САМОПОЗНАНИЕ КАК ДУХОВНЫЙ ПУТЬ И ПСИХИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС
Тексты митрополита Антония (полагаю, здесь уместно это современное понятие — тексты) адресованы каждому, отвечают на многие трудные внутренние вопросы, помогают разрешить житейские и жизненные проблемы, определить свое место в мире и поэтому все они — опора, путеводители по нашему самопознанию. Опираясь на них, позвольте поделиться некоторыми размышлениями — профессиональными и глубоко личными.
Одна из бесед митрополита Антония так и озаглавлена «Самопознание». Совершенно естественно, тут же вспоминаются «Самопознание» Н.А.Бердяева, «Дневник духовный» Сергия Булгакова и многие другие работы этого плана. Исповеди, духовные автобиографии мы найдем во многих странах, в самые разные времена. Поэтому было бы неверно говорить, что такая форма размышлений о мире и человеке свойственна исключительно русскому человеку. Однако в российском менталитете ( как и в любом другом) этот процесс имеет свои особенности, о чем я постараюсь позднее сказать чуть подробнее. И это — также одна из граней познания себя и мира.
Самопознание, как говорит митрополит Антоний, это единство теоретического и практического аспектов возрастания личности. Полагаю, правомерно будет сказать, что оно и раскрывается одновременно и как психологический процесс и как духовный путь . И это становление не обязательно должно осознаваться, рефлексироваться самим человеком:
Владыка говорит: «В порядке ума наши прихожане, может быть, и не нуждаются в богословии Григория Паламы, а в порядке духовной жизни, если они православные христиане, они живут богословием Григория Паламы» (с.34). Повторим это другими словами — процесс формирования сознания, образа мира — в данном случае христианского — так сказать, имеет место быть, и происходит он по определенным правилам, или лучше будет сказать — на определенном пути, хотя это движение, это становление, не всегда и не каждым осознается. »Богословие рождалось из необходимости выразить словесно религиозный подлинный опыт» (митрополит Антоний)(с.34), то есть из жизни. «Мир как школа» — приводит один из принципов познания древних С.С.Аверинцев, делая его заголовком одной из глав «Поэтики…». Этот ответ, эти знания — деятельность усложняются в и истории человечества, и в истории церкви, и в истории каждого человека, а, следовательно, усложняется наше понимание Бога (и самих себя). Думается, именно этим обстоятельством правомерно объяснять некоторые противоречия, жестокости и несправедливости ( с точки зрения нашего современника — мирянина), которые как бы обнаруживаются в Священной Истории.
Это усложнение, эту многогранность и противоречивость необходимо учитывать, делать предметом всестороннего рассмотрения и самонаблюдения: «Невозможно иметь мнение, построенное на очень примитивном, элементарном знании христианской веры», говорит митрополит Антоний- и в своих проповедях, беседах, текстах побуждает к размышлению и об «устройстве»- антропологии человека-, о сущности свободы, о природе зла, о слове как первооснове и многом-многом другом.
По митрополиту Антонию самосознание М.А. начинается с разделения «Я» на особь и «Я» личность. Психология, психотерапия, психиатрия также говорят о разных формах, уровнях организации психической индивидуальности, «Я». Биологический базис «Я» — это темперамент- определенная организация нервных процессов (их сила, устойчивость, согласованность). На основе того или иного темперамента в ходе роста и развития, под влиянием воспитания в детском и подростковом возрасте формируется характер- душевный облик человека- закономерное сочетание определенной эмоциональности, организации мышления, активности воли и моторики (двигательных реакций), самосознания- самооценки. Характер — это то, как действует, как делает то или иное дело человек — бездушно — импульсивно — инфантильно — эгоистично — тяжеловестно — педантично, живо — эмоционально, заразительно — весело или сухо — рассудочно — рационалистически; неуверенно — беспомощно, с тревожными опасениями. Количество вариантов довольно значительно, они закреплены в классификациях — психологических, психиатрических, психоаналитических.
