Митрополит Антоний Сурожский и Леонид Александрович Успенский

Уважаемые коллеги, друзья!

К великому сожалению пошатнувшееся состояние здоровья не позволяет мне быть в эти дни вместе с вами и принять участие в конференции, посвященной незабвенной памяти Владыки Антония, который так много значил в жизни каждого из нас.

Менее года тому назад, 12 декабря 2012 года исполнилось 25 лет со дня смерти выдающегося богослова – иконолога XX века и замечательного художника-иконописца русского Зарубежья Леонида Александровича Успенского (1902 – 1987). А совсем недавно тысячи людей в разных странах мира отметили скорбную дату – десятилетие со дня кончины великого святителя нашего времени митрополита Сурожского Антония (1914 – 2003). Сама близость этих дат наводит на мысль рассмотреть характер их взаимоотношений, принадлежащих к малоизвестным страницам истории Русской Православной Церкви за рубежом. Эта тема, тем более насущна, что c каждым годом все больше и больше уходят в «путь всея земли» те, кто встречался и общался с ними, кто хранит живую о них память. Хочется надеяться, что краткое мое сообщение, основанное на немногочисленных материалах, хранящихся в архиве Л.А. Успенского, со временем  будет дополнено на основании других источников, возможно, из недоступного мне в настоящее время архива самого владыки Антония. Новизна предлагаемой темы является причиной того, что некоторые связанные с ней вопросы остаются открытыми и нуждаются в дальнейших исследованиях. Но надо кому-то начинать эту работу, что и является основной целью настоящего сообщения.

Позволю себе начать его с одного личного воспоминания…

2 сентября 1972 года состоялась первая встреча и беседа владыки Антония с  научными сотрудниками московского Музея древнерусского искусства имени Андрея Рублева, где я тогда работал[1].

По окончании беседы, уже выходя из помещения музейных фондов, Владыка неожиданно задал обращенный ко всем провожавшим его вопрос. «А вы знакомы с Лёней Успенским»? – спросил он, и в этом кажущемся на первый взгляд странным по форме упоминании Владыкой Антонием семидесятилетнего к тому времени «Лёни» Успенского почувствовалось его по- родственному близкое и теплое отношение к этому человеку.

Кто-то из нас (если мне не изменяет память, это была Лилия Михайловна Евсеева) ответил, что с Успенским мы хорошо знакомы, встречаемся во время ежегодных приездов Леонида Александровича в Россию и очень его ценим и любим. «Конечно, – с шуточным упреком заметил Владыка, – вы все любите его больше, чем меня, ведь он такой большой знаток икон, а я в них ничего не понимаю». В своем заявлении о непонимании икон митрополит Антоний явно ошибался. В тот день мне выпала честь показывать ему музейную экспозицию, и я тогда же имел случай убедиться  в мало кому доступном по уровню постижения им глубинных смыслов русской иконы и в живом и непосредственном восприятии ее образного языка, о чем я подробно пишу в своих воспоминаниях  «Дорогой приехал (в печати. Эта же способность Владыки найдет подтверждение в его кратком, но емком и на редкость точном определении внутренних особенностей иконописи Л.А. Успенского.

Судя по воспоминаниям самого Владыки Антония, его знакомство с Леонидом Александровичем состоялось в Париже еще 1931 году. Пиетет, c которым юный Андрюша Блум относился к старшему его на двенадцать лет Успенскому, он сохранит до конца своих дней. А тогда будущего митрополита и начинающего иконописца сближало и сблизило на всю жизнь молитвенное стояние одном и том же храме – оба они были в те годы прихожанами парижского Трехсвятительского подворья Московской патриархии. Вот что пишет об этом в своих воспоминаниях сам Владыка Антоний во вступительной статье к франкоязычной монографии. посвященной жизни и творчеству Л.А.Успенского (Ил. 1): «В житии одного древнего монаха рассказывается о том, как три человека пришли к отшельнику, знаменитому своей мудростью. Двое из них задавали ему вопросы, на которые до этого никто не мог дать ответа; третий молчал.

