Тайна спасения, раскрывающаяся в праздниках Церкви. Часть 1

…отчасти написал, отчасти продиктовал книгу под заглавием “Закатные годы”. Я сейчас задумывался крепко, глубоко над прошедшими годами моей жизни и над тем, чему жизнь и встречи, и Евангелие меня научили. И мне хочется в этом году с вами поделиться тем, что можно было бы, назвать тайной нашего спасения как она раскрывается в поворотные моменты нашей духовной церковной истории, как она раскрывается в праздниках церковных. Я приступлю к этому делу так, как я приступил в прошлом году к разбору Литургии: не в определенном порядке, то есть не идя от начала той или другой службы к ее концу, а размышляя над тем, о чем идет речь, что раскрывается в праздниках церковных нам через Евангелие, через богослужение, через углубленное размышление святых и даже через наше скудное восприятие, о Боге, о человеке, о Христе, о тварном мире, потому что тайна спасения охватывает всё и вся.

Она зачинается, можно сказать, до сотворения мира, когда в глубинах Божиих рождается этот мир и вызывается к бытию. И конца этой тайны нет, потому что когда придет конец времен, конец придет только времени, а вечность раскроется со все углубляющейся шириной и глубиной. И вот я хочу обратить ваше внимание на то, что тайна нашего спасения охватывает, раскрывает перед нами нечто о Боге, раскрывает глубины человека. Происходит это во Христе и через Христа, но на этом все не останавливается, потому что Воплощение Христа — событие, которое не только определяет судьбу человека, но вовлекает в эту судьбу и в тайну Божественного воздействия всю природу, все созданное Богом. Поэтому нам надо взглянуть на эти тайны со всей глубиной и шириной, на какие мы способны. Вернее, какие мы способны воспринять путем и Божественного откровения в Священном Писании и в богослужебных текстах, и в молитвах и писаниях святых, но даже в собственном опыте, потому что каждый из нас, как нас учит Евангелии и апостолы, является частицей той тайны человечества и тварного мира, в которой отражается тайна Божия. И придет время, когда, по слову апостола Павла, Бог будет все во всем, все будет преисполнено всё победившим Его присутствием, светом, святостью. Я хочу говорить так, как я говорил о Литургии: вразбивку. В этом подходе вразбивку какая-то логика есть… […]

. И вот первый вопрос, который ставится передо мной в связи с рождеством Христовым, в связи с тем, что Бог стал человеком для того чтобы спасти все человечество и обновить весь тварный мир, этот вопрос вот в чем заключается. Мы с одной стороны исповедуем, что Бог совершенен в Себе Самом, что в Нем недостатка нет, что нет случайности в бытии Божием, что нет событий, которые могли бы изменить Его природу или Его жизнь. И поэтому надо поставить себе вопрос: каким образом падение человека и необходимость для Бога этого человека спасти от вечной погибели может совмещаться тем, что катехизис определяет Бога: “вседовольный”. Не в том современном смысле, что Он доволен всем, а в том, что никакого недостатка у Него нет, нет ничего такого, чего бы, не хватало. Может ли событие, совершающееся вне Его, вдруг изменить внутреннюю судьбу Божества? Конечно, нет! Но тогда как понять Воплощение, которое является результатом, плодом человеческого падения, и вместе с этим не нарушает целости и как бы хрустальной невозмутимости бытия Божия?

