ещё в 1904 году. Думается, что по поводу политизации психиатрии я только что ответил при обсуждении проблемы инакомыслия. С другой стороны, принятие любого профессионального (не только медицинского, психиатрического) решения может определяться и человеческим фактором. Все мы слабы, все мы грешны, но это не имеет никакого отношения к науке психиатрии. Да, в некоторых случаях нас могут попросить, запугать, заставить проголосовать «за» или «против», остановиться на том или ином выборе. Но это, повторяю, никакого отношения не имеет к психиатрии как к науке. В этом смысл разграничения духовного и душевного с помощью трихотомии, которая показывает, что мы ищем душевные расстройства, а не особую веру, не особое воззрение. А уж насколько честно и чисто выполняет тот или иной специалист свои диагностические лечебные обязанности, это вопрос не к психиатрии, а к наукам и практикам общественным.

[1] Жан-Клод Ларше, Исцеление психических болезней. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2007.

[2] Уильям Джеймс, Многообразие религиозного опыта. СПб.: «Андреев и сыновья», 1992. С.24.

[3] Курс общего учения о душевных болезнях. Берлин: Государственное издательство, 1923.

[4] А. Д. Коцовский, О так называемом Балтском движении в Беcсарабии. Публикация Д. Аменицкого. Журнал «Современная психиатрия», 1913, №2. С. 140–146, VII.

[5] К. Ясперс, Стриндберг и Ван Гог. М.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1999. С. 155.

[6] В. Ф. Ходасевич, Колеблемый треножник. М.: Советский писатель, 1991. С. 41.

[7] Н. А. Бердяев, Философия свободного духа. М.: «Республика», 1994. С. 27-28.

[8] М. Бубер. Два образа веры, М.: «Республика», 1995. – С. 419.

[9] И. Бродский, Остановка в пустыне. Сочинения в четырех томах. Т. 2. СПб.: «Пушкинский фонд», 1994. С. 12.

[10] Елена Шварц, Дикость последнего времени. СПб.: «Пушкинский фонд»,2001. С. 28.

[11] К. Г. Юнг, Психологические типы. СПб.: «Ювента», М.: изд. Фирма «Прогресс-Универс», 1995. С. 42.