Тайна спасения, раскрывающаяся в праздниках Церкви. Часть 4

Я хочу попробовать в течение следующих двух, вероятно, бесед поговорить о рождестве Христовом, о сретении, крещении и о Голгофе, потому что эти праздники церковные соединены, как бы красной нитью, одной основной темой. Темой, которую я затрагивал в предыдущих беседах, об отдаче Бога Себя нам и о том, как во Христе человечество приняло Бога, но и подвижнически в течение всей жизни осуществляло это принятие. И вот начнем с мысли о рождестве Христовом. О чем оно нам говорит и что оно нам говорит? Оно говорит нам о двух вещах. С одной стороны, о том, что Бог Себя отдает миру, отдает на спасение человека и на спасение мира от человеческого греха и ради преображения мира и человека. Он Себя отдает, и мы видим как бы воочию, что это значит. Перед нами в лице Богомладенца Христа находится Живой Бог. Мы о Нем часто думаем как о Творце, о Промыслителе, о Судье, мы видим Его величие; и вот вдруг в яслях Вифлеемских мы видим Бога совершенно по-иному, облеченным в плоть младенчества, хрупким, беззащитным, зависимым от любви или от ненависти людей. И вот так Себя нам отдает Бог, и не только в Вифлееме, но каждому из нас на всем протяжении его жизненного пути. Бог нам отдается как бы во власть: Я тебя настолько люблю, что Я готов Себя отдать тебе, что бы ты со Мной ни сделал… И мы знаем, что случилось, когда Бог стал человеком в Вифлеемской пещере. Божия Матерь Его окутала благоговением и любовью. Она знала, Кто Он, Она поклонялась в Своем Младенце непостижимому Богу и непостижимой Божественной любви. Пастухи, наставленные и просвещенные ангелами, в простоте и чистоте сердца пришли и поклонились Ему, потому что они поверили слову ангельскому. Они поклонились, и мы не знаем, конечно, о том, как они это пережили, но если они могли поклониться и уйти, как сказано, “с радостью великой”, то значит, они что-то ощутили: что это не просто Младенец лежащий в яслях, что это действительно настоящий человеческий Младенец, но что в Нем присутствовало нечто им непостижимое. Пришли волхвы. Они из мудрости узнали, что Он будет Царь мира, и принесли Ему дары. Они принесли Ему золото как царю, они Ему принесли миро, которым помазывали мертвецов, в этот момент как бы говоря о том, что Он родился на смерть, и ладан, который употреблялся только по отношению к Богу.

