Свт. Николай

С праздником!

Мы празднуем сегодня день смерти святителя Николая, чудот­ворца. Какое это странное совмещение слов: Праздник о смерти. Обычно, когда кого-нибудь застигнет смерть, мы тоскуем и плачем об этом; а когда умрет святой — мы об этом ликуем. Как же это возможно?

Возможно, это только потому, что когда умирает грешник, у ос­тающихся тяжело лежит на сердце чувство, что настало время раз­луки, хотя бы временной, как бы ни была крепка наша вера, как бы надежда наша нас ни окрыляла, как бы мы ни были уверены в том, что Бог любви никогда окончательно не отделит друг от друга тех, которые любят друг друга, даже несовершенной, земной любовью — все-таки остается грусть и тоска о том, что мы не увидим в тече­ние долгих лет лица, выражения глаз, светящихся на нас ла­ской, не прикоснемся к дорогому человеку благоговейной рукой, не услышим его голоса, доводящего до нашего сердца его ласку и любовь.

Но наше отношение к святому не совсем таково: даже те, ко­торые были современниками святых, уже при их жизни успели осознать, что, живя полнотой небесной жизни, святой не отделился от земли при жизни, и что когда он телом почиет, он все равно останется в этой тайне Церкви, соединяющей живых и усопших в еди­но тело, в един дух, в единую тайну вечной, божественной, по­бедившей все жизни.

Умирая, святые могли сказать, как Павел говорил, как другие говорили: Я подвигом добрым подвизался, веру — я сохранил; те­перь — готовится мне награда вечная, теперь я делаюсь сам жертвоприношением…

И вот это сознание — не головное сознание, а сознание серд­ца, живое чувство сердца о том, что святой не может от нас отлучиться, так же как от нас не отлучается ставший для нас невидимым Христос воскресший, так же как не отсутствует невидимый нам Бог — вот это сознание дозволяет нам радоваться в день, когда, как говорили древние христиане, человек родился в вечную жизнь; не умер — а родился, вошел в вечность, во весь простор, во всю полноту жизни, в ожидании новой победы жизни, которой мы чаем: воскресения мертвых в последний день, когда уже все преграды разделения падут, и когда мы возликуем не только о победе вечности, но о том, что Бог и временное вернул к жиз­ни — но во славе, новой сияющей славе…

Один из древних отцов Церкви, святой Ириней Лионский, го­ворит: Слава Божия — это человек, до конца ставший чело­веком… Святые являются такой славой для Бога; глядя на них, мы изумляемся тому, что Бог может совершить над че­ловеком…

И вот мы радуемся; мы радуемся в день смерти того, кто на земле был небесным человеком, а, войдя в вечность, стал для нас предстателем и молитвенником, не отлучившись от нас, оставаясь не только таким же близким, становясь еще более близ­ким, потому что мы делаемся близкими друг другу по мере того, как мы делаемся близкими, родными, своими живому Богу, Богу любви.

Радость наша сегодня так глубока; Господь на земле пожал зрелый колос, святителя Николая; теперь он торжествует с Бо­гом, на небесах; и как он любил землю и народ свой, умел жалеть, сострадать, умел окружить всех и встретить каждого изуми­тельной, ласковой, вдумчивой заботой, так и теперь он молится о нас всех, заботливо, вдумчиво… Когда читаешь его жизнь, поражаешься тем, что он не только о духовном заботился; он заботился о каждой человеческой нужде, о самих скром­ных человеческих нуждах, он умел радоваться с радующимися, он умел плакать с плачущими, он умел утешать и поддержать тех, ко­му нужно было утешение и поддержка… И вот почему его народ, мирликийская паства его так полюбила, и почему весь хри­стианский народ его так чтит: ничего нет для него слишком ничтожного, чтобы он не обратил на это внимание своей твор­ческой любви; нет ничего такого на земле, что казалось бы недостойно его молитв и недостойно его трудов; и болезнь, и беднота, и обездоленность, и опозоренность, и страх, и грех, и радость, и надежда, и любовь — все нашло в его глубоком человеческом сердце живой отклик. И он нам оставил образ человека, который является сиянием Божией красоты, он нам о себе оставил как бы живую, действующую икону подлинного человека.

Но оставил он нам ее не только для того, чтобы мы ликовали, восхищались, изумлялись; он нам оставил свой образ для того, чтобы мы от него научились как жить, какой любовью любить, как забывать себя и помнить бесстрашно, жертвенно, радостно всякую нужду другого человека.