И тут, я думаю, мы можем задуматься над тем, каким образом Крест как бы вписан в тайну Святой Троицы. Я сейчас буду говорить своим языком, то есть, не цитируя древних писателей, отцов Церкви или богословов, потому что это заняло бы слишком много времени, но то, что вам скажу, не просто моя выдумка, а коренится во многом, что мне пришлось прочесть, продумать, услышать. В “Житии протопопа Аввакума им самим написанном”, значит, еще во времена царя Алексея Михайловича, есть замечательное место, где он описывает как бы внутренние события в Самом Божестве, которые предшествовали сотворению человека. (О сотворении остального мира мне придется поговорить иначе). “За благость щедрот излия Себе от Отеческих недр Сын-Слово Божие в Деву чисту Богоотроковицу, егда время наставало, и воплотився от Духа Свята и Марии Девы, вочеловечився, нас ради пострадал, и воскресе в третий день, и на небо вознесеся, и седе одесную величествия на высоких и хощет паки приитти судити и воздати комуждо по делом его, Егоже царствию не будет конца”. И вот дальше идет отрывок, который меня очень поразил в свое время. “И сие смотрение в Бозе бысть прежде, даже не создатися Адаму, прежде, даже не вообразитися. Это Совет Отечь”. И вот как он его описывает: “Рече Отец Сынови: сотворим человека по образу Нашему и по подобию. И отвеща Другий: сотворим, Отче, и преступит бо (хотя он и совершит преступление). И паки рече: о Единородный Мой! О Свете Мой! О Сыне и Слове! О сияние славы Моея! Аще промышляеши о создании Своем, подобает Ти облещися в тлимаго человека, подобает Ти по земли ходити, плоть восприяти, пострадати и вся совершити. И отвеща Другий (то есть Сын): буди, Отче, воля Твоя. И посем создася Адам”. Вот это замечательное место меня всегда поражает своей красотой, потому что мы не можем себе представить, что Бог сотворил человека просто в надежде, что все будет благополучно, и вдруг в свое время обнаружил, что нет, человек оказался недостойным Его творческой любви. И если мы дальше подумаем на основании того, что здесь написано, о тайне Божественной. Вначале всенощной священник провозглашает: Слава Святей Единосущней, Животворящей и Нераздельней Троице, и произнося эти слова, он держит кадило и совершает Крест, как бы вписывая в это исповедание Святой Троицы Крест. Я над этим много задумывался, потому что меня этот образ всегда очень сильно поражал с тех пор, как больше шестидесяти лет назад на него обратил мое внимание Владимир Николаевич Лосский. Крест вписан в наше исповедание Святой Троицы. Что значит это?