Но вокруг них был целый другой мир. Когда Божия Матерь с Иосифом пришли в Вифлеем, они искали себе пристанища, где бы им остановиться, чтобы Пречистая Дева Богородица могла спокойно родить Своего Первенца, и ни один дом не открылся. У каждого была своя радость, свое тепло. Чужого человека, да еще ожидающего рождения ребенка, они не хотели; им было хорошо между собой. Это первое, что испытал Бог, ставший человеком: места Ему не было ни в одном человеческим жилище. Он нарушил бы Своим приходом и покой, и уют и семейное одиночество. А дальше, шире, целый мир, который о Нем не знал, и в сердцевине этого мира в Иерусалиме царь Ирод, который узнал от волхвов, что в Вифлееме вот-вот родится Царь, и в Нем он увидел только соперника, врага, опасность. И он собрал своих воинов и послал избить всех младенцев вифлеемской области. Так как он не мог определить  которого, то он решил уничтожить всех. Вот как Бог вступил в мир, как Он был принят. И Он, зная все это заранее (я вам когда-то прочитал отрывок о Предвечном Совете перед сотворением мира), зная, что воплощение значит смерть, Бог отдается беззащитно, /этот/ Бог-Слово ожидает, что с Ним поступят, как кто захочет, но что Его любовь никогда не поколеблется и что Он исполнит Свое намерение. В этом торжественная, дивная свобода Божия, которая себя отдает. Но что мы можем сказать о Младенце? Неужели Бог живого человека берет и отдает на трагическую судьбу? Где же свобода со стороны человека? Я вам напоминаю теперь то, что говорил последний раз, о том, что Божия Матерь явилась как бы наследницей всей богоустремленности человеческого рода. Явилась наследницей всей веры, всего подвига, всей человеческой хрупкости, всей человеческой верности, всей борьбы, и что в Ней изжитая поколениями неправды греховность человеческая не нашла места, и что Она оказалась как бы воплощением всей святости, всей отдачи Себя Богу всего человеческого рода. И я вам цитировал уже слова святого Григория Паламы, который говорит, что воплощение было бы так же невозможно без согласия Девы Богородицы, как оно было бы невозможным без воли Отчей. И вот свобода человечества, всего человечества, не одного только человека в Лице Божией Матери, но всего человечества, сказалась в словах Богородицы: Се раба Господня, да будет Мне по воле Твоей… И здесь встретились две воли и две свободы, и эти две свободы были равны в воплощении Сына Божия. Поэтому Младенец Христос в Своем человечестве не оказался просто жертвой Божественного Совета, воли Божественной к спасению, Он не оказался жертвой, принужденной к смерти на кресте. Все человечество в лице Божией Матери отдало Его, так же как Бог Себя отдал. Это очень важно помнить. Я настаивал и настаиваю на дивном сочетании двух свобод, двух как бы равенств. Вы, наверное, замечали, что в нашем богослужении на русском языке, на греческом языке мы к Богу обращаемся на “Ты”. Это не знак фамильярности. Ты — это замечательное слово, потому что оно говорит о том, что тот, к которому оно обращено, может быть, самый близкий человек на свете, или, во всяком случае, так дорог, так близок, так значителен; но с другой стороны, “Ты” указывает на то, что тот, к которому обращено это слово, имеет абсолютную самостоятельность, что он не является как бы отсветом, отзвуком нашего существования, он существует сам по себе во всей полноте своего бытия. И вот это слово говорит нам об этих двух крайностях: что тот, который для нас самый дорогой и самый близкий, является одновременно абсолютно от нас независимым и что мы в таком же положении по отношению к нему, потому что нам дана свобода, то есть право, власть самоопределения. Мы все рождаемся в мир как бы из небытия в бытие, и это бытие исполняется, наполняется жизнью, которую нам дает Бог. Мы из небытия переходим в жизнь и должны перерасти временную, земную, тленную жизнь в жизнь вечную. Во Христе Бог становится человеком. Бог, Который есть самая жизнь, Который является самим бессмертием. И опять-таки я повторю слова святого Григория Паламы о том, что и в человечестве своем по природе, соединившись с Богом, Христос был бессмертен. Мы вернемся к этой теме: каким образом Он мог умереть; но вы, наверное, помните слова, такие таинственные, в великий четверг перед крестом: о Жизнь вечная, как Ты умираешь? о Свет неугасающий, как Ты угасаешь? Но Жизнь рождается в мир с тем, чтобы приобщиться к тварности, к условиям и последствиям падшего мира, к смертности человека, к основной причине этой смертности, то есть потере Бога, и к смерти на кресте именно через эту потерю: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?.. К этому мы тоже еще вернемся. Но вот мы находимся сейчас в ключевом моменте воплощения, когда Божественная любовь себя отдает безусловно: поступите со Мной, как вы хотите, Я вас люблю жизнью и смертью Своей. И человеческая свобода в лице Божией Матери воспринимает Бога и открывает Ему дверь в тварный мир. И тут случается нечто, что мы не можем даже постичь. Бог делается как бы причастником тварности, Он познает как бы состояние твари изнутри, опытно, и все последствия этой тварности, которые я только что упомянул, и Он рождается, как я сказал, для смерти, тогда как мы рождаемся для жизни.

Следующее событие в жизни Христа это обряд обрезания, который Его делает в Его человечестве членом израильского народа, как бы включает Его в эту родословную линию, о которой мы так подробно говорили прошлый раз. И поэтому Он приносится в храм в день сретения, то есть встречи между Ветхим и Новым Заветом, встречей между Ним и последним величайшим представителем Ветхого Завета, Симеоном Богоприимцем, и Анной пророчицей. Вы, наверное, помните значение этого праздника. Это день, когда младенец мужеского пола, перворожденный от молодой матери, приносился в храм как бы в дар Богу; и это в исполнение ветхозаветного закона. В пустыне, после того как израильский народ был освобожден Моисеем из египетского рабства, Господь дал такой завет. Для того чтобы египтяне отпустили израильтян, Он навел на них самое страшное, что только можно себе представить: смерть всех первенцев мужеского пола. И ужаснувшись, фараон и египтяне отпустили израильтян. И вот закон был дан Моисею, что как бы в выкуп за смерть этих несчастных младенцев и за страдание их матерей и отцов, целого народа египетского, который плакал и рыдал о своих первенцах, каждый младенец мужеского пола, разверзающий утробу, должен был быть принесен Богу в жертву. Жертва эта значила, что Бог получал право жизни и смерти над этим младенцем. Из столетия в столетие Бог принимал вместо крови приносимого младенца жертву или ягненка или двух голубей. И один только раз во всей истории мира был принесен Младенец, Который был Сыном Божиим, Богом воплощенным, и Сыном Человеческим, рожденным от Девы, был принесен в храм, и Бог принял Его не как символ, а в кровавую жертву. Он не был заклан в день Своего приношения, потому что Бог не неволит человека. Он должен был Сам в Своем человечестве выбрать этот путь и отдать Себя в кровавую жертву во искупление народа, искупление людей и всего мира. Эта кровавая жертва будет принесена позже, она будет принесена тридцать с лишним лет спустя на Голгофе, и она будет тогда не делом Божиим и не делом Матери Божией и мнимого Его отца Иосифа, это будет делом царственной свободы Самого Господа Иисуса Христа. Для этого Младенец должен был вырасти в полную меру Своего человечества, полную меру человеческой полноты и иметь власть и право использовать Свою коренную свободу самоопределения. И мы читаем в Евангелии от Луки, что Христос рос, возрастал и телесно и умом, разумом, и этот рост постепенно делал Его, потому что Он-то был без греха (вы помните, я вам процитировал слова пророка Исайи, что до того еще, как Он сможет отличить добро от зла, Он выберет добро, потому что Он был до конца как бы в Своем человечестве здоров, не болен болезнью греховной), и Он так вырастает из года в год, становясь Всечеловеком, становясь человеком в полном смысле этого слова, не только в ограниченном смысле, в котором мы все люди, но с изъяном греховным, а в полноте царственной Своей человеческой природы. И поворотный пункт, момент предельного решения наступает в день крещения. Он приходит на Иордан, где Иоанна Креститель крестит всех людей, которые приходят с покаянием о своих грехах. “Крестить” значит “погружать”. Мы всегда производим слово “крестить” от слова “крест”, но на древнеславянском языке “креститься” не значило “положить крест на себя”, это значило “погрузиться”. Говорили: “крестися корабль” — потонул корабль. И вот он призывает всех грешников исповедать свои грехи, признать свою оторванность от Бога, каяться с криком и со слезами и погрузиться в воды Иордана, как бы символически омывая скверну не только тела, но и души. Для тех грешников, которые приходили, разумеется, это был символ. Но символ не значит только иносказание. Символ значит нечто, что точно соответствует действительности. Я сделаю короткое отступление, чтобы вы поняли, о чем речь идет. В древности, когда два друга разлучались и хотели друг с другом сообщаться и передавать друг другу вести с достоверностью, что весть идет от оставшегося или ушедшего друга, они ломали какой-нибудь глиняный сосуд, так чтобы каждый из них брал половину его, но если сопоставить обе, они точно сходились. И когда один из них посылал издали какую-нибудь ответственную весть, не только том, что он  жив, но о чем-то важном, через какого-то посланца, ему давался этот осколок глины, и составляя его с тем, который остался на руках у того, кто не покинул своей родины, оставшийся знал, что известие действительно идет от его друга. Это называлось символом. Символ — это такой знак, который именно сочетает две реальности, а не только иносказание. И поэтому погружение грешников в иорданские воды было не только как бы образом омовения, оно имело, скажу смело, тaинственное значение: что-то происходило. Вы, наверное, помните, как в русских легендах говорится о живой и мертвой воде. Вот эти воды иорданские текли как живая вода из своего источника, но когда в них погружались целые толпы грешников, омывая покаянием свою греховность телесную, душевную, эти воды как бы тяжелели и делались мертвой водой. И вот когда Христос пришел к Иоанну Крестителю, Он просил о крещении: погрузи и Меня. Иоанн Креститель противился этому: как могу я это сделать? Он в Нем видел Того, Кто Он был. Ведь вы, наверное, помните, что когда Божия Матерь пришла к Елизавете, которая ожидала уже шесть месяцев ребенка Иоанна, будущего Крестителя, младенец взыграл во чреве ее и Елизавета воскликнула: Блаженна Ты!.. Он узнал еще до рождения своего приход Господа своего. Иоанн противился, не решался, и Христос ему ответил: Оставь, не противься, нам надо с тобой исполнить всю правду земную. И Он погрузился в эти мертвые воды. Я помню (может, я вам уже давал этот образ), один протестантский пастор во Франции мне говорил о том, что Христос погрузился в эти воды, как белый лён можно погрузить в красильне в краску. Опускается он белоснежным, вынимается он весь багровый, как бы кровью облитый. И вот так Христос…

…в этот момент Он сделал свободный выбор и не только приобщился к тварности через Свое воплощение, но и к смертности, которую навлекла на себя эта тварь грехопадением, отчуждением от Бога. Это — начало крестного пути; но это начало крестного пути не является просто дальше торжествующим шествием. Иисус остается Богочеловеком в полном смысле слова. Божество и человечество в Нем соединены неразлучно, но человечество должно в течение всей жизни и до смерти включительно иметь свободу самоопределения.