Характер — это душевное (в контексте трихотомии), душевная структура, душевнй склад, узор, витраж, витраж собора (Владыка неоднократно пользуется этими образами), это психика в узком смысле слова. Через те или иные узоры (соответственно разные характеры) и Божественный и дневной свет преломляются по-разному, но он и есть свет в изначальном смысле.
Личность научно определить сложнее всего. Каждая отрасль знаний о человеке и обществе понимает ее по-своему. Когда-то, лет 40 назад я говорил студентам — « Личность — это человек как член общества». А потом — в «Моей профессии » — художественной автобиографии С.В.Образцова –классика искусства кукольного театра — нашел пример-размышление, имевший в то время, наверное, в большей мере теоретическое значение, чем порожденный реальными, почти обыденными для нас событиями: рухнул дом, погиб один человек. Много это или мало? А если этот человек — ваш отец? — задает автор страшный вопрос. Еще позднее я прочитал у Н.А.Бердяева о том, что личность не может быть частью чего бы то ни было, личность ценна, бесценна сама по себе. Личность — творческое начало, это то, что человек приносит в мир (созидание, любовь или наоборот — разрушение). И этим она уникальна, потому что осуществляет любое деяние неповторимо, единственно, по-своему, хотя бы в потенции. ( «Ты была моей бабушкой», — так, обращаясь к одному из самых дорогих ему людей, митрополит Антоний раскрывает смысл этой, казалось бы, самой обычной жизни). Лучше будет сказать — делает как должно — для нас с вами — по- Божески. Поэтому человек — настолько личность, насколько он воплощает Образ Божий. (с. 197). Безусловно, в суждениях по этому поводу решающее слово принадлежит священнослужителям. Для психиатров и психотерапевтов более естествен вопрос — правомерно ли говорить о «хороших» и «плохих» характерах, и что такое норма психического здоровья?
Для наглядности позволю себе полушутливый, но вполне реалистический пример. Представим, что нам дозволено сформировать рабочий коллектив. Наверное, удобнее иметь ввиду некое научное учреждение. Для дела и для сотрудников будет лучше, если начальником будет избран человек с живым — эмоциональным (синтонным — на традиционном психиатрическом языке — отзывчивым, вспомним о синоптических — «согласных», «согласованных» Евангелиях ) характером. Он и потребует с подчиненных (в нужный момент) и простит, сделает послабление, когда им очень плохо. И с начальством такой руководитель сумеет строить отношения столь же мудро и гибко. Тревожно-мнительному коллеге (суть его душевного склада понятна из определения) поручим ответственную по содержанию (но не стратегически-административному значению) текущую исследовательскую работу. Все будет сделано точно, достоверно, с высоким качеством. Шизоида, погруженного в свой внутренний мир и с трудом справляющегося с требованиями повседневной жизни, возведем в ранг Главного теоретика — пусть приходит на работу только за зарплатой, но в обмен приносит идеи. Человеку демонстративному, стремящемуся постоянно находиться в центре внимания, отдадим рекламное продвижение наших разработок. Вязкому педанту — эпилептоиду — доверим бухгалтерию, другую документацию, хозяйство. Итак, все ходят на одну работу — в один храм науки — в один храм (сделаем, выражаясь поэтическим языком, шаг по вертикали- «Поступок — это шаг по вертикали», — Ольга Седакова), молятся единому Богу, (« …в главном единомыслие» — в соответствии с наставлением апостола, «Я не еретик, пока признаю Евангелия и Христа», — говорит митрополит Антоний), но по-разному.
Выдающийся психотерапевт М.Е. Бурно пишет: «Все необходимо организму человеческому, социальному обществу: и аутистическое мышление шизотипического математика и практическая смекалка сангвинического мастера и пунктуальность эпилептоидного бухгалтера и сомневающаяся аналитическая въедливость психастенического естествоиспытателя».
И еще: «Важно сто и еще тысячу раз помнить, что все мы — разные характеры с разными отношениями к одному и тому же предмету. И если мне не нравится то, что нравится другому, то это еще не значит что прав я».