Есть место очень замечательное в писаниях святого Григория Богослова, где он размышляет о Святой Троице и ставит перед собой и перед нами вопрос о том, почему Бог Троичен, какая есть связь между Троичностью Бога, то есть тем, что Он единый Бог в Трех Лицах, и тем, что Он является Любовью. И рассуждает он следующим образом. Если Бог является Любовью абсолютной, всесовершенной, то Он не может быть как бы единицей, потому что единица может любить только себя самого. Это замкнутое состояние; существо, которое так любило бы себя самого, было бы чуждо всему, что есть на свете, если был бы вообще свет, и никогда бы не создало ничего, потому что это самообожание было самодовлеющим. Дальше он ставит вопрос: может ли Любовь найти совершенное выражение в двух Лицах, в двоице, как он говорит. И отвечает: нет, потому что когда двое друг друга любят, они стоят лицом к лицу, видят только другого и не могут оторвать свое внимание друг от друга. Третий не может существовать. Если он только появится, он лишний. Он является опасностью, он разрывает эту тайну двух, которым никто, ничто иное не нужно. Если развить эту мысль и перенестись от Бога к человечеству, то мы знаем, что такое положение, когда двое друг друга любят исключительной, вернее, исключающей других любовью, когда они никого другого знать не хотят, когда они замкнулись в своей любви, когда нет места никакому третьему. Если появится этот третий, то он будет или просто отвержен, ему места не будет в том, что эти две думают назвать любовью, воображают любовью, или же начнется трагедия или жуткая комедия. Мы в литературе это видим все время. Двое друг друга любят страстной, всех других исключающей любовью. Появляется третий, и вдруг перестраивается вся ситуация. А и Б любили друг друга и не знали, что может существовать третий. И вдруг этот третий врывается в эту двоицу, ее разбивает, и она перестаивается уже на А и Г или на Б и Г, а третий выкинут вон, он третий лишний. В различных ситуациях это представляется или как комедия или как трагедия, но это всегда является глубочайшей трагедией отвержения третьего. Поэтому быть одновременно Богом и Любовью и одновременно двоицей невозможно. И дальше он говорит, что единственный совершенный образ Любви может быть только Троичный, который — я сейчас употреблю свой язык — должен быть различаем от треугольника отношений: вот то, что я сейчас описывал. Троичность иная. И тут разные отцы дают очень таинственные, дух захватывающие картины. Один из отцов Церкви, я сейчас не припомню, который, говорит, что жизнь Святой Троицы можно сравнить с хороводом, с постоянным танцем ликующей радости, где в каждое мгновение каждое Лицо занимает положение Другого, так что нет окаменевших положений, а есть одно движение любви между этими Тремя, и в этом взаимоотношении тайна Любви раскрывается по-новому. Каждый каждого любит абсолютной неограниченной любовью, но сверх ликования вступает в эту тайну нечто иное, что мы можем назвать трагедией. Трагедия от греческого слова, которое обозначает кровавую жертву. Каждое Лицо, видя взаимную любовь двух Других, для того только чтобы не ворваться в эту любовь, не разделить двух, принимает на Себя подвиг самоотречения, то есть по Своему собственному почину соглашается, как бы, не существовать для Других, для того чтобы те двое могли нераздельно принадлежать друг другу. Если думать о том, о чем я говорил раньше, о треугольнике человеческих отношений, такой треугольник всегда будет сказываться в том, что двое укоренятся в этой любви, исключающей третьего, а третий должен только отойти, как бы умереть. В тайне Троицы таким образом является любовь как тайна, в ликующей, всепобеждающей радости друг во друге и одновременно, потому что это все происходит вне времени, в этом хороводе взаимной любви, в каждое мгновение каждое из Лиц Святой Троицы принимает на Себя готовность не существовать для того только, чтобы Два Другие Лица полностью жили радостью любви. И, таким образом, в самой тайне Троице Любовь выражается не как ласковое чувство, о котором мы всегда говорим, не как взаимная ласка, а как нечто строгое и величественное, в чем есть ликование о своей любви к другому и одновременно принятие на себя — потому что другой так дорог, дороже собственного бытия, собственной жизни, себя самого — принятие самоотречения. И вот где меня так поражает тот образ, который я вам вначале описал, Креста во время провозглашения тайны Святой Троицы в начале всенощной. В тайну Святой Троицы вписано ликование любви, которое доходит до готовности не быть, только бы отдать свою любовь, и значит, до Креста /?/. Если понять так писание святого Григория Богослова, которое я описал гораздо, более раскрыто, в расширенном виде, чем его текст, то мы видим, что то, что я вам вычитал здесь из протопопа Аввакума, находит свое место. Да, тайна Святой Троицы содержит в себе жизнь, смерть, воскресение, победу над смертью и смерть как победа. И вот изнутри этой тайны может прозвучать то творческое слово, которое вызывает к бытию весь мир, включая и человека, который в свое время отпадет и станет причиной того, что Одно из Лиц Святой Троицы, Сын, творческое Слово Божие, согласно изначальной тайне Троичной Любви, вступит в этот мир, станет человеком, преобразит изнутри тайну взаимоотношения мира и Бога.

Если поставить перед собой вопрос о том, почему, зная, что человек отпадет от своего призвания, изменит и Богу и себе и всему тварному миру, Бог все-таки его творит? И вот здесь, я думаю, мы с большой осторожностью должны говорить о том, что да, Бог любит человека до готовности быть им уничтоженным, если нужно, но в этом крестном подвиге уничтожения возродить человека и дать ему новое измерение, которого до того у него не было.

