Слово в Неделю о блудном сыне

Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

Никто из нас, принявших монашеский подвиг, и никто из тех которые думают оставить всё, чтобы последовать за Христом, не может без глубокого волнения слышать тропарь о блудном сыне, который пелся сегодня, и рассказ о нем, каким он предстает пе­ред нашими глазами из святого Евангелия, как он излился из премудрости Божией, но вместе с этим содержит в себе такую дивную Божественную любовь.

Рассказ о блудном сыне — не только рассказ о падении и о грехе, о раскаянии и о прощении: но он являет нам также то величие человека, которое Бог в нем видит и в меру которого каждому из нас надо вырасти.

Остановимся на различных моментах этого Евангелия; и пер­вое — о грехе. Как мягко, как кротко говорит Господь о том, что, случилось между сыном и отцом, как Он тихо, с болью и лаской говорит о том, что бывает постоянно между нами и нашими родными, родителями, близкими.

Вырос юноша в отчем доме, накопились в нем молодые силы, и показалось ему, что узко, тесно ему в том доме, где он рос, в той обстановке, в которой ему надлежит прожить всю свою жизнь если он останется при своем отце, в деревне, в трудах полевых, в узком кругу любящих его, но не восхищающихся им. И вот он идет к отцу: «Дай мне, отче, то, что мне причитается после твоей смерти…» Это сказано так коротко и так жестоко. Если развить эти слова и попробовать уловить, о чем речь идет, этот юноша ведь говорит отцу: «Старик, ты зажился; я хочу жить, не могу я ждать, пока ты умрешь, и я от тебя буду свободен, когда мне достанется плод трудов всей твоей жизни и я смогу всё взять и уйти, забыв отчий дом, уйти жить по своей воле, уйти и жить, как живут люди в городах…» И на это отец отзывается такой бес­конечной милостью; он его не корит, он его даже не молит опом­ниться; он склоняет главу под этим ударом, он соглашается на то, что для любимого сына он теперь мертв, что сын его присудил к смерти заживо, что он не существует больше в душе, в любви, в сердце дорогого ему мальчика. И дает он ему плод жизни своей, всё, что ему надлежит принять, когда он умрет.

И сын уходит; сбрасывает с плеч свою деревенскую одежду, одевается так, как, ему кажется, люди богатые, городские, одеваются, и идет в мир. И там он окружен друзьями, пока у него есть деньги, пока от него другие могут взять что-нибудь. Но когда ничего у него не остаётся, тогда находит на него возмез­дие, тогда случается с ним то, точь-в-точь то, что он совершил над отцом. Друзья, ложные, корыстные друзья от него отпадают: «Ты нам не нужен больше, нам нечем поживиться от тебя; твои средства, твое богатство истощилось, мы только этого и искали от тебя…» — и он остаётся один. Один со своей душой, один со своим голодом и обездоленностью; и он ищет работы — он, сво­бодный, хозяин своего дома, останься он только при своем отце… И одна только ему дается работа: пасти свиней, т.е. в понятии древнего еврейского народа пасти животных оскверняющих, пасти животных, которых ни один благочестивый еврей не стал бы пасти, для которых нанимали чужестранцев-рабов; но и это не утоляет его голода.

И от голода, от тоски, от оставленности, от позора, от стыда он приходит в себя. Он жил до того, будто в нем ничего нет, будто все — вокруг него: богатство, красота, друзья… и ничего не осталось кроме его собственной обездоленной жизни, погибшей жизни. И тогда он вспоминает, что где-то у него есть отец, что, ког­да-то он отвернулся от него, сказав: «Отца мне не нужно теперь, мне нужна свобода» — а теперь эта свобода обернулась рабством, обездоленностью, ужасом. И он вспомнил, что значит слово «отец», и он вновь это слово произнес, с благоговением и со слезами сты­да и начинающегося в нем раскаяния. И от тяжелых дум, и от сер­дечной боли, и от голода, и от одиночества нашлись в нем силы преодолеть стыд и вернуться к отцу покаянно. И он пустился в путь, и вот готовит исповедь свою: «Отче, отец, я согрешил против неба и против тебя, я недостоин называться твоим сыном, но дай мне быть хоть наемником в твоем доме; в том доме, где я рос как сын, дай мне место слуги, угол, кусок хлеба, обеспечен­ность, какую-то долю если не родного, то товарищеского тепла со стороны тех, которые на тебя работают…»

