Сурожская епархия. Беседа 3

Постепенно у нас образовалась группа — сначала малая — гово­рящих на английском языке. Мы начали служить на английском языке еще до того, как я мог говорить на нем. Я выучил богослужение на английском языке, так чтобы произносить ектении, молитвы. Говорить я не мог, но это я смог сделать. И постепенно образовался кружок людей, которые приходили на эти службы. Потом их стало больше, мы перевели всенощную и стали служить ее, потом перевели другие служ­бы, и так стали вбирать всё большее число людей.

Причем люди были очень разные. С одной стороны, были отпадшие от Православия наши собственные русские, взрослые, подростки и де­ти. Потом стали появляться мужья и жены тех русских, которые же­нились или вышли замуж за англичан; потом стали появляться их зна­комые. И так постепенно, из десятилетия в десятилетие, за послед­ние сорок лет мы выросли в очень сложную сейчас церковную семью. Остались некоторые коренные русские издревле; затем мое поколение, т.е. люди, скажем, 70-и с лишним лет, затем следующее поколение. Но дальнейшие поколения уже выросли из смешанных браков, и конеч­но, вы должны понимать, что русский уже не родной язык и не первый язык, на котором они молятся или думают или чувствуют. Кроме того, стали прибиваться люди извне — на очень разных основаниях. Первыми к нам приходили люди из-за серьезных богословских сомнений, кото­рые их охватили, о католичестве, об англиканстве, о протестантских церквах. Они приходили с конкретными богословскими вопросами, и с ними (в то время я был один) я занимался очень усердно. Я давал каждому человеку 30 часов обучения Православию и выдерживал людей не меньше двух-трех лет, раньше, чем принять их в Православие. Чтобы это не было порывом энтузиазма, чтобы не экзотичность Право­славия им казалась привлекательной, а чтобы они привыкли к тому, что представляет собой ежедневное, может быть, сермяжное Правосла­вие. Кроме того, большую роль сыграли наши русские. Я помню, как несколько человек, приходя, говорили: Знаете, я хочу стать православным. Я ни в одной церкви не был принят с таким радушием, с таким теплом, это так замечательно!.. Я всегда отвечал: А вы пожи­вите с русскими и потом мне скажете, каково это… Через два-три месяца они приходили: Я ухожу! Невыносимо! Русские до того резки, они меня осаживают все время, критикуют, что я не вовремя на коле­ни встал, не так перекрестился, не то сделал, не так себя веду в церкви… одна дама даже ко мне подошла и сказала, что с нечи­щеными башмаками в церковь не ходят… Нет, в такой среде я оста­ться не могу!.. Я всегда отвечал: Я же вас предупреждал!.. А через некоторое время они снова приходили и объясняли: несмотря на то, что с русскими жить нельзя, с русскими стоит молиться и принадле­жать их церкви…

Затем приходили люди, которые когда-то были крещены в том или другом вероисповедании, но никогда в церкви не бывали, потому что их церковь им ничего не давала; они по той или другой причине оказались в православной Церкви. А потом были люди — просто без­божники, неверующие, которые вдруг обнаружили что-то… Я вам расскажу об одном таком человеке. Пришел как-то один человек в наш храм принести какую-то посылку нашей прихожанке. Он был убеж­денным безбожником и рассчитывал прийти к самому концу службы, чтобы не терять времени. Но ему не повезло, он пришел до того, как всенощная кончилась. Он сел сзади и стал ждать. Но вдруг, как он мне говорил, он почувствовал что-то совсем не то в этом храме. Как он выразился, у него вдруг сделалось чувство, что этот храм напол­нен каким-то присутствием. Конечно, он не сразу это присутствие захотел назвать Богом. Он мне объяснял: Сна­чала я подумал, что это дурман от ладана, что это влияние вашего церковного заунывного пения, что это коллективная истерика соб­равшихся верующих, мало ли что; но это чувство у него осталось. Он пришел снова и попросил, чтобы я ему позволил сидеть в церкви, когда никого нет. Когда нет ладана, нет пения, нет коллективной истерики, ничего нет кроме пустого храма с иконами и — да или нет, с присутствием или без присутствия.