У постели больного ОНЛАЙН

Но неужели мы не можем ничего сделать, чтобы подготовить себя и других к смерти — собственной и чужой? Я думаю, что можем, но мы должны сместить центр тяжести на что-то иное. Мы не в состоянии подготовить себя и других к смерти, но мы можем подготовиться к тому, чтобы жить вечно. Мы знаем жизнь, знаем слабость, непрочность нашей временной жизни, ее возрастание, мир и надежду. Мы знаем, что такое быть живым, нам знакомо вдохновение, которое приходит по мере возрастания жизни, мы знаем, чем становится жизнь, когда жизнь соединяется с любовью, — об этом мы можем говорить. Если бы мы истинно верили, что Бог есть жизнь, если бы мы истинно верили, что вечная жизнь есть любовь, тогда мы могли бы помочь человеку возрастать к ней, а не к закрытым вратам смерти, которые однажды откроются перед ним, а перед нами захлопнутся, не дав нам времени или возможности заглянуть в тайну. Мы могли бы говорить о той вечной жизни, которую знаем уже сейчас, в любое мгновение, если мы в Боге, пусть даже мы лишь прикоснулись к краю Его ризы.

Когда древние писатели говорили о смерти, одним из любимых их высказываний было «Помни о смерти». Когда мы говорим такие слова современным людям, мы словно бросаем тень на краски жизни, и нам отвечают: почему страх смерти должен отравлять любую радость? Разве цель христианской жизни — добавить дегтя в каждую бочку меда? Нет, древние писатели имели в виду нечто иное. Они хотели сказать, что врата смерти открываются перед каждым из нас в определенный момент жизни, и в этот момент мы входим в измерение жизни столь великое, столь глубокое, столь значительное, настолько исполненное смысла, что если мы не будем помнить об этом изо дня в день, мы проведем нашу земную жизнь гораздо ниже уровня вечности и величия, которