Собеседование о Церкви и священниках в современном мире. Радиопередача Би-Би-Си. Часть 5

Говоря об участии мирян в жизни Церкви, вы говорили, в частности, о работе созидания любви… И что делать, если человек не согласен с действиями руководства в Церкви или от­дельного священнослужителя…

Тут, я думаю, можно вкратце указать две вещи; во-пер­вых, за целый ряд столетий получилась трагическая разобщенно­сть между иерархией и церковным народом. Культурная разобщен­ность; разобщенность, которая коренится в том, что, скажем, в Православной Церкви иерархи — из монашества, и поэтому уста­новка очень многих иерархов чисто монашеская и монастырская, подвижническая установка ухода, а не участия — и когда эта иерархия, наоборот, решает участвовать, за ней нет опыта сто­летий, имеющегося часто у мирян, которые никогда не отрывались от земных проблем. И я думаю, что одна из задач на­шего времени состоит в том, чтобы трудом, взаимным усилием просто восстановить общение между иерархией и церковным на­родом — хотя бы в лице тех его представителей, которые могут вступить в диалог со своей иерархией так, чтобы и иерархия их поняла, и они поняли её.

А второе — и это, мне кажется, тоже очень важно — иерархия не имеет права определять нормы действий для верующих во всех областях жизни. Иерархия поставлена для того, чтобы строить церковное тело — проповедью евангельской истины и евангельской правды, строительством таинств, строительством того организма любви, о котором я говорил. Но в области, напри­мер, жизни, где человеческая и божественная правда должны ру­ководить поступками людей, иерархия может только говорить о правде и давать основные принципы этой правды, а то, как эта правда найдет себе выражение в отдельных, конкретных си­туациях, должно быть оставлено на совесть верующего. Не может быть трафаретного указания о том, что такая-то поли­тическая система, такой-то общественный строй, такие-то поступки в области профессиональной являются правильными или не­правильными; конечно, в пределах разума: убийство, скажем, если даже оно совершается профессионально, врачом, который по законодательству данной страны имеет право лишить жизни па­циента, с христианской точки зрения недопустимо; но я говорю об общих принципах.

И вот тут есть область, которая священна, которая при­надлежит церковной иерархии, и другая область, где эта иерар­хия должна дать верующему свободно, творчески, с понима­нием своего христианского призвания искать путей, потому что Евангелие не является учебником политики, социологии и справочником о том, как поступить в каждом отдельном случае. И священник или епископ, который старается это сделать, даже просто делая хотя бы и допустимые выводы, выходит за пределы своих прав.

Должна ли иерархия прислушиваться к голосу мирян-спе­циалистов в какой-либо области, даже, например, нравственной?

Я думаю, что иерархия должна прислушиваться к голосу всех — не только специалистов. Есть области, которые действи­тельно являются сейчас настолько сложными, что надо об­ращаться к мнению специалистов. И можно, а часто и надо, я ду­маю, прислушиваться также и к голосу простого, честного, добротного человека и найти какое-то равновесие между тем, как ты понимаешь Священное Писание, тем, что говорит специалист, тем, как реагирует нормальный, простой, здоровый духом человек; и тем, что ты чувствуешь сам. И высказаться: потому что священ­ник или епископ является в каком-то смысле тоже и человеком-христианином, и гражданином мира, в котором мы находимся, и членом того более узкого общества, в котором он рожден и живет. Но, высказываясь, он должен знать, где границы Евангелия и где границы его собственного мнения или убеждения. Он может иметь пламенные убеждения, но он не имеет права их выдавать за голос Церкви. Иначе было бы совершенно невозможным, скажем, наше положение как Экзархата Московской Патриархии в Западной Европе, где большинство людей — или русские эмигранты, или иностранцы, которые ничем не связаны с современней Россией. И поэтому наше существование основано на том, что мы принима­ем от нашей церковной иерархии каждое слово церковной истины, но оставляем каждому члену нашей иерархии и нашего народа цер­ковного, как в России, так и за границей, право себя определять политически, научно, общественно. Но мы имеем право иметь друг о друге мнение; в каком-то отношении отрицать то положение, которое тот или другой занимает, и одновременно оставаться в пределах одной, единой, неразделенной и неразделимой Церкви, постольку поскольку Церковь говорит о церковном, то есть о Боге, о человеке, о человеческих отношениях, не определяя ни политически, ни социально каких-то правил, которые являются единственно допустимыми для ее членов. При этом я глубоко убеж­ден, что и мы, с одной стороны, и Патриархия, с другой, должны друг ко другу очень внимательно прислушиваться — вдумчиво, творчески; и помнить, что, с одной стороны, мы составляем слож­ное человеческое тело, и что в то же время эта сложность дает нам возможность одновременно принадлежать жизни и не быть по­рабощенными временностью; а с другой стороны, что наша церков­ность нам дана из недр Московской Патриархии; от нее мы полу­чаем таинства; через нее мы общаемся с церковным русским  народом; и этот русский народ, к которому мы принадлежим, являет­ся продолжателем жизни Православия на нашей русской земле и одновременно присутствием, нашим участием в Православии всемир­ном. И в этом отношении, опять-таки, мы должны найти равнове­сие между творчеством и традицией, между уважением друг ко другу и свободой друг от друга. И мне кажется, это процесс ис­торический, порой мучительный, но далеко не завершенный, сей­час в продвижении, и завершится тем, что Церковь приобретет новую глубину, новую значительность, найдет новые пути для то­го, чтобы всё человеческое было ей близко к серд­цу, но чтобы в это человеческое она могла внести действительно, подлинно божественное начало.

Опубликовано: Труды. Т.2. — М.: Практика, 2007; Континент. 1992. № 2 (72)