Он нам оставил образ и того, как умирать, как созреть, как встать перед Богом в последний час, отдав Ему душу радостью, как возвращаются в отчий дом… Когда я был юношей, мой отец мне раз сказал: Научись в течение твоей жизни так ожидать смерть, как юноша трепетно ожидает прихода своей невесты… Вот так ждал и святитель Николай часа смертного, когда раскроются смертные врата, когда падут все узы, когда вспорхнет душа его на свободу, когда ему дано будет лицезреть Того Бога, Которому он поклонялся верой и любовью… Так нам дано тоже ждать, ждать твор­ческой жизнью, не ждать оцепенело, как некоторые боятся смерти, а ждать с радостью того времени, той встречи с Богом, которая нас сроднит не только с живым Богом нашим, со Христом, ставшим человеком, но и с каждым человеком, потому что толь­ко в Боге мы делаемся едины…

Отцы Церкви нас призывают «жить страхом смертным»; и из столетия в столетие мы эти слова слышим, и из столетия в столе­тие мы их превратно понимаем; сколько людей живет страхом того, что вот, вот — наступит смерть, и вот за смертью — суд, а за судом — ч т о? Неизвестно… Ад? Прощение?.. Но не об этом страхе смертном говорили отцы; отцы говорили о том, что если бы мы только помнили, что через мгновение я могу умереть, как бы мы спешили делать все добро, которое мы еще можем успеть сде­лать. Если мы думали бы постоянно, трепетно, о том, что стоящий рядом со мной человек, которому я сейчас могу сделать доб­рое или злое, может умереть — как бы мы спешили о нем позаботить­ся. Не было бы тогда никакой нужды, ни большой, ни малой, которая превосходила бы нашу способность жизнь посвятить челове­ку, который вот-вот умрет…

Простите, я уже сказал о своем отце нечто; я скажу еще од­но личное. Моя мать три года умирала; она знала, что умирает, и я знал. Я это сказал ей. И когда смерть вошла в нашу жизнь, она эту жизнь преобразила, она её преобразила тем, что каждое мгно­вение, каждое слово, каждое действие, потому что оно могло быть последним, должно было быть совершенным выражением всей любви, всей ласки, всего благоговения, которые между нами были. И вот три года не было мелочи, и не было крупных ве­щей, а было только торжество трепетной, благоговейной любви, где все сливалось в великое, потому что и в одном слове можно зак­лючить всю любовь, и в одном движении можно заключить всю любовь, и это должно быть так.

Святые это понимали не только по отношению к одному человеку, кого они любили особенно ласково, и на протяжении ка­ких-то малых-малых лет, на которые у них хватало духа; они умели так жить в течение целой жизни, изо дня в день, из часа в час, по отношению к каждому человеку, потому что в каж­дом они видели образ Божий, живую икону, но, Боже! — порой такую оскверненную, икону такую изуродованную, которую они созерцали с особенной болью и с особенной любовью, как мы созерцали бы икону, затоптанную в грязь перед нашими глазами. А каждый из нас, грехом своим, затаптывает в грязь образ Божий в себе.

Подумайте над этим, подумайте над тем, как славна, как див­на может быть смерть, если мы только проживем жизнь, как вот, святые, подобные нам люди, отличавшиеся от нас только смелостью и горением духа, если бы мы, подобно как они, жили; и как богата могла бы быть для нас память смертная, если вместо того, чтобы называться, на нашем языке, страхом перед смертью, она была бы постоянным напоминанием, что каждое мгновение есть и может стать дверью в вечную жизнь, что каждое мгновение, употребленное всей любовью, всем смирением, всем восторгом и крепостью души, может время распахнуть к вечности и нашу землю сделать уже местом, где явлен рай, местом, где живет Бог, местом, где мы едины в любви, местом, где все дурное, мертвое, темное, грязное, побеждено, преображено, стало светом, стало чистотой, стало божественным.

Дай нам Господь вдуматься в эти образы святых и не друг друга, даже не себя спрашивать о том, — что же делать, а обра­титься прямо к ним, этим святым, из которых некоторые были раз­бойниками поначалу, грешниками, людьми страшными для других лю­дей, но которые сумели величием души воспринять Бога и вырасти в меру возраста Христова. Станем их спрашивать — что с тобой случилось, отче Николае? Что ты сделал, как ты раскрылся силе божественной любви и благодати? И он нам ответит: своей жизнью и своей молитвой сделает для нас то, что нам кажется невозможным — возможным, потому что сила Божия в немощи совершает­ся и все нам доступно, все вам возможно в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе. Аминь.

Опубликовано: «Проповеди, произнесенные в России». – М.: Фонд «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского», 2014