О литургии. Беседа 3

В конце прошлой нашей беседы мы говорили, что нам надлежит внимательно подумать о том, что означает призывание Святого Духа, кото­рое происходит в Божественной Литургии. Я хочу остановиться на этом сегодня.

Каждая церковная и частная молитва, каждая православная молитва начинается всегда призыванием Святого Духа. Часто нам объясняется, что мы только Духом Святым можем обратиться к Богу; что это тот Дух, Ко­торый есть Дух Христов, дух сыновства, и что только вдохновением Свя­того Духа мы можем обращаться к Богу и Отцу именно как к Отцу, что только Он в глубинах нашей души может нас подвигнуть к тому, чтобы говорить Богу «Авва, Отче». И это правда.

Но настаивают также и на том, что всякая церковная молитва построена по схеме нашей веры во Святую Троицу, Духом Святым нам дает­ся познание Христа; без вдохновения Святого Духа, без того чтоб Он нам открыл, что Иисус есть Христос Сын Божий, мы этого познать не мо­жем, и дальше, как говорит Сам Спаситель в Евангелии от Матфея, «ник­то не знает Сына токмо Отец, ни Отца никто не знает токмо Сын и ему же аще волит Сын открыти», то есть никто не знает Сына кроме Отца, но никто не знает Отца кроме Сына и тех, которым Сын эту тайну откроет, если захочет и как захочет.

Таким образом, Дух Святой нам открывает ведение Христа, приводит нас к познанию Его как Бога нашего, как Спасителя и как Сына Отчего, и это познание или, вернее, Христос нами познаваемый, оказывается, по Его собственному выражению в Евангелии от Иоанна, дверью, через кото­рую надлежит войти и через которую надлежит пройти для того, чтобы через Сына познать Отца. И только пройдя Духом Святым путем Сына, мы можем подойти к Отцу и поклониться Ему в Духе и в Сыне.

Но, кроме того, надо обратить внимание на чрезвычайно важное свойство /этой/ молитвы Святому Духу. Евангелие нас учит о том, что Дух Святой был послан Сыном от Отца сначала совокупности всей Церкви, как нам повествует об этом Евангелие от Иоанна в 20-й главе. В вечер вос­кресения Господня, когда Спаситель стал посреди Своих учеников, дунул и сказал «Примите Святого Духа» и затем, 50 дней спустя в день Святой Пятидесятницы, день, который мы называем праздником Святой Троицы, этот же Святой Дух, живущий в Церкви, был дан каждому из учеников Христовых, созревших к этому. До этого Дух Святой, конечно, был Дух Божий, дышал над водами, как нам рассказывает начало книги Бытия; Ду­хом Божиим созданы небеса и земля, Дух Божий вдохновлял пророков, но Его отношение к твари было как бы внешнее; Он стал как бы внутри-тварным, Он вошел в совершенно новое отношение к твари через искупление, совершенное Христом, и через дар Святого Духа Церкви, которая стала храмом Святого Духа, местом Его пребывания на земле. Но Дух Святой, который дается Церкви, это уже предвкушение тайны будущего века. По­знание Христа в каком-то отношении, конечно далеко не полном, нахо­дится в пределах исторической судьбы мира. Христос стал человеком, Христос есть Спаситель, и мы Его познаём как Судию на грани между вре­менем и вечностью. Но только в вечности мы Его познаём в полном смы­сле как Слово Божие в Его таинственном соотношении с Отцом. Но Дух Святой и Его присутствие в мире, в пределах Церкви, уже дает нам предвкусить тайну будущего века.

В этом отношении призывание Святого Духа в каждой церковной мо­литве говорит о том, что всякая церковная молитва, будь то частная, будь то коллективная или будь то всецерковная, уже за пределом наше­го исторического становления. Эта молитва уже принадлежит вечности, хотя она происходит в этом мире, точно так же как /земная/ жизнь Церкви есть уже жизнь будущего века в пределах этого века. Это небо на земле пока земля еще не прошла. Это еще не будущий век, когда будет новая земля и новое небо, но это уже соединение вечного и временного.

И в этом отношении это наше призывание Святого Духа, с одной сто­роны, является нашим свидетельством о том, что это действительно так, что мы находимся в пределах вечности, а не только в пределах времени, а с другой стороны, призывая Святого Духа, мы Его умоляем расширить наше временное бывание до безмерных пределов вечного.

