Ты никогда не умрешь

Помни час смертный[1]

Скажу сразу совершенно определенно: никого невозможно подготовить к чему-то, чего не испытал сам, и, таким образом, когда говоришь о приготовлении неизлечимых пациентов к смерти, речь идет о неосуществимом. Мы не можем подготовить людей к событию, о котором ничего не знаем лично. Поэтому перед нами стоит вовсе не задача подготовить людей к смерти, а подготовить их к жизни вечной, если вы верующий, или к противостоянию неизбежному и окончательному, каково бы оно ни было, если вы сами неверующий. И ваше отношение к смерти очень важно.  Помню, когда я впервые около тридцати лет назад делал сообщение на эту тему, священник подскочил, когда я сказал: «Я собираюсь говорить о том, как нам всем нужно готовиться к смерти, поскольку смерть — это неоспоримая реальность нашей жизни».

Позвольте мне сказать несколько слов о смерти как таковой. Существует древнее христианское изречение, что мы должны помнить, не забывать о смерти. Когда говоришь это современному человеку, реакция обычно следующая: «О, как можно! Ты что, собираешься разрушить всю радость жизни, бросить тень на все, что прекрасно, полно смысла, все, что представляет жизнь во всем ее преизбытке, постоянно напоминая нам: ’Да, но ты умрешь, это закончится’?» Не это имели в виду древние писатели. Они хотели сказать, мне кажется, о том, что я очень остро пережил во время войны, в те пять лет, что я занимался военной хирургией. А именно: если ты не способен смотреть в лицо смерти, ты не можешь в полной мере смотреть в лицо жизни. Если ты не готов за свои убеждения или ради жизни другого человека на все, вплоть до потери своей жизни, ты всегда будешь жить осторожно, с оглядкой, избегая опасности, и никогда не будешь жить полнокровно, со всей глубиной и энергией, на которую способен.

Французский писатель Рабле в одном из своих писем написал: «Я готов отстаивать свои убеждения до самой смерти, исключительно». Что ж, так поступает большинство. Скажем, так поступает большинство из нас. Но это значит, что, когда перед нами встает предельное испытание, мы отступаем, мы не готовы идти на предельный риск. И в этом смысле неминуемая уверенность в смерти, возможность смерти для нас — это своего рода пробный камень для наших убеждений, наших чувств. Я люблю этого человека. Готов ли я рисковать моей жизнью ради его или ее жизни, ради его или ее свободы? Или я готов говорить об этом, пока нет опасности, и отступаю, когда опасность становится слишком велика?

Помню еще, как кто-то сказал: «Как чудесно слышать так много проповедей о мученичестве в наших храмах. Это значит, что в наши дни нет риска мученичества, потому что никто не говорит о нем, когда оно неминуемо, когда оно реально, когда оно здесь. Человек либо встречает мученичество, либо бежит от него, человек не говорит о нем».

Вот первое, что я хотел сказать о смерти. Противостояние смерти позволяет нам оценить качество нашей жизни: готовы ли мы встретить жизнь лицом к лицу, со всеми ее трагедиями, страданием и опасностью. Другая сторона этого размышления о смерти, возможно, становится всё важнее с каждым днём. Мы живём так, будто будем жить вечно и никогда не умрем. И мы живём, как будто пишем своего рода черновик нашей жизни, который однажды мы неторопливо сможем облечь в окончательную форму и сделать пригодным к обнародованию, сделать совершенным. Мы живём с представлением, будто впереди есть ещё время, а затем приходит момент, когда времени уже не осталось, и наша жизнь оказывается неполной, несовершенной, поскольку мы никогда не посмотрели в лицо факту, что в нашей власти только настоящий момент, а не следующий. А что касается наших взаимоотношений: можете ли вы представить себе, насколько глубоки они были бы, если бы мы осознавали, что либо я, либо человек, который со мною, любой из нас может умереть через несколько минут. Тогда мы делали бы все возможное ради того, чтобы каждое слово, каждое действие, каждый жест были настолько совершенными, насколько это возможно, были воплощением всего нашего благоговения перед человеком, всего нашего уважения к истине, выражением самой совершенной любви, какая только может быть. И это относилось бы не только к тому, что можно назвать великим, за что мы могли бы отдать свою жизнь, но даже мелкие дела мы совершали бы так, чтобы в них отражалась вся красота взаимоотношений.

Я немного скажу о личном. Моя мать умерла от рака после нескольких лет болезни. Она умерла дома, она знала, что умирает, потому что я сказал ей об этом. Смерть вошла в наши взаимоотношения, она присутствовала, и не было момента, в который моя мать или я могли уйти от знания, что смерть среди нас. Я не притворялся, и мама не притворялась. Ни она, ни я не были пленниками лжи. Но в результате мы оба обнаружили: благодаря тому, что мы знали, что смерть может прийти в любой момент самым неожиданным и внезапным образом — сердце могло не выдержать или по любой другой причине — каждое действие, каждое слово становилось совершенным выражением долгих лет взаимной любви и трепетного уважения. И это относилось не только к наиболее значительным вещам, но и к простым, к тому, например, как я приготовлял поднос с чашкой чая и приносил его. Он должен был быть красивым, чтобы его красота, его гармония могли быть выражением всей той любви, которую я мог вложить в мелочи. То, как я помогал ей удобнее устроить подушки под спину, сам жест, участие, тот факт, что я помнил об этом, — все это становилось, насколько это было возможно, совершенным выражением многих лет взаимоотношений любви. И она обращалась со мной так же, зная, что каждое слово, каждый жест может стать последним, и потому они должны быть столь прекрасными, насколько мы сумеем их сделать такими.