Старение — это не просто прибавление лет
проблему, конечно, не решить. Если воспоминание возвращается, вглядитесь внимательно и спросите себя: «Действительно ли это – наслаждение? Тот же ли я человек, который поступил бы так же, если бы у меня были физические силы, чтобы повторить совершенное тогда зло?» И если да, то не жалуйтесь на ночные кошмары и не просите у врача снотворного. Спросите себя, готовы ли вы войти в вечность, если вы в нее верите, или провалиться в небытие, унося с собой то зло, от которого не можете избавиться.
И дело здесь не в том, чтобы заставить себя различать добро и зло, а в том, чтобы задать себе вопрос о том, как это влияет на вас. Меня это мучает. Что мне с этим делать? Получать удовольствие вместо того, чтобы мучиться, или я уже не тот человек, который смог бы так поступить, и с этим покончено? Это – очень важная составная процесса старения человека. Те из нас, кто доживает до действительно преклонного возраста, знают, насколько правдиво то, о чем я говорю.
Но есть и еще одна сторона вопроса. Старея, мы слабеем – как телесно, так и умственно. Под умственной немощью я подразумеваю забывчивость – мы забываем слова на ходу, не можем вспомнить то одно, то другое. Что с этим делать? Можно все больше и больше отчаиваться от этого, чувствуя, что наша индивидуальность, всё, что мы ценили, чем дорожили и восхищались в себе, исчезает. Что же делать? И как это отражается на окружающих? (что еще тяжелее)? Первую проблему можно решить. Надо принять тот факт, что все забываемое нами, все то, на что мы теперь не способны, нам делать не обязательно.
Для меня это оказалось очень болезненным. Всю свою жизнь я был деятельным человеком. Во время войны я работал помощником хирурга, был лечащим врачом, священником и епископом; я был активен в собственной жизни и в жизни других людей и делал это, по мнению окружающих, творчески и, по моему собственному мнению, не без пользы. И вот я почувствовал, что не в силах продолжать так же. Было время, когда я был единственным приходским священником в Лондоне и, кроме того, имел попечение о русском сообществе по всей Великобритании и Ирландии. Я везде ездил, встречался с несметным количеством людей, приходивших ко мне со своими нуждами, со своей болью, людей скорбящих, людей, узнавших, что больны раком, людей в отчаянном материальном положении, и тогда мне хватало физических и душевных сил. Помню, как принимал посетителей по десять-двенадцать часов в день. И вдруг обнаружил (и это почти повергло меня в отчаяние), что перестал справляться с нагрузкой. Я стал падать в обморок, принимая последнего посетителя, потом – предпоследнего. Мне стало ясно, что после определенного часа дня я уже не мог принимать людей, так как не хватало сил.
И расплачиваться за это пришлось не только мне. Помню очень печальный случай, когда ко мне пришел друг, — в полночь, потому что это было единственное возможное время для встречи в тот день, заполненный посетителями с восьми утра. Я был в полном изнеможении. Человек (то была женщина) взглянул на меня и сказал: «Ох, отец Антоний, на вас лица нет. Чем я могу вам помочь?» Ответом, самым очевидным ответом на ее вопрос должно было стать: «Сходи на кухню, завари чай, и побеседуем по-дружески за чашкой чая». Но я решил: нет, этот человек слишком хорош для того, чтобы лишить его возможности творчески сделать доброе дело. И сказал ей: «Анна, ты действительно хочешь мне помочь?» «Да, отец Антоний». «Тогда отправляйся домой и дай мне возможность отдохнуть». Она взглянула на меня, взвилась как змея – вы, наверное, хотя бы в кино видели, как кобры поднимаются на хвосте, – пошла к выходу, хлопнула моей дверью, потом входной дверью и пропала на три недели. Через три недели она мне позвонила и сказала: «Отец Антоний, я разгневалась на вас, потому что вдруг поняла, что единственное, чем могу вам помочь, это своим отсутствием. Вы были правы; можно к вам снова зайти?»
Это очень важно. Мы должны быть готовы позволить людям столкнуться с нашей немощью – не с ленью, не с нежеланием общаться, но с естественной немощью, настигающей нас с возрастом. Я физически не способен поднимать тяжести, которые раньше мог поднять, ходить на те же расстояния и заниматься теми же делами, что и раньше, не могу столько же часов работать, но есть нечто, что я могу делать: я могу (и на это способен каждый из нас в любом возрасте, просто пожилым людям больше нечего отдать) каждого человека одарить своим безраздельным вниманием и радостью от встречи с ним. Моя бабушка дожила до девяносто трех лет и многое начала забывать. Она была уже не та, что даже в семьдесят лет, но меня поражало, как она поднималась с кресла навстречу каждому человеку, делала шаг вперед и произносила: «Какая радость – видеть вас!» Это были не пустые слова. Для моей бабушки каждый человек был радостью, вошедшей в ее жизнь, он принес ей тепло и пришел повидаться именно с ней, бесполезной старушкой, которая в каком-то смысле никому ничего не могла дать, кроме чувства благодарности и радости.