В одном месте литургии это как-то особенно ярко чувствуется: это то место, когда перед освящением Святых Даров, перед тем, как священ­ник произносит над ними слова «и сотвори хлеб сей пречистое тело Хри­ста Твоего, а яже в чаше сей — честную кровь Христа Твоего», перед этими словами возносится молитва Святому Духу. Очень важно понять, какое она имеет значение. Речь не идет о том, что то или иное Лицо Святой Троицы совершает это чудо /преставления/, изменения хлеба в тело Христово и вина в кровь Христову. Во всяком действии нашего спа­сения со-действуют, со-участвуют все три Лица Святой Троицы. Речь здесь не идет о том, что, скажем, западные христиане именем Христовым совершают это пресуществление, повторяя слова Христовы, а мы будто бы ожидаем это действие от Святого Духа. Речь идет о том, что самое чудо освящения Святых Даров немыслимо в пределах одной только земли, немыслимо как событие земное, немыслимо даже как событие в пределах текущего времени. Это событие, которое возможно только в вечности, тогда когда мы уже будем находиться, или, вернее, когда мы уже нахо­димся как бы предварительно, как бы предваряя событие истории, в Божией вечности.

Здесь эсхатологический момент централен и решающий. Здесь вся церковная действительность, включая этот хлеб и это вино, вдруг стано­вится содержанием вечности, и вечность делается содержанием этого момента времени. В этой вечности, в которой нет «раньше» и «позже» и «теперь», где всё со-присутствует Богу, где всё одновременно содер­жится в Нём, та тайна вечери Христовой, первой Евхаристии, первой обедни, первой Литургии, которая была совершена Самим Спасителем, де­лается реальностью этого мгновения, это не повторение и это не изо­бражение того, что тогда было. Потому что мы находимся в вечности, где нет ни прошлого ни будущего, а только настоящее, реальность того мгновения делается реальностью нашего мгновения. Здесь очень важно понять, что всё ударение этой молитвы, весь смысл, всё содержание в том, чтоб подчеркнуть в нашем сознании и осуществить в реальности церковного опыта этот переход от времени, и поэтому изменения, течения, какого-то движения и постоянной относительности в безусловность, а абсолютность, из неподвижной вечности в живую, творческую неподвиж­ность, когда всё живо, но когда всё уже не меняется постоянно как на земле.

Мы начинаем литургию тоже призыванием Святого Духа. Перед тем, как произносить первые слова «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа» священник молится именно молитвой Святому Духу «Царю Не­бесный». Уже в то мгновение и еще раньше, когда он совершал проско­мидию, то есть приготовление, всё обрамлялось именно этой мыслью, что литургия вневременна, что она совершается и пребывает в вечности, яв­ляя вечность в пределах времени. Это только делает возможным некото­рые другие свойства и черты литургии. Это делает, во-первых, возмож­ным рассматривать литургию как благодарение, и делает возможным для христианина, поскольку он приобщен духу Церкви, духу Христа, прино­сить это всецелое и порой почти что невыносимое для наших человеческих способностей и силы /благодарение за всё/. Та­кое благодарение, которое охватывает не только счастье, не только очевидные благодеяния Божии, не только как бы даже скрытые Божии благодеяния, но и охватывает собой всю трагедию мира, охватывает собой всё без исключения, не оставляя в стороне ничего.

Так благодарить можно только в вечности, потому что только в вечности можно оглянуться на всю трагедию мира и истории и увидеть её оправданной и осмысленной; потому что только когда всё совершится, всё будет завершено, всё будет закончено, сможет тварь сказать, что Бог был прав. До этого происходит постоянное борение между безуслов­ным доверием к Богу и ужасом, который охватывает тварь перед лицом ею же переживаемого. Вы наверное, или может быть помните это место из книги Откровения Иоанна Богослова, где нам рассказывается о том, что когда всё совершится, встанут мученики и восхвалят Бога, и ска­жут «Ты был прав, Господи, во всех путях Твоих». И вы, наверное, пом­ните то место из Евангелия, где Христос нам говорит, что премудрость будет оправдана детьми своими; вот это возможно только когда всё со­вершилось, когда всё завершено и когда тварь может взглянуть и по­нять, что действительно премудр/ый/ замысел Господень, несмотря на всю трагедию земли, на все страдания, на весь ужас, на всё то, что разры­вало душу и тело твари, что Бог был прав в Своем замысле и прав в Своих путях его осуществления. И только если мы врастаем в вечность, то есть только если мы живем Духом Святым, если мы прошли дверью, кото­рая есть Христос, тесными вратами, если мы прошли путем, который есть Сам Христос, Он, а не просто что-то, и вошли в эти устойчивые пажити вечности, можем мы это сказать.