После встречи старец спросил у того, кто молчал: «Брат, почему ты не задал никакого вопроса?» «Мне было достаточно смотреть на тебя», — ответил этот человек. Успенский был немногословен, и для общения с ним достаточно было одного его присутствия. Я встретил его впервые, когда мне было 17 лет. Впоследствии мы были рядом друг с другом в одной церкви вплоть до моего отъезда из Франции 35-летним священником. За все эти годы мы не сказали друг другу ни слова; мы присутствовали один для другого, общаясь в тишине и молитве во время богослужений. в которых мы принимали участие. Мы не делали попытки сблизиться; мы были там вместе в присутствии Бога – встречая нашего Господа, в нём мы встречались друг с другом…»[2].

Со временем и с переменой жизненных обстоятельств это духовное «общение в молчании» перерастет в обычные по форме заинтересованно деловые и очень теплые дружеские отношения.

Первый по времени свидетельствующий об этом архивный документ (Ил. 2) – письмо Владыки. Антония, тогда епископа Сергиевского, отправленное Л.А. Успенскому из Лондона 16 июля 1958 года, в котором он писал:

«Дорогой Леонидъ Александровичъ!

Снова обращаюсь къ Вамъ съ просьбой объ Иконѣ, но въ этотъ разъ съ определенными «дезирата»! Одна Прихожанка хочетъ пожертвовать въ Церковь Образъ Св. Серафима вродѣ того, который въ Трехсвятительскомъ Подворьи поставленъ по правую сторону Иверской Божиiей Матери; размѣръ прилагаю. Онъ долженъ также точно  въ  уже сдѣланный кiотъ.

Можете-ли Вы взяться за него?

Надѣюсь, что Ваша поѣздка в Россiю осуществится: благослови Господь путь и возвращенiе Ваше!

С любовью, + Еп. Антоний».

Текст письма отпечатан на машинке и написан, как и другие его письма, по старой орфографии. К письму был приложен отдельный листок бумаги (Ил. 3) со сделанным Владыкой Антонием наброском поясной иконы преподобного Серафима Саровского, с указанием размеров (42 х 47 см) и с собственноручной его припиской чернилами: «Фонъ золотой. Ликъ желательно в темныхъ тонахъ. Икона будетъ вставлена въ киотъ, поэтому толщина доски роли не играетъ».

Обозначив на своем рисунке иконографию будущего произведения, сообщив его параметры и отдельные особенности предполагаемого колорита, Владыка выступил с тщательно подготовленным и продуманным во всех деталях заказом. Предлагаемая им в качестве образца икона преподобного Серафима (Ил. 4) из Трехсвятительского подворья в Париже написана на золотом церрованном фоне, характерном для начала XX столетия, и, действительно, до сих пор расположена справа от чтимого там как чудотворный образа XVIII века Иверской Божиiй Матери, реставрированного в 1971 году  Л.А. Успенским.

Отметим особо, что фраза в процитированном письме Владыки «снова обращаюсь к Вам с просьбой об Иконе», свидетельствует о том, что этот заказ не был ни первым, ни единственным. Судьба его остается неизвестной. Возможно, что он так не был выполнен. Во всяком случае, Леонид Александрович в это время не писал иконы на золотых фонах,  предпочитая им  цветные  темперные. Кроме того, в сводном каталоге его произведений упомянуты лишь единичные поясные иконы преподобного Серафима[3]. Для его творчества характерны ростовые изображения этого святого в молении[4]. Икона в деисусном чине иконостаса лондонского кафедрального собора принадлежит кисти другого  художника. Вопрос о работах Успенского в этой церкви на настоящем этапе исследования остается открытым.

Тогда уже было хорошо известно, что для Леонида Александровича принципиально неприемлемы дореволюционные натуралистические иконы преподобного Серафима портретного типа. Весьма показательно, что выбор Владыки Антония для написания этого образа выпал именно на Успенского – в послевоенные годы в Париже работало около двадцати иконописцев разных творческих направлений.