С психиатрически — психотерапевтической, антропологической точки зрения не существует характеров идеальных, абстрактно нормальных, хороших и плохих (мы не говорим о болезненных формах, все они распознаются на основании специальных диагностических критериев, а также не затрагиваем нравственные категории, они — вне медицины).
Стремиться следует не к совершенствованию характера как такового, не к психофизичеки-психогигиеническим упражнениям-технологиям, осваемым вне духовной цели, а к христианскому видению мира, христианскому образу жизни. Митрополит Антоний советовал не ждать когда станешь воплощением Евангелия, а стараться жить по Евангелию. Психиатрическая норма психического здоровья апофатична, это отсутствие болезни.
Однако во многих современных и научных, и популярных трудах, посвященных проблеме «нормы характера» подчеркивается, даже абсолютизируется один показатель — адаптация. Вот пример из работы авторитетного американского психотерапевта Вирджинии Сатир :
« Гуманист, это на мой взгляд тот, кто понимает, ценит и развивает свое тело, свой организм, самого себя, считает себя красивым и нужным людям. Тот кто реалистично и честно относится к самому себе и другим, способен пойти на сознательный риск, стремится к мастерству и компетентности в том деле, которым занимается. Ищет нового пути в жизни и изменяет ситуацию, если это необходимо. Он не боится изменений, если это целесообразно и мешает ему и другим людям исправлять ошибки, если это наносит вред». Очевидно, что здесь смешаны духовное и душевное, психическое и телесное. И каковы критерии необходимости и целесообразности? Для нас очевидно, что критерий — Бог, Христос. А у Него прагматически и юридически конкретных, быть не может. Христианство — это открытость, свобода. Пути к ней многообразны.
В « Типах религиозной жизни» матери Марии, в «Пастырской помощи душевнобольным» игумена Евмения, в иных работах этой направленности находим психотерапевтически точные замечания и рекомендации по поводу « организации» взаимоотношений «образа веры» и характера, духовного и душевного. Так, представляя синодальный тип благочестия, мать Мария уточняет, что « самые религиозно одаренные и горячие люди не находили в ней места» (С.19), они шли в монастырь или в бунт. Несомненно (позволю себе продолжить эти размышления), что и уставнический и эстетический и аскетический типы религиозной жизни наиболее, так сказать, подходят определенным характерам –соответственно педантично — упорядоченным, демонстративно –истерическим, отрешенно — индивидуалистическим (если аскетизм понимать как цель, как «самоусовершенствование» для себя). А евангельский тип, руководствующийся любовью к Богу и человеку, по — моему, невозможно соотнести с определенным характером. Это совершенно иной уровень, иное пространство человеческого существования. Сказать, что здесь наиболее полно раскроется синтонный, сангвинический тип, думается, совершенно недостаточно.
Характерологические типы в целом и особенности духовного наставничества по отношению к каждому из них очень подробно описаны игуменом Евмением. Личностями конституционально-депрессивным до определенного времени, до определенной зрелости следует ограничивать и даже запрещать чтение серьезной аскетической литературы. Рекомендуется читать Иоанна Кронштадского, найти выход в молитву со словами «радуйся…», физическую работу. Конституционально-возбудимых, гипертимных, повышенно активных (в религиозной жизни такие люди часто ищут не труда, а приятных ощущений) не следует прорабатывать, отчитывать (в житейском смысле) за непослушание. Если эти свойства характера влекут за собой необязательность и тем более моральную распущенность, то необходимо говорить о грехе гордыни и тщеславии.
Итак, характер, душевный облик правомерно понимать как некую биологически-психологическую данность. Однако она, как и тело, не застывшее-неподвижна, не фатальна в своих проявлениях. Через нее тоже могут явиться «дела Божии» (Ин 9,3 — исцеление слепорожденного). Для этого процесса имеются определенный психический механизм. Это особый — высший (по этапности, последовательности развития) уровень сознания — рефлексивный. Представляется правомерным полагать, что в Священной истории его формированию соответствует момент грехопадения — человек сделал что-то не то, не так, и поэтому наг в самом, так сказать, универсальном смысле. Он увидел, что как бы разделился, раздвоился и отличается от себя самого («первозданного»).