И второе что меня поражает в Боге, это то, что Бог верит в человека. Я в одной из проповедей говорил недавно, что как-то во время поездки в Россию у меня был разговор на улице случайный со встречным, который меня остановил, увидя, что я одет священником, заговорил о своем неверии, поставил вопрос о моей вере и потом саркастически спросил: Ну, хорошо, вы в Бога верите; а Бог — во что Он-то верит? Я тогда, не подумав, ему ответил: Бог верит в человека… Потому что иначе Бог его бы не сотворил. Причем, вера не значит легковерие, это не значит: попробую, поверю, и посмотрим, что получится. Нет, это зрелый подход, при котором Бог верит, что человек, которого Он создал по образу Своему и подобию, которого призвал к измерению, которое выше всего тварного, все-таки, несмотря на все блуждания, на все колебания найдет свой путь. Это же поразительная мысль! Это поразительная мысль: что Бог в меня верит. Я в Него верю плохо, я живу не в соответствии даже с той хрупкой, жалкой верой, которая у меня есть, а Бог верит в меня. То есть по определению 11 главы Послания к евреям, вера это уверенность в вещах невидимых. Вся наша жизнь как бы говорит Богу: да Ты ошибаешься, не надо было меня творить, Ты же видишь, какая я мразь, Ты же видишь, что я неверен Тебе, неверен себе, неверен своему призванию по отношению к тварному миру, все ложь, обман во мне, а Бог отвечает: а Я все-таки не сомневаюсь, что в твоих глубинах зачаточно лежит победа… Я помню одного старшего своего товарища, отца Евграфа Ковалевского, который позже стал епископом Иоанном, который в одной проповеди сказал, что когда Бог глядит на человека, Он не ищет в нас тех добродетелей, которых нет, но Он видит в нас, в наших глубинах отражение Своего собственного Лица и образа: Он в этом уверен.

И вот как связывается тайна Троицы, понимание Бога как Бога Любви у Григория Богослова, с тем, что Бог может в нас верить, невзирая на то, что мы отпадаем. Это Он знал изначально, но изначально Он Свою жизнь отдавал нашего ради спасения. И вот когда мы говорим о рождестве Христове, мы должны думать о нем в этом порядке. Бог доверил жизнь, существование, бытие, призвание к обожению и призыв к личности, то есть к тому, чтобы стать причастником Его Божественной природы, Бог ко всему этому нас призвал, и, несмотря на наше падение, Он остается верным. Книга Откровения говорит, что Бог — верный Свидетель, и в Ветхом Завете говорится так ярко о том, что Бог подобен верному мужу неверной жены. Он остается верен, что бы ни случилось с той тварью, которую Он сотворил и любит всей жизнью и всей смертью Своей.

Но это происходит не без участия самого человека, потому что если говорить о любви, то любовь — состояние взаимное. То есть если у любви есть какое-то будущее, если она не односторонняя и безнадежная, то с двух сторон должно быть движение в том же направлении. И поэтому история человечества имеет прямое отношение к тому воплощению Сына Божия, которое мы празднуем в день рождества Христова. Этим я хочу сказать, что, как говорит святой Григория Палама, без отдачи Себя Богу со стороны Божией Матери воплощение было бы так же невозможно, как если бы его не восхотел Бог. Бог не врывается в жизнь человечества, человека насильственно; Он зовет, Он призывает, Он раскрывается, Он предлагает, а нам остается принять или отвергнуть, согласиться или не согласиться. Здесь вступает чисто человеческий момент наряду с Божественным.

Я хотел бы вернуться к этой теме следующий раз, начиная с вопроса, который мне ставят довольно часто: зачем в двух Евангелиях, у Матфея и у Луки, рассказ о воплощении Слова Божия, рассказ о рождестве Христовом предваряется очень длинным перечнем имен, которые никому ничего не говорят, за исключением немногих. Почему такое внимание обращено на родословную Христа, или говоря современным языком, на Его наследственность в человеческом плане? Сейчас некогда к этому приступить, я хочу иметь больше времени для того чтобы развить эту тему как можно более шире и углубленно, но к этому мы вернемся следующий раз.