И исполненный Духа Жизни, Святого Духа, Который сошел на Него, когда Он вышел из вод Иордана, Христос уходит в пустыню. И там Он подвергается после сорокадневного поста, сорокадневного голодания, трем искушениям, и искуситель предваряет каждый вопрос словами: Если Ты Сын Божий… сделай то, сделай другое, третье. Он испытывает Его силой. Он исполнен теперь силой Божией, присутствием Святого Духа. Докажи! И Христос отказывается от этого, Он отвергает это искушение. И сатана отходит от Него, как сказано, до времени. И мы можем поставить вопрос: до какого времени? Когда еще он подошел к Нему? Он подошел к Нему за несколько дней до прихода Христа в Иерусалим, на распятие. На пути в Иерусалим Спаситель поставил вопрос перед Своими учениками: за кого почитают Меня люди? За кого вы Меня почитаете? И Петр, движимый вдохновением Божиим, Ему сказал: Ты — Христос. И тогда только, когда Он был узнан Своими учениками как Спаситель мира, только тогда Он начал им говорить о грядущей трагедии, о том, как Ему надлежит быть распятым и умереть за людей. И тогда наступило второе искушение: искушение как бы слабостью. Петр, который только что по вдохновению провозгласил Его Спасителем, как друг, вдруг “пожалел” Его: Не дай этому с Тобой быть!.. И Христос употребил по отношению к нему те же самые слова, которые в пустыне Он употребил по отношению к дьяволу: Отойди от Меня, сатана; ты думаешь о том, что человеческое, а не о том, что Божие… В течение целой жизни Христос должен был в Своем человечестве устоять против всего, что могло подорвать Его совершенное единство с Богом и нарушить совершенство Его человечества.

Я на этом кончу свою беседу сегодняшнюю. В следующий раз я буду говорить в контексте того, что я сейчас сказал, о преображении Господнем, о крестном пути, о Голгофе и о сошествии Христа во ад. А теперь я, как обычно, предлагаю вам немного помолчать, и потом, если у кого есть вопросы, касающиеся сегодняшней беседы, я попробую что-то на них ответить.

Ответы на вопросы:

Я как-то проповедовал в одном университете в Англии. Перед проповедью была служба, и священник объявил гимн, первые слова были: “Слушайте, сладкий голос говорит вам”. Ну, спели. А после моей проповеди священник объявил второй гимн, запнулся, не назвал первых стихов; я посмотрел книгу: “Спящие, проснитесь”. Так вот, может…

Поскольку искушение Христа дьяволом происходило после того как Он окунулся в воды Иордана и приобщился ко всему человеческому, не только стал человеком, но и приобщился всем человеческим свойствам, можно ли воспринимать искушения дьявола как глубоко человеческое свойство, потому что вопросы: Если Ты Сын Божий, то… — это чисто человеческая черта: положиться на что…