Такая культурно — историческая, психологическая интерпретация этого библейского факта отчетливо формируется, в частности, при взгляде на миниатюру « Грехопадение и изгнание из рая», приведенную в «Роскошном часослове герцога Беррийского»: у змея обращающегося к Еве, ее, Евы, лицо. Человек как бы удваивается (это отдельная тема, уходящая корнями в мифологию змея, символику и эмблематику, связанную с Гермесом, жезлом Асклепия), он в одно и тоже мгновение оказывается и объектом и субъектом переживаний и, благодаря этому видит, оценивает себя самого со стороны. Посредством этого процесса, — акта рефлексии он способен ( кто-то в потенции, а кто-то в реальности) оценить себя, увидеть, осознать свое несовершенство (ведь он сделал что-то не так, нарушил завет с Богом),. Действительно, и в нашей сегодняшней повседневности можем ли мы, положа руку на сердце, сказать, что делали все, (будь то церковная жизнь или мирская) должным, а тем более наилучшим образом. ( Но человек верующий, христианин, всматривается в Образ Христа и идет по пути спасения).
В этом же контексте — культурно историческом, психологическом мы можем объяснить, почему в этом трагическом и одновременно созидательно-спасительном осознании главная роль принадлежит женщине. Через нее осуществляется удвоение жизни (деторождение). И ребенок всегда более или менее похож на родителей, связан с ними и телесно и психически.
В реальной жизни, в онтогенезе (индивидуальном развитии) сознания рефлексивный этап — завершающий — разворачивается на рубеже подростково-юношеского возраста. Этот процесс может происходить плавно, постепенно, или же у людей с определенной душевной предрасположенностью — мучительным ( но в рамках нормы) переживанием своего несовершенства.
Но и в этом возрастном периоде, и во вполне взрослой, зрелой жизни возможны острые, очерченные, по-особому насыщенные моменты( различной продолжительности) рефлексивности. Специальная оценка их варьирует — это может быть духовный поиск, реакция на ту или иную жизненную коллизию, проявление психического расстройств. Вот несколько цитат- иллюстраций таких состояний: «И ты при вспышке озарения/ собой угадан до конца» (А.А.Тарковский). «…нет ни одного человека на земле, который когда либо не пал на колени перед живым Богом… Как он потом этот свой опыт начинает выражать умственно, какие формы ему придаст , как истолкует его. Вот тут могут начаться отклонения, ошибки, но коренной опыт, мне кажется, всегда реален.» (Митрополит Антоний, с. 96) «Мы открываемся сами себе и не в состоянии это объяснить иным образом, нежели тем, что это — откровение» ( М. Бубер, «Два образа веры» М. 1995, с.419).
Это понимание своего несовершенства и возможности исправиться, преобразиться и есть, по- моему, главнейший христианский принцип устройства психики. Сюда же входит и осознание своей конечности — смерти и придание смысла этой земной, профанной ( если можно так сказать) , но в то же время и зловеще реальной смерти — умереть за других. Это и есть высшее проявление любви. Сказать « я тебя люблю» это значит сказать « ты никогда не умрешь»,- цитирует Владыка Габриэля Марселя.
Подлинный Пер Гюнт существовал, был «самим собою» « В надежде , вере и в любви моей», — восклицает Сольвейг. Г.Ибсен, Собр. соч., т. 2, М. 1956, с.635). Именно в этом контексте раскрываются для меня и богословский тезис « душа по природе христианка» и психоаналитическое суждение К.Г. Юнга — «процесс психологического развития, который мы называем христианским » ( не забывая о своеобразии взаимоотношений Юнга с христианством, считаю эту формулу афористическим, может быть даже исчерпывающим по смыслу выражением взаимодействия, слияния, до некоторой степени тождества психического — душевного и духовного).
И здесь представляется уместным сказать несколько слов о русском менталитете, русской душе, что я обещал сделать в начале выступления.