Ответы на вопросы

Воплощение Христа — как бы выход из вечности во время, причем вечность не есть сумма времени, а нечто иное, что разумом я не могу охватить, я только могу ощущать непреодолимый барьер того и другого. Естественно, что идея Креста как идея жертвы, как идея Христа лежит в вечности тоже. Вот по поводу этого перехода из одной сферы, из одной грани, из одной стихии в другую, если вы можете что-то сказать, мне бы это помогло что-то почувствовать.

Я скажу нечто, попробую выразить то, что мне кажется верным. Когда мы противопоставляем вечность и время, мы говорим, будто это две величины различные, но одного и того же порядка. Самый элементарный подход к вечности это представление, что это бесконечное дление, то есть конца не будет этому времени. Но это не то, потому что вечность ­— не время без конца. Вечность в конечном итоге это Сам Бог, это бытие Божие. Вечность как категория, в которой существовал бы Бог, как бы обрамление, среда, в которой жил бы Бог, не может существовать, потому что помимо Него до сотворения мира нет ничего. Поэтому когда мы говорим о вечности, о нашем приобщении к вечности, мы говорим косвенно, может, того не сознавая до конца, о том, чтобы войти в тайну Божию, углубиться в нее. И вот тут два примера. Один, если не ошибаюсь, принадлежит святому Григорию Паламе, а другой принадлежит к восточной литературе. Я начну со второго, пока я его не забыл.

Есть рассказ в буддийской литературе о том, как соляная кукла решила пуститься в путь и обозреть мир. Эта куколка из соли пошла и все, что вокруг нее было, она уже знала. Она знала, что такое трава, что такое земля, что такое деревья, что такое ветер, что такое солнце, луна, звезды и т.д. Но чего она никогда не встречала — это океан. И она дошла до океана и стоит в недоумении: что же это такое? Оно движется постоянно, оно шумит, оно ни на что не похоже… И она к океану обратилась с вопросом: Кто ты такой? Океан ответил: Я — океан. — А что такое океан? Океан — это я… — А как я могу узнать, кто или что ты такое? — А ты меня ножкой тронь. Куколка протянула ножку, прикоснулась к воде, крупица соли растаяла, и в тот момент она — ах! — кажется, поняла. Но поняла на одно мгновение, и ей захотелось узнать дальше, она продолжала прикасаться к этой воде и таять. И в какой-то момент последняя ее крупица растаяла, и то, что было когда-то куклой, сказало: я — океан! Причем заметьте, что она не сказала: я — вода. Водой она не стала, она стала океаном. Это, конечно, образ, но мне кажется, что очень хороший, интересный образ.

Образ, который дает, если не ошибаюсь, Григорий Палама, стараясь нам дать уловить возможность соединения во Христе человечества и Божества, что Он действительно человек, а не призрак, и Он действительно Бог, а не нечто меньшее, какая-то эманация, отражение или еще что-то, он говорит: представьте себе, что я взял меч и вложил в огонь. Когда я его брал в руки, меч был холодный, тусклый, бесцветный. Я его вложил в огонь, вынул, и он весь сияет. И в этот момент я вижу, что огонь, жар и железо проникли друг во друга так, что железо осталось железом, огонь остался огнем, но они так соединились, что теперь можно резать огнем и жечь железом. Это тоже замечательный образ. Если стараться соединить два однородных вещества, то всегда их можно друг от друга отделить. Это может быть простой процесс или более сложный, но в конечном итоге это возможно. Можно рассортировать или можно химически разделить, но всегда это возможно. Но когда две “вещи”, скажем, другого слова нет у меня сейчас, которые ничего общего между собой не имеют, вот как железо с огнем, то они остаются собой и вместе с этим совершенно изменяются и преображают друг друга. Так что в воплощении Бог остается Богом, человек остается человеком, а Христос — Богочеловек, то есть меч, пылающий огнем.

И вопрос о времени и вечности — того же порядка. Вечность это Некто, а время — какое-то дление. Это дление может влиться в бытие Божие, которое является бытием в полном смысле, но бытием без становления в том порядке, в котором мы говорим о нашем становлении. Боюсь, что лучше я ответить не могу.