Для начала – один анекдот. Владыка Антоний попросил меня рассказать о том, как нужно жить по Евангелию. Я выбрал отрывок о Страшном суде – со всеми вопросами, которые в нём поставлены. В какой-то момент один молодой человек мне сказал: «Но это просто шутки, это не может быть правдой. Ведь святой Серафим сказал: “Спаси свою душу — и тысячи вокруг тебя спасутся”, – значит ничего больше делать и не нужно». Сидевший рядом со мной владыка Антоний сказал мальчику по-английски: «Я знаю Николая с самого его рождения, поэтому я могу ему нагрубить, а вы ̶ нет». Это ̶ деталь, просто чтобы вам рассказать, как давно мы были с ним знакомы.
Владыка принял тайный постриг. Это был секрет полишинеля, потому что об этом все знали, хотя он и ходил в штатском, будучи в то время практикующим врачом в центре Парижа, на Сен—Луи ан Иль. Он жил в квартире, в которую мы после него переехали, выходившую окнами на Сену, на два её рукава между двумя мостами. Его врачебный кабинет был на той же улице, в доме 10, а жил он в доме номер 3, со своей мамой и бабушкой. Лечил он нас совершенно бесплатно.
Иногда он собирал нас, приходскую и прочую молодежь, в своём врачебном кабинете и учил читать Евангелие. У него была совершенно особая манера обучать нас. Он говорил: «Ты возьмёшь такой-то отрывок и сделаешь доклад».
Когда он уехал в Англию, отношения не прервались. Он был моим духовным отцом. Я тогда был студентом в Оксфорде и легко выбирался в Лондон, чтобы исповедоваться. Иногда приезжал и после, когда мне пришлось покинуть Англию для прохождения военной службы, – тогда я приезжал по выходным.
Интересно‚ как он исповедовал. Он ничего не говорил, только слушал. Внезапно он говорил слово, одно слово, которое позволяло вам сделать открытие – найти себя самого пред лицом Божьим, ни больше ни меньше. Он не говорил вам никаких проповедей. Он всё время молился, а не разговаривал.
Однажды мы были в России, и моя комната, которая была рядом с его, служила приёмной для людей, собравшихся его повидать: принимал он день и ночь. Это было в 1971 году, в мае, самом прекрасном месяце в России. Как-то мы оказались с ним вместе, и в первый и последний раз в своей жизни я услышал, как он, рассматривая пейзаж, сказал: «Боже, как это прекрасно!» Один-единственный раз он поддался такого рода чувствам. У него была огромная любовь к России.