И он идет; а отец никогда не переставал быть ему отцом. Сколько раз, верно, он выходил на дорогу в надежде, что вернет­ся же его мальчик, что не мог он уйти навсегда… И тут тоже он стоял, верно, у порога, или кто ему сказал: «Смотри, идет ожида­емый тобой, исполняется твоя мечта, исполняется молитва твоя — идет!..» И он побежал к нему навстречу, пал на его грудь, обнял его; а мальчик, сын начал свою исповедь: «Отче — да, он посмел его назвать отцом, тогда как вот-вот он скажет «прими меня как раба, наемника» — отче, я согрешил на небо и перед тобой, я больше недостоин называться твоим сыном…» — Но тут, может быть вы не замечали, но это так в душу бьет — отец ему не дает за­кончить, не дает ему сказать «прими меня как наемника»; он его перебивает и говорит своим слугам: «Принесите первую его одежду, принесите перстень на его руку, принесите сандалии на его израненные ноги; возвеселимся, возрадуемся: он вернулся!..» Все вокруг отца оставались, но без сына мир был пуст, сколько бы ни было вокруг друзей и любящих и почитающих его людей…

Первую одежду: не самую лучшую, не нарядную одежду, а ту одежду, которую юноша сбросил с плеч перед тем как уйти; и когда он ее надел, он, верно, вдруг почувствовал, что время кругом прошло, что весь этот ужас его как бы нравственного убийства, отстранения со своего пути отца, этот ужас богатой и пустой жизни, опустошающей, унижающей, оскверняющей жизни, этот позор обездоленности и оставленности — что всё прошло, и что он вер­нулся на прежнее место: одежда та же, отец ему дал сандалии, а теперь — о чудо! — перстень дает… В древности перстень не был просто украшением руки, в те далекие времена, когда люди писать не умели, перстнем запечатлевали, как печатью, всякое письмо, всякое свое заявление; и тот, кто держал в руке перстень другого человека, имел власть над его жизнью, над его иму­ществом, над его честью. И вот перстень дает ему отец — ему, который всем доказал, что он недостоин ни его любви, ни его доверия — отец всё отдает, вплоть до своей жизни и чести. И почему? Не потому, что он долго ему рассказывал об ужасе своего жития на чужбине, а потому, что он вернулся: раз он вернулся, значит, он всё понял, значит, он может снова на­чать жизнь, достойную сыновства своего.

Какой это нам пример! Как часто, когда мы с кем ссоримся, и человек к нам приходит с трепетом в душе, стесняясь, не зная, как мы его примем, в надежде, что когда мы откроем дверь на его стук, то лицо наше просияет радостью. И как часто бывает, что мы открываем дверь своего сердца или своей квартиры и смотрим на него сурово и говорим: «Что, вернулся? С чем же ты вернулся? Понял свою вину? Каешься? Пронизан стыдом? Сгорел во стыде?.. Ну ладно, попробуем снова дружить, попробуем примириться, но помни: при первом твоем неправильном шаге всё тебе вспомнится…» Разве мы не так поступаем часто?

Отец всю жизнь и честь ему отдает: вот как к нам относит­ся Небесный наш Отец. Мы все как блудный сын хотим от Него всё получить, но, когда получили, растрачиваем в миру. Мы не говорим, конечно, «умри» Богу — но господь на Кресте умер нашим грехом… Разве не пора каждому из нас каяться, каждому из нас понять, что он осиротелый, обездоленный в этом мире, если у него нет отчего дома, если Бог ему не Отец, если Церковь ему не мать, если нет у него родины небесной. И повер­немся же мы к Нему и скажем: «Отче, согрешил, согрешила я, согре­шили мы все совокупностью нашей перед Тобой, мы недос­тойны быть названы Твоими детьми. Кто может в нас узнать Твой образ по нашей жизни? Разве сияет в нас красота вечности?..» И Отец нас примет, вернет Свое доверие, и тогда останется нам одно: из благодарности, из горького опыта сирот­ства нашего без Бога, из любви ответной на Божию любовь дока­зать всей жизнью, а если нужно — и всей смертью своей, что мы стали Богу воистину свои, родные, уже не только как бы случай­но, по плоти, но и по духу, что мы стали детьми Всевышнего, братьями и сестрами Того, Кто по любви крестной Своей стал братом нашим и Спасителем, Господом Иисусом Христом. Аминь.

Опубликовано: «Проповеди, произнесенные в России». – М.: Фонд «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского», 2014.