В одной из бесед Владыка отвечая на вопрос о мессианском предназначении русского народа, ссылается на летописца Нестора, который говорил: «Каждый народ обладает какими-то личными, своеобразными свойствами, которые вливаются в общий ансамбль, гармонию христианства как музыкальные ноты, единый звук». Сопоставляя лексику и прагматику самых различных языков, выдающийся современный лингвист Анна Вежбицкая отмечает, что для русского чрезвычайно значимы понятия душа, судьба, тоска. А митрополит Антоний и другие религиозные мыслители обращают внимание на то, что русское христианское самосознание окрашено особой нотой «сокрушения», то есть по-особому остро переживаемой рефлексивностью.
Памятуя о рефлексивности сознания, думается, легче будет разобраться в проблемах (все их митрополит Антоний затрагивает) свободы, ответственности, зла и множестве других коллизий человеческой жизни. Нет возможности говорить об этом подробно. Позволю себе лишь несколько замечаний. В свете сказанного становится понятным «механизм» обращения от самодовольства и зла к человеческому — христианскому возрастанию. «Когда человек дрянь, он себя дрянью не видит. …Мы начинаем терять из виду наши замечательные качества, которые мы одни — то и видим, когда пленяемся больше, чем мы сами и поражаемся большей красотой» (с.55). То есть до критического отношения к себе нужно дорасти — и психически и нравственно — духовно. При размышлениях на эту тему мне всегда вспоминаются размышления И. Бродского по поводу пророчества Ф.М. Достоевского «Красота спасет мир». Это замечание, отмечал И.Бродский в речи при вручении ему Нобелевской премии, — следует понимать скорее в прикладном, чем платоническом смысле. И поясняет: «Дело не столько в том, что добродетель не является гарантией создания шедевра, сколько в том, что зло, особенно политическое, всегда плохой стилист.».(И.Бродский Поклониться тени. СПб.,2001, с.303).
В психиатрическом, психопатологическом плане «зло» — ригидность, прямолинейность, бескомпромиссность как характерологические качества ( поэтому здесь зло=злоба), всегда сцепленные с интеллектуальной ограниченностью, именно этим и объясняется «плохой стилист») и склонностью к вспышкам озлобления, взрывам ярости, персонифицируются в возбудимых и одновременно вязко–мелочных, злобно — слащавых поборниках «правды», «справедливости», «закона». (Бесчеловечность их методов обесценивает, превращает в противоположность даже самые благие намерения. Именно поэтому все высокие слова предыдущей фразы заключены в кавычки). Эстетическое же переживание по своей природе возвышено–свободно, открыто всему новому, творческому (точнее — создает его), пронизано идеей величия мира, бытия, человека. В этом контексте становится самоочевидной точка зрения И.Бродского (которую порой не понимали и не принимали), утверждавшего, что эстетика выше этики.
Так взаимодействуют, не будучи связаны напрямую, душевное (характерологическое, психическое в узком смысле) и духовное.
О том же, но применительно к другой ситуации, пишет писатель Д. Балашов: «Власть должна быть бременем, и пока она бремя — стоит нерушимо. Когда же превращает себя в утеху — всему наступает конец, и даже то, что мнилось твердее твердыни, рушится в пыль.» («Симеон Гордый, Петрозаводск, Карелия, 1984, с 49). Но ведь именно авторитарные, агрессивные, «жесткие» (и, как правило, одновременно сластолюбивые в самом широком смысле люди рвутся к власти и закрепляются в ней).
Противоположным по качествам является тревожно-мнительный, склонный к неуверенности, сомнениям характер. Он более поздний по срокам формирования, более зрелый, чем варианты предыдущего типа, но субъективно, его «носителями», «владельцами» он переживается тяжело, с самоупреками, самоугрызениями . «Само-едами» прежде шутливо называли таких людей. У авторитарных сомнений не бывает им «все ясно», они «все знают»[1]. Митрополит Антоний мудро говорит о сомнениях как совершенно естественном для серьезного, ответственного, глубокого человека переживании. Классическая, но кажущаяся невыносимой коллизия, «Верую, Господи, помоги моему неверию», вероятно, оказывается одной из движущих сил богословия.