И в этом отношении мы не должны обманываться: для нас чрезвычай­но трудно рассматривать Божественную литургию, Евхаристию, как благо­дарение и всецело в этом благодарении участвовать. Хотя каким-то кра­ем души, а иногда почти всей душой мы касаемся тайны вечности, мы ко­леблемся, тогда как всё, что мы можем сделать это повторить слова од­ной из тайных молитв евхаристического канона, которую священник про­износит перед словами «Поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще», где он говорит «Благодарим Тя, Господи, за все, за все Твои благодеяния ве­домые и неведомые», как бы прикрывая этим словом «неведомые» и то, что мы назвали бы благодеянием и то, что, по нашей немощи и неспособ­ности познать пути Божии, мы не в силах назвать благодеяниями. Я думаю, что нам чрезвычайно важно это понять, во-первых, для того, что­бы место Святого Духа в Божественной литургии /нашлось — стало яс­ным/ (?); потому что судьба Святого Духа сложная в нашем понимании и в нашем богословии. Он неуловим, как говорил Владимир Николаевич Лосский в одной из своих лекций — Отец открывается через Сына, Сын открывает­ся через Дух, а Дух остается в тайне невыразимого опыта. По слову св. Василия Великого, Сын является как бы печатью, которая нам рас­крывает иначе непонятную тайну Отца. Дух Святой открывает нам глаза и раскрывает душу для того, чтобы мы узнали во Христе того, Кто Он на самом деле есть; но Дух Святой остается неуловим, неопределим; о Нем и Спаситель сказал “Дух дышит, где хочет; откуда Он приходит и ку­да Он идет никто не знает”. Единственное, что мы можем о Нем знать, это что Он, как ветер нас коснулся. И вместе с этим Он дышит во всей Бо­жественной литургии; как я уже говорил, Он эту литургию раскрывает до беспредельности не только /объема/ в том смысле, что литургия сво­ей молитвой, своей заботой охватывает весь мир, всякого человека, всякое положение или состояние и нужду. Он раскрывает литургию до глу­бин вечности, переставляет нас в эту вечность вместе с тем временем, в котором мы находимся, как бы врываясь во время и разверзая его «до пределов беспредельности», как выражается св. Максим Исповедник, Но, кроме того, Он присутствует во всей молитве Церкви, потому что, как я сказал в начале, Он есть Дух Христов, Дух сыновства, и только Его силой, действием, вдохновением мы оказываемся способными обратиться к Богу как к нашему Отцу «Авва, Отче!»

И тут я хочу подчеркнуть второе особое свойство литургии. Божественная литургия — единственная служба, которая вся обращена к Отцу, через Сына, в Духе Святом она обращена именно к Отцу, и это понятно, поскольку вещи нам вообще понятны, потому что литургия — действие всей Церкви, которая есть тело Христово и храм Святого Духа /почему то вычеркнуто: Это действие Церкви, понятой как Тело Христово, где/ Глава — Христос и Его члены составляют одно неразделимое целое, кото­рое Игнатий Богоносец еще в первом веке называл «Всецелым Христом». И это тело Христово, то есть Сам Христос и все те, которые являются жи­выми членами Его тела, и в этом теле живет Святой Дух, данный снача­ла всей Церкви, а потом каждому лично, потому что это тело является храмом, притом живым, трепетным храмом, пронизанным присутствием Святого Духа. Это тело по отношению к Отцу находится в исключительном, единственном и неповторимом положении, которое Ириней Лионский опре­деляет так: «Если правда, что Духом Святым мы одно тело со Христом, то, по отношению к Отцу, мы призваны быть единородным Сыном в нашей совокупности с Ним».

