Царство Божие опасно и мирно

Что, собственно, приносит нам, христианам здесь на Западе, Православие? И второе: что Вы и Ваша община можете извлечь для себя из западного христианства?

Позвольте начать со второго вопроса и в качестве основы ска­зать следующее: каждая из западных Церквей в течение прошедших сто­летий развила до известной, вызывающей восхищение степени совершен­ства те или иные определенные черты Евангелия. И наше желание направлено на то, чтобы научиться тому, чему каждая Церковь под води­тельством Евангелия научилась и что она осуществила. На первый воп­рос мы должны искренне ответить, что приносим Западным Церквам ис­тину, по нашему убеждению, вполне неразделенной Церкви, но приносим ее в скудельном сосуде нашей недостаточности. Примите эту истину вместе с теми добродетелями, которые мы в течение столетий все же приобрели: примите ее, потому что она столько же принадлежит вам, как и нам, и пусть она приносит плоды, которых мы не в состоянии были принести.

Можете ли Вы точнее обрисовать единую истину Евангелия, как Вы ее переживаете?

Истина, о которой мы сейчас говорим, не есть какая-то система положений, но Сам Господь Христос. Она не есть нечто, а Некто, и эту-то истину мы должны переживать. Ее нельзя просто изу­чить и упорядочить нашим умом. Богословие, как оно понимается в православии, не есть наука о Боге и вещах Божественных, но знание Бога, которое может быть получено опытно только внутри таинства Церкви, в общении с Богом и силой Его благодати.

Что же в этой связи пресловутая христианская духовность может дать миру, в котором так многие отвернулись от Бога и в котором всё более многочисленные группировки не хотят иметь никакого дела с Христовой церковью?

Духовность — трудное слово. Оно означает жизнь, но мы недо­статочно понимаем, что это не только внутренняя жизнь, но и такая, которая должна быть выражена также и наружу. Христианские Церкви слишком позабыли, что Бог так возлюбил мир, что Своего Сына послал в него. Мы не можем исповедовать Бога, если не любим мир глубокой любовью, заключающей в себе высокие требования. Я нахожусь под сильнейшим воздействием солидарности Христа: Он действительно при­надлежит всем. Он объявляет Себя солидарным с теми, кто нуждается в Его спасении, и эта солидарность идет гораздо дальше, чем мы думаем. Мы видим, что Христос стал человеком и страдал, но не знаю, достаточно ли мы понимаем, что Его смерть включала также и богооставленность. Этот опыт имеет глубокое онтологическое значение. Я не думаю поэтому, что найдется человек — всё равно, верующий или нет — который действительно испытал всё человеческое, если он каким-то образом не испытал также эту оставленность Богом. Это очень важное знание и необходимое видение нашей духовности. Оно означает, что даже отвернувшийся от Бога человек всё же принадле­жит Христу, Который стал человеком во всеобъемлющем значении. Он настолько полно стал человеком, что мы обычно того не сознаем до­статочно. При такой установке мы никак не можем говорить о двух лагерях: тех, кто внутри, и других, внешних.

Но как же нам говорить? Что Вы, в частности, можете сказать по поводу споров о том, что наше благовестие должно широко при­спосабливать к современному языку и умонастроению?

Многое сегодня должно быть заново продумано, но само Еванге­лие не может быть модернизировано. Евангелие Христово всегда будет соблазном и должно таковым и остаться. Мы должны его проповедовать и в то же время им жить, и мы должны проявлять понимание, когда возникают реакции, выражающиеся ненавистью и отдалением от Бога. Очень часто мы сами за это ответственны.

Не получила ли преследуемая в России Церковь исключительную возможность ценой своих жертв помочь спасению этого отошедшего от Бога мира?

Да, и именно благодаря тому, что в только что упоминавшейся солидарности Христа мы смогли получить совершенно новый взгляд в отношении гонения и гонителей; они не являются нашими врагами, но это люди, потерявшие путь к Богу. Мы можем стать этим путем; может быть, через нас они найдут Бога, даже когда они нас убивают. Они могут увидеть, что наша любовь сильнее смерти — даже если мы становимся жертвами их ненависти. Мы становимся плодоносной жертвой, когда прощаем. И это создает внутри нас подлинную, глубокую радость. Мы научаемся сознавать, что можем прощать во имя Божие.

Не приносит ли гонимая Церковь в России такой своей позицией неизмеримый вклад к созиданию мира, как в отдельной душе, так и в целом мире, и не оказывает ли тем самым духовную помощь, которая нам сейчас так настоятельно нужна?

Примирение создает мир, а вместе и свободу; и гонение приводит нас в глубочайшее таинство той единственной свободы, которая не может быть у нас отнята, а именно в таинство возможности нам самим стать телом Христовым, телом, ломимым для спасения мира. В по­следнем и заключается тот особый вклад православной духовности. Мы можем что-то сделать для мира, страдая через него. Это же происходит сейчас в Румынии и в Польше, и это в высшей степени христианское явление — высшее выражение христианства.

Я должна, однако, задать еще один чисто практический вопрос: как можно такую подлинно духовную жизнь осуществить в нашей неисто­вой современной повседневности?

Это возможно через созерцание. Мне кажется, что у нас больше времени, чем мы думаем. Достаточно одного внутренне с чувством про­изнесенного слова. Каждый может утром поставить себя в присутствие Божие и попросить: «Благослови этот день!..» А затем можно постарать­ся этот день так прожить, чтобы всё, что человек говорит или делает, было достойно этого благословения. А также пусть он примет всё, что этот день принесет — скорбь или радость, ибо всё приходит как благословение от Бога. Тогда, если мы произносим какую-либо молит­ву, то мы должны ее и пережить, так что и молитва и жизнь совпадут.

Очень мало радости на Западе, Православие может предло­жить радость. Оно дает нам сознание того, что всё между собой связано, что Бог действительно есть Господь. Нам никогда не следует бояться, никогда. Слово, которое я сейчас скажу, принадлежит не мне, а Бернаносу: «Всё — ми­лость!» И как оно правдиво.

Интервью записала Маргарита Циммерер

пер. с нем.