Да. Это момент, когда в Свое человечество Христос получил Духа Святого, и дьявол Ему ставит вопросы, которые именно, прямо относятся к нам всем. Первый вопрос: если Ты Сын Божий, если Ты Творец, если у Тебя всякая власть на небеси и на земли, смотри, Ты сейчас изможденный голодом, вокруг Тебя лежат камни, скажи им стать хлебами… Это род искушения, который все время перед нами бывает. В момент, когда у нас какое-то вдохновение, какое-то чувство громадной силы, которая поднимается из глубин, после молитвы или просто в какие-то изумительные моменты жизни, какой соблазн нам эту силу употребить на свою пользу. Силу, которая может двигать горами, сделать мелкой, что она вся пойдет на мою личную выгоду. Второе искушение: если Ты Сын Божий, сбросься с вершины храма; сказано в Священном Писании, что Бог велит ангелам Своим Тебя поддержать. Покажи всем людям, какой Ты замечательный, тогда все в Тебя поверят… И опять-таки это и с нами бывает, когда у нас есть природные дарования, ученость или какие-то выдающиеся свойства, так легко поддаться тщеславию, гордыне, и употребить дарования, какие Бог нам дал, для того только чтобы себя прославить. Апостол Павел ясно говорит в одном месте: чем ты гордишься? Что у тебя есть, что не было бы тебе дано? а если все дано, чем тебе-то гордиться?.. Переходя из великого в малое, я помню, как меня поразил один человек очень простой вещью. Ко мне пришла девушка, села с ужасным выражением на лице. Я спрашиваю: что с тобой? — Я грешница. — Я это без тебя знаю; а чем ты такая грешница? — Я погибаю от тщеславия. — В чем сказывается твое тщеславие? — Каждый раз, когда я вижу себя в зеркале, я нахожу, что я такая хорошенькая… Я сказал: знаешь, я тебе объясню, как превозмочь тщеславие. Ты два раза в день становись перед зеркалом и разбирай каждую черту твоего лица, и скажи: Господи, какой у меня прекрасный лоб, какие брови, какие глаза, какой рот, и т. д. И каждый раз, когда что-нибудь заметишь, остановись и скажи: Господи, спасибо, что Ты мне это подарил! Потому что ты тут ни при чем, ты своего лица не создавала. А когда разберешь все это и превратишь тщеславие в благодарность, тогда прибавь: Господи, прости, что на это миловидное лицо я накладываю такое ужасное выражение… Я этот пример даю не для развлечения, а потому что я думаю, что это очень практически можно применить ко всему, не только к миловидности, но ко всему, что нам дано. У нас бывают и умственные дарования, и всякие, только бы повернуть тщеславие или гордость в благодарность и привыкнуть быть благодарным, и все сойдет. А третье искушение более страшное в своем роде; дьявол говорит: вся земля предательски принадлежит мне (в Евангелии сказано “предана мне”. “Предана” можно понимать “передана” или “предательски вручена мне”. И, действительно, она предательски вручена человеческим падением, которое в лице каждого из нас, как и в лице наших прародителей отняло сотворенный мир у Бога и отдало прихоти человеческой и через нее власти дьявольской). Это все мне принадлежит. Ты, видно, пришел всем обладать. Зачем Тебе стараться, зачем идти трагическим путем? Поклонись мне, я Тебе все вручу, будет все Твое… И это тоже с нами бывает; не в такой форме, не в таком виде, но перед нами тоже встают эти вопросы: получить власть, получить ее откуда бы то ни было, любым путем. Я не говорю: государственную власть, но в семье, в обществе, в церкви, на работе, та же самая проблема. Поэтому так это искушение важно, и если продумать, то оно действительно относится к каждому из нас, но оно делается особенно опасным тогда, когда есть вдохновение и сила. Когда мы на дне, мы не способны на такого рода греховность, а вот когда мы чувствуем, что в нас есть сила: “Могу!..” тогда подходят к нам эти соблазны. А говоря о смирении, есть замечательное место из жития святого Макария Великого. Когда он умер, один из его учеников видел видение, как поднималась его душа к небесам, и по дороге бесы расставили как бы преграды и у каждой преграды его испытывали о каком-нибудь отдельном грехе. И он прошел все эти испытания. И когда он уже подходил к дверям рая, бесы решили его хоть напоследок на чем-то уловить и стали ему рукоплескать и хором кричать: Ты нас победил, Макарий! — в надежде, что его гордыня охватит. И стоя в дверях рая, Макарий повернулся и сказал: Еще нет!.. А искушение, которое пришло Спасителю от Петра, оно постоянно бывает: “Пожалей себя!” Сколько раз бывает, что человеку, которого мы любим и который идет на риск или делает что-то опасное или просто все свои силы тратит как будто до конца, говорим: “Пожалей себя, побереги, не сделай этого, успеешь потом. Если ты сейчас не сделаешь, у тебя эти силы еще останутся”. И это соблазн. Тут, конечно, нужен разум, это не значит, что надо делать все возможное и невозможное. Тут есть какая-то житейская и духовная мудрость, но этот соблазн лежит перед каждым из нас: любимому человеку не дать вырасти в, полную, меру своего величия и своего значения. Нет, будь доволен меньшим, но продлись немного дольше.

            Можем ли мы сами для себя такие соблазны ставить, не обязательно нам кто-то скажет?.

Конечно, можем.

Значит ли это, что любая наша молитва, кроме как о прощении, скажем, о благополучии, или что-то хочется для себя — что это искушение просить Бога о том, чтобы камни стали хлебами?