В отправленном вскоре следующем письме к Л.А. Успенскому (Ил. 5) Владыка Антоний писал:

«Дорогой Леонид Александровичъ!

Радуюсь за Васъ, что Вы побывали в Россiи – съ чѣмъ бы Вы оттуда не вернулись.

У меня к Вамъ две просьбы:

Вырезать Крестъ, размѣромъ въ 25-30 сантиметровъ въ длину, который могъ-бы быть вделанъ въ большоiй деревянный Крестъ, который я хочу поставить на маминой могил±.

И, во вторыхъ, повидать, когда она прiѣдетъ въ Парижъ на нѣсколько дней, Англiйскую художницу — живописицу, которая была в Грецiи и заинтересовалась Иконами. Она молода, далеко еще не сформирована и способна принять отпечатокъ, который на нее наложатъ. Она въ данное время въ процессѣ внутренней перестройки и я очень надѣюсь, что Вы ее повидаете.

Шлю Вам и Лидiи Александровнѣ искреннiй сердечный привѣтъ и призываю на Васъ Божiе благословенiе.

Любящiй Васъ,

+ Еп. Антонiй.

20го. 9. 58 г.».

Письмо начинается с упоминания о паломнической поездке в СССР группы духовенства и прихожан Западно-Европейского Патриаршего экзархата, состоявшейся в августе 1958 года, в которой приняли участие супруги Лидия Александровна и Леонид Александрович Успенские.

Заказанное последнему небольшое резное деревянное «Распятие» предназначалось для установки на могиле матери Владыки Антония – Ксении Николаевны Скрябиной, похороненной в апреле 1958 года на лондонском кладбище Бромбтон (Old Brombton).

В 2003 году митрополит Антоний был похоронен в ту же могилу, но деревянный крест с вмонтированным в него «Распятием» работы Л.А. Успенского, к этому времени, согласно сообщению Е.Л. Майданович, оказался утраченным.

Заказ на его изготовление так же не был случайным. Подобные высокохудожественные кресты работы Л.А. Успенского разных форм и размеров к тому времени были установлены на могилах о. Сергия Булгакова на русском кладбище в Сент-Женевьев де Буа, архимандрита Дионисия (Шамбо) где-то во французской провинции  и  др.

Просьба в процитированном выше письме Владыки Антония принять участие в творческой судьбе оставшейся неизвестной по имени художницы-англичанки, «заинтересовавшейся иконами», – свидетельство высокого в его глазах авторитета Успенского – преподавателя иконописи.

Два документа на английском языке свидетельствуют также о признании Владыкой Антонием Леонида Александровича как крупнейшего на Западе специалиста в области русского религиозного искусства. История этих документов следующая: в письме от 30 августа 1958 года Владыка отвечает на запрос некой miss Holt, студентки колледжа в Манчестере, задавшей несколько сложных вопросов, касающихся православного искусства. Как к высшему авторитету, он адресует ее для получения ответа к Успенскому, и юная исследовательница обращается к тому с посланием, приложив в качестве рекомендации упомянутое письмо Владыки.

Отдельные архивные документы содержат сведения об их встречах в 1950 –1960-х годах. Так, 4 ноября 1959 года в архиерейском доме в Вильмуасоне они виделись и общались во время совещания, посвященного работе возобновившихся при парижском Трехсвятительском подворье богословско-пастырских курсов, на котором Успенский присутствовал в качестве преподавателя иконологии как богословского предмета, а Владыка Антоний – члена совета при экзархе Московской патриархии в Западной Европе[5]. Cохранилась также любительская фотография, на которой они сняты вместе на фоне  стены с эскизами икон (Ил. 6). Фото сделано в 1970 году в день освящения нового помещения храма франкоязычного прихода — церкви Божий Матери всех скорбящих Радости и св. Женевьевы на рю Виктор  в Париже.[6] Супруги Успенские в эти годы  были ее прихожанами. В 1968 г. Леонид Александрович написал для этой церкви иконостас, в 1984 – житийную икону св. Женевьевы (Геновефы) Парижской, особо почитаемой православными во Франции[7].