И вот, до какого непостижимого величия нас возводит литургия. Это действие через нас, в нас и вместе с нами Самого Сына Божия. Ли­тургия не является просто действием какой-то человеческой общины как таковой, как группы людей, которая устремлена к Богу. Это действие Сына Божия Единородного и нас, живых членов Его тела. В этом смысле литургия всегда и бесконечно больше каждого из нас и всех нас. Не только до конца ее вместить мы не сможем никогда, но никогда мы не сможем вырасти в ее меру. Она всегда будет тот предел, к которому мы можем стремиться, и который мы достигнем только тогда, ког­да всё уже будет завершено, за пределом страшного суда, когда будет Бог вся во всём. Но уже на земле эта литургия /скобки правщика: кото­рая является делом единородного Сына в совокупности со всеми теми, которые являются в Нём Духом Святым живыми членами этого тела, эта литургия/ нас ставит по отношению к Отцу в абсолютно единственное, неповторимое и ни с чем не сравнимое положение. Вот почему литургия является единственной службой, обращенной к Богу и Отцу не посредством Сына, а в Сыне, потому что тут действие Сына, но не только Иисуса из Назарета, но всех нас, ставших одним телом, одним существом с Ним и
одновременно храмом Святого Духа.

На этом я остановлю сегодняшнюю беседу, а в следующий раз я буду, опять-таки в контексте эсхатологии, то есть тайны будущего века уже явленной, уже осуществленной и раскрывающейся в пределах истории, я хочу поговорить с вами о месте вещества таинства, то есть хлеба и вине в случае литургии, и, может быть, шире охватить эту тему, отношение вообще тварного вещества, не человека как духовно-душевно-физического существа, а именно только физического вещества по отношению к Богу, потому что это имеет громадное значение в нашем понимании того, что такое та тварь, которая нас окружает, и частью которой мы являемся: каковы ее возможности и какова наша ответственность по отношению к ней.

Ответы на вопросы.

Я очень рад, что о. Александр поднял вопрос о Божией Матери. Об этом я хочу говорить в будущем, потому что в литургии есть удивитель­но совершенно уравновешенная ситуация эсхатологии и истории, вечности и времени, и я думаю, что лучше всего выражает это совершенное равно­весие, скажем, икона Благовещения, когда друг перед другом стоят Дева, которая является последним звеном всего человеческого устремления к Богу через святость, и перед Ней стоит архангел Гавриил, возвещающий Ей, что в ответ на всё это устремление земли небо склоняется до земли, вечность входит в пределы истории, история через это вступление вечности в ее пределы разверзается и уже перестает быть историей в том смы­сле, как материалистическое мировоззрение ее может рассматривать, как ряд событий, сколько бы они ни были сложны, которые происходят только в пределах времени, именно в пределах, в ограниченности, в плену у времени. Но об этом я хочу говорить потом.

Вопрос: Когда можем мы сказать: «Да, Господи, Ты прав»?

Ответ: Я думаю, что дело вот в чем. Мы напряжением всех сил нашей ве­ры и при очень значительной нашей ослепленности, когда мы просто не видим перед собой пути, не видим ответа, мы можем сказать: Я не сомневаюсь, что Бог в конечном итоге прав, но я не понимаю… Вот, например, в начале книги о Силуане Софроний говорит в своем введении к русскому изданию, что стоишь часто перед Богом и говоришь «Я не могу, Господи, Тебя понять». Это, может быть, выражается просто в нашем стоянии пе­ред всей очень сложной, глубокой тайной всего в целом. Это может быть созерцательное, благоговейное настроение, когда мы стоим и видим перед собой непостижимое, и мы говорим «Господи, я не понимаю Тебя. Однако это только показывает, что я только напряжением веры могу принять Тебя». Но гораздо чаще в жизни, или когда мы сталкиваемся с острым, тяжелым, тупым, как будто бессмысленным горем в своей или в чужой жизни, в событиях мира и т.д., мы идем дальше, чем это. Мы говорим: «Я не понимаю» — но с таким оттенком, что только отказавшись от понимания вообще, можно не взбунтоваться и не отвернуться. Я не говорю сейчас, что это законно или правильно, а просто, что это факт. Та цитата, которую я давал, это указание Иоанна Богослова, что когда всё, что Бог ре­шил совершить для спасения мира будет совершено, когда всё это прине­сет плод победы, тогда человек увидит, что Бог не победил для Себя, а что Он победил для всех, и тогда все страдания свои и даже чужие, весь ужас истории откроется перед нами как пройденный путь, не бессмыслен­ный, а как единственный возможный путь к тому чтоб дойти до того со­стояния и до того взаимоотношения с Богом, которые Бог задумал для нас, чтобы мы были вовеки Его друзьями и разделяли пир с Ним в том смысле, в котором я старался этот пир объяснить в первой беседе, и тогда человек сможет сказать, «Да, Господи, Ты был прав!