Я не помню, кто из отцов говорит, что мы можем к Богу с любой просьбой обратиться, как мы обращаемся к родному отцу или матери, то есть : “не так бы хотелось, чтобы это было так, но…” Прибавить “но”: однако, может быть, это не лучшее, и пусть будет по-Твоему. Но “по-Твоему” не так, что все равно ничего не сделаешь, Ты, все равно, сильнее, а — я верю, что Ты меня любишь даже больше, чем я сам умею любить себя самоё, что Ты не откажешь просто так: “Не хочу”, что если это может повести к какому-нибудь добру или просто не поведет ни к какому злу, а просто среднее будет, да, дастся. Но тут нужно, обращаясь к Богу с молитвой, иметь как бы двойное доверие. Я могу к Нему обратиться, Он меня любит, я Ему дорог (дорога), но с другой стороны, у меня не хватает видения будущего или видения того, что должно быть, и поэтому я только предлагаю Богу: вот что мне хотелось бы, но…

Мне кажется трудным этот образ вод Иорданских: просто так войти в воду  и выйти чистым… У каждого есть духовный багаж… Или например пойти к исповеди и найти силы нести этот эмоциональный духовный багаж по-другому и иначе, это понятно. Но войти в воду или пойти в исповедь и выйти чистым, без всякой ответственности или никакого прошлого, это странно…

Дело не в воде и не в исповеди, а в том, что ты подразумеваешь и том, что ты приносишь. Скажем, человек может прийти на исповедь и выложить список грехов, без покаяния особенного, просто зная: я такой, вот и все. Это исповедь в каком-то формальном смысле, это список той неправды, которая есть; но на этом примириться с Богом нельзя. Сущность исповеди не в том, чтобы выложить список грехов, а в том, чтобы подойти к Богу с доверием, Ему сказать: я хочу с Тобой быть в мире и дружбе, я не хочу, чтобы было что бы то ни было во мне, что я от Тебя скрываю, и я Тебе все скажу по правде. Есть вещи, в которых я каюсь, о которых я жалею или мне стыдно от них. Есть вещи, которые, я знаю, нехорошие, но я не умею в них каяться, потому что я не вижу, чем они плохи. Мне сказано другими, что то или другое плохо, или я знаю из Евангелия, что то или другое плохо, но я опытно не знаю, и поэтому прими меня, прости мне то, в чем я могу каяться, и дай мне время и просвети меня, чтобы я и в другом видел смысл… Есть древняя разрешительная молитва, наизусть не знаю, но в ней говорится, что прощаются тебе грехи, в которых ты искренне каешься, и постольку, поскольку прощение может послужить к твоему спасению. Потому что иногда просто — как бы сказать? — “задарма” простить человека не значит, что ему от этого лучше будет. Человек может получить прощение, когда он действительно сожалеет о том, чем он был в том или другом отношении. А просто сказать: оптом прощаю, это ничего не меняет ни в человеке, ни в отношениях.

Знаете, бывает так: вот в прощеное воскресенье, люди подходят друг ко другу: Прости меня!.. Прощать особенно нечего, и отвечают: Бог простит, и отстань от меня. Это ничего не значит ни для того, ни для другого. Дать прощение — ответственно и получить его — ответственно, потому что это значит примирение со своей совестью и примирение с другим человеком и примирение с Богом.

Мне сейчас вспомнились две исповеди. В самом начале, когда я в этот приход попал, ко мне пришла одна русская пожилая женщина, стала перед аналоем, я помолился и спрашиваю: в чем вы хотите исповедоваться? — Ни в чем. — Зачем же вы тогда пришли? — Как зачем? я пришла получить разрешительную молитву, после чего я имею право причаститься. — Вы не имеете права даже на разрешительную молитву, если вам разрешать нечего… Она страшно была оскорблена, но вот вам пример человека, для которого исповедь ни в чем не заключается, будто исповедь заключается в том, что Бог простит оптом то, о чем ты вообще сам не задумывался. И другой случай помню, тоже пришла пожилая женщина: “Во всем виновата…” (Это я слыхал не только от нее). Я говорю: не может быть. Подумайте хотя бы о десяти заповедях: неужели во всем виноваты? Да, говорит, как все… Тогда я спросил ее слушайте: вы такая приличная дама, неужели вы воровка? Отец Антоний, как вы смеете меня оскорблять! Приходится: вы же сказали, что во всем виноваты.