Пятидесятишестилетний Владыка Антоний, возведенный в сан митрополита в 1966 году, запечатлен белом митрополичьем клобуке, с почти нетронутой сединой бородой. Его усталое, но радостное лицо — свидетельство этого знаменательного события церковной жизни. Леонид Александрович в тот год страдал от острых приступов язвенной болезни, что также получило отражение на   этой единственной известной сейчас совместной их фотографии.

Период с 1966 по 1972 год – время особо близких его отношений с Успенским. Тогда, осуществляя свое пастырское служение экзарха в Западной Европе и время от времени приезжая в Париж, митрополит Антоний беседует с многоопытным Леонидом Александровичем о делах экзархата в тесной квартирке супругов Успенских на рю Бреге 39, которую он опишет в своих воспоминаниях. Владыка морально поддерживает своего единомышленника в главном деле его жизни – работе над ставшей классической фундаментальной монографией «Богословие иконы Православной Церкви» (Париж 1987).

В одном из своих позднейших выступлений в Москве митрополит Антоний засвидетельствует основополагающую роль Леонида Александровича в формировании его представлений в этой области: «Мое знание об иконах я получил от Успенского, с которым я был в одном приходе в течение лет двадцати…» Тогда же, отвечая на вопросы слушателей, касающихся истории и проблем иконописания XX столетия Владыка изложит свое глубокое понимание одного из основополагающих тезисов богословия иконы Леонида Александровича – о взаимоотношении традиционного и творческого начал в работе современного иконописца: «Я думаю, что творчество (при создании икон – В.С.) всегда возможно, но никогда нельзя «выдумывать» икону. Равновесие, о котором говорил мне Успенский, можно сформулировать так: нельзя рабски копировать, но нельзя и выдумывать. Икона является выражением религиозного опыта Церкви, который воплощается в одной творческой личности. Но копировать рабски чужой религиозный опыт нельзя; вы не можете до такой степени стать другим человеком, и это было бы даже нежелательно. С другой стороны, нельзя выдумывать религиозный опыт, поэтому нельзя сесть и сказать: «Ну да, писали так, а нет ли каких-нибудь новых путей?» Для этого нужен новый религиозный опыт, причем церковный, а не частный, не то что «мне вот так представляется»… Мне кажется, что когда молодые художники (я сейчас думаю о Западе) делают попытки написать иконы, которые были бы «современны», они поступают, как люди, которые, не учась музыке, не пройдя через строжайшую дисциплину произведений прошлого, хотят творить что- то «новое». «У нас есть, – продолжал митрополит Антоний, – ряд иконописцев; наиболее талантлив был отец Григорий Круг[8] (это мнение Успенского, так что я могу спокойно это сказать), затем Леонид Успенский, и затем их ученики, из которых одни пишут хорошие репродукции, а другие начинают что-то творить, то есть иконой живут. Жена отца Михаила Фортунато[9], нашего регента, училась у Успенского и сама обучила ряд молодых людей и девушек вокруг себя. Двое, я бы сказал, начали писать иконы, которые очень поражают – они живут. Они написаны по канону, но изнутри опыта…» Столь же подробно Владыка Антоний комментирует мысль Успенского о принципиальном различии религиозной картины и иконы. Чрезвычайно интересными представляются выраженные при этом идеи митрополита о возможных изменениях языка церковного искусства в будущем[10].

Здесь уже немало было сказано о том, как высоко он ценил художественные произведения Успенского и его профессионализм педагога и исследователя церковного искусства. По опыту собственных многолетних ежегодных общений с Успенским могу свидетельствовать, как обычно сдержанный Леонид Александрович оживлялся и «теплел», когда речь заходила о дорогом госте из Лондона.

Как старший по возрасту, он временами мог себе позволить добродушные насмешки в адрес Владыки за его безграничную доверчивость к людям, которым никто другой не доверял… Хорошо помню исполненный красочных подробностей рассказ Успенского о том, как Владыка Антоний пустил однажды в свое жилище каких-то подозрительных бездомных бродяг, которым негде было переночевать. На утро ночные гости исчезли, прихватив с собой все деньги сердобольного хозяина. То были средства, предназначенные на нужды экзархата, но в голосе Успенского сквозь осуждающие нотки звучало, скорее, одобрение поступка человека «не от мира сего», каким действительно и был герой этого повествования, похожего на рассказ из древнего жития.