Вопрос: Бог хочет нашего спасения, и Он нас к этому ведет, а мы все время делаем вещи, которые не соответствуют Его промыслу. Зачем молиться «да будет воля Твоя» если мы (не (?) творим волю Его? /Иванова/

Ответ: Нет, нельзя сказать, что всё, случающееся в мире является положительной волей Божией в том смысле, что Он хочет каждого события, но при каждой ситуации каждое событие, всякая встреча, это сложное пересечение людей и вещей является Божиим как бы творчеством, кото­рое нам дает возможность, если мы только вникнем в Его замыслы и не искать своего разума и воли, поступить правильно в пределах иногда уродливого положения. После того как Адам и Ева съели свое первое яб­локо всё заколебалось, и теперь нет такого положения, которое можно назвать нормальным с точки зрения Бога. Всё ненормально, потому что мы живем в падшем мире. Бог не только терпит, Он вместе с нами постоян­но творчески старается и в нас что-то менять, и через нас что-то в ми­ре менять; но мы-то очень часто, вместо того, чтобы быть Ему сотруд­никами, стараемся по-своему поступить. Мы говорим «Ты, Господи, подожди, я это устрою как надо, а потом мы уж поговорим. Ты говоришь подставь ему другую щеку: я ему сначала в зубы дам, потом подставлю щеку, и Ты увидишь, так будет гораздо лучше». И в каком-то смысле это, к сожалению, не оправдывается, но вот таком малюсеньком отрезке време­ни, потому что когда человека побьют он становится смирным на какое-то время, и в результате мы говорим Богу: «Видишь, а если бы я подста­вил щеку, что было бы?» И так мы делаем со всеми заповедями Господни­ми, с Его советами, со всем тем, что составляет Его точку зрения на жизнь. Если бы делали то, что мы уже знаем как волю Божию, мы что-нибудь может быть узнали бы о чем-то другом. Но беда в том, что то, что мы знаем, мы не делаем. Например, есть какие-то основные правила, кото­рые Господь нам предложил, а мы говорим: /Это/ я слышал, а Ты мне лучше скажи, что мне делать в том специальном положении. Ты же говорил Серафиму Саровскому!.. Дело только в том, что раньше, чем Серафим Са­ровский услышал Бога говорящего «Ты скажи Мансурову «Встань и иди», Серафим Саровский 40 с лишком лет творил Его волю в других областях. Вот единственная между нами и им разница, и мы всегда хотим частного откровения для данной минуты, оставляя всегда в стороне общее открове­ние на все времена. А, кроме того, мы очень редко даем себе время по­смотреть на вещи. Мы большей частью спешим что-то такое сделать. Свя­тые, как посмотришь на их жизнь, сколько лет они просто сидели перед этой жизнью и смотрели на нее до того момента, когда они что-то в ней увидят. Как, знаете, бывают для детей такие беспорядочные рисун­ки с вопросом «где заяц?», и вот держишь картинку, вертишь во все стороны, смотришь, смотришь и не видишь, потом вдруг видишь — заяц, и тогда удивляешься, как можно было его не видеть. И вот так мы жи­вем на самом деле. Жизнь является очень сложной картиной, в которую вписаны и заяц и охотник, и собака и другие вещи; и если мы просто вместо того, чтобы сказать «собаки не видно, я буду лаять», сели бы и смотрели бы просто с уверенностью, что если достаточно долго мол­чать, смотреть и быть свободным от предрассудков и преждевременных решений, я увижу, то мы, может быть, и увидели бы и тогда нужно бы­ло бы что-то делать, но нам кажется, что если я сейчас что-то не сделаю, то всё пропадет, как будто Бога вообще нет, Который и за этим может посмотреть. Нам кажется, что если мы сейчас же чего-нибудь не сделаем, то что-то непоправимое случится. Но то, что мы делаем часто более непоправимо, чем, если бы мы переждали и попробовали понять. В нескольких областях это совершенно очевидно и ясно, скажем, когда вы зовете врача, он вас сначала осмотрит, прослушает, потом подумает, может опять придет, и только тогда, часто после нескольких недель скажет «теперь я понимаю». Но в жизни мы так не поступаем; мы хотим, чтобы как увидел, так и поступил, но для этого надо быть святыми. И вот, в чем проблема. Бог тоже не доволен падшим миром, и знает, что мир не таков как Он его задумал /в конечном итоге/, но Он тоже знает, что Он его так сотворил, что он в конечном итоге оправдается.

Опубликовано с сокращением: «Труды» Т.2. 2002. М.: Практика