Итак, в психике всегда сосуществуют противоположные процессы, переживания, которые, обобщая можно оценить как «хорошо» — «»плохо». По мнению авторитетных современных психологов (Б.Уорф, А.Ш.Тхостов) эти характеристики в основе своей первичны, существуют сами по себе, ни с чем не сопоставляются. Однако человек слаб и стремится найти точку отсчета, не висеть в пустоте, не оставаться наедине с самим собой.
Будучи врачом-психиатром, я размышляю над этим, сталкиваясь с таким клиническим феноменом как антагонистический (манихейский) бред. Все люди, весь окружающий мир разделился для больного на два противостоящих лагеря — «хороших» и «плохих». Между ними идет борьба, и больной в ее центре. Пациенты обычно затрудняются содержательно объяснить свои оценочные критерии и ограничиваются штампами: «хорошие» — красивые, умные, воспитанные они «за нас», «за социализм и коммунизм» в эпоху СССР, «за Россию» сегодня. Но в авторитетной французской научной статье я прочитал, что для больной — персонажа этого анализа, «хорошим» был (и это представляется естественным) капиталистический мир.
Повторюсь — итак, можно ли найти какие-то всеобщие характеристики «хорошего» и «плохого»? Сформулировав для себя этот вопрос так категорично, я стал настойчиво спрашивать каждого больного с антогонистическим бредом о том, чем для него определяется каждый из лагерей, каждая из сторон. Наконец прозвучало объяснение: «Плохие забирают у меня энергию, хорошие мне ее дают.» Диагностически, эти переживания классически описывают бред воздействия, негативного и благожелательного — один из самых главных симптомокомплексов, которым проявляются психические расстройства. В более общем, возвышенном, духовном смысле эти переживания формулируют христианский модус отношения к миру, к жизни, к людям — отдавать, а не отбирать («психическую энергию», интеллектуальные достижения, имущество, сбережения и зарплату) — «Господи! Спаси их!» Возьми мою жизнь, но отдай ее другим!» — так формулирует этот принцип митрополит Антоний, рассказывая о молодой христианке Наталье, оставшейся в окруженном во время войны селении вместо незнакомой ей женщины — матери двоих детей и тем самым обрекшей себя на неизбежную гибель. («Может ли верить и молиться современный человек». М. Фонд «Духовное наследие митрополита Антония Суражского, 2009, с. 33). Могут возразить, что давать, одаривать — это естественная общечеловеческая норма. В ответ на вопрос — возможно ли добро без веры — митрополит Антоний говорит: «…очень многое из того, что мы называем человеческим, на самом деле является гранью божественного» (с.97). Поэтому правомерным представляется утверждать, что по мере развития психики начальная оценочная дихотомия (хорошо-плохо) «включается» во все более сложные структуры, (о чем в другой формулировке мы чуть выше прочитали у И.Бродского) — идеологические, этические, эстетические, религиозные.
В заключение сформулируем выводы:
- Наша душевная («психическая») организация — характеры — ваариабельна, но не существует (вне достаточно определенно очерченной области психических расстройств) характеров «хороших» и «плохих».
2.Рефлексия — «инструмент» самооценки, самокоррекции, поскольку представляет собой механизм сопоставления наличного «Я» с тем или иными образцами — повседневно–обыденными, общекультурными, этическими, религиозными. Высшими из них по нашему мнению, является христианский.
3.Рефлексия позволяет, помогает сгладить, смягчить негативные стороны характера и закрепить, развить созидательные — «психическое», душевное одухотворяется. В этом смысле рефлексию правомерно определять, как инструмент духовности, потенциальной или актуальной, как механизм действующий и деятельный: «Значит, мы можем на все надеяться, на все — но не пассивно. Надо искать в себе самих этот образ Божий, надо расчищать путь к Богу» (с.151.)
[1] В.Астафьев в «Печальном детективе» задает вопрос — зачем нужны люди с астеническим, тревожно-мнительным и прочими «слабыми» характерами. И сам же отвечает — чтобы одна половина человечества не съела другую (ж. Октябрь 1986, № 1).