В своем цитировавшемся выше предисловии к книге об Успенском православного американского монаха о. Симона Дулана митрополит Антоний писал: «Что меня поражало более всего в Успенском – это его спокойная сосредоточенность. Он не отстранялся от вас и не захватывал вашего внутреннего пространства. Абсолютное спокойствие, без аффектации, — вот что мне приходит на память, когда я думаю о нём. И вы можете это прочесть в его иконах. Для него икона была отражением в линиях и красках опыта живого члена таинственного Тела Христова, а не отдельной личности, выражающей себя для того, чтобы другие смотрели и восхищались. Для него икона была не эстетическим творчеством, но видением, в линиях и красках божественного мира, и она проницала, захватывала и преображала падший мир. Лишь глубоко погружаясь в тишину созерцания можно войти в духовный мир Успенского, который находил своё выражение средствами мира сего, в падшей и искуплённой вере, погружённой во мрак и в то же время проникнутой светом Божиим»[11].

Глубокие и проникновенные строки, написанные Владыкой Антонием, когда Леонида Александровича Успенского давно уже не было в живых, достойно венчают память о взаимоотношениях двух этих выдающихся людей. Вечная им память!

[1] Точная эта дата зафиксирована в «Хронике» пребывания митрополита Антония в Москве, cоставлявшейся Т.Л. и Е.Л. Майданович. В те дни он участвовал в заседаниях Комиссии по христианскому единству (29 августа – 13 сентября 1972 г.) Из той же «Хроники» известно, что Владыка Антоний еще дважды побывал в Музее – 24 декабря 1973 и 26 декабря 1974 г.

[2] Simon Doolan, Pere. La Redécouverte de l’icône. La vie l’œuvre de Léonide Ouspensky. Préface de Monseigneur Antoine Bloom, Métropolite de Souroge. Paris: Cref, 2001. P. 7.

[3] См.,например, краснофонную икону в изд.: Simon Doolan, Pere  La Redécouverte de l’icône… Рl. 31.

[4] См., к примеру, такую икону и собр. о. Михаила  Фортунато (Лондон)  Ibid. Рlanche 52.

[5] См. хранящиеся в архиве машинописные экземпляры протокола этого заседания на французском и русском языках,  а также франкоязычный оригинал того же протокола, написанный рукой Л.А. Успенского.

[6] Свидетельсво о. Николая Лосского.

[7] Simon Doolan, Pere/ La Redécouverte de l’icône… Рlanche 1 – 14, 59.

[8] См. прим. 3 к настоящей статье.

[9]  Мариамна Майловна Фортунато ( 1929, тогда —  Лондон) – иконописец, преподаватель иконописания, автор статьи «Иконы – положение на Западе». В этой работе на  писала: «Человеком, который сделал больше, нежели кто-либо для понимания значения иконы, является  Леонид Успенский, почивший 12 декабря 1987 г. Иконописец и богослов, он посвятил иконе всю свою жизнь».С м. также: Успенская Л.А. Как преподается иконописание во Франции. Приложение 2  к  статье:  Сергеев В.Н. Современное  иконописание  и  проблемы  экуменизма (По материалам архива Л.А. Успенского)  // Искусство христианского мира/  Cборник  статей. Вып 3. М.,: Издательство Православного Свято-Тихоновского Богословского Института, 1999. С. 17-31.

[10] Антоний, митрополит Сурожский. «У нас есть что сказать о человеке» // Златоуст. № 1. 1992. С. 134-138. Публикация представляет собой стенограмму первого публичного выступления митрополита Антония перед творческой интеллигенцией Москвы, состоявшегося в Доме художника на Кузнецком мосту в октябре 1989 г.

[11] Pere Simon Doolan. La Redécouverte de l’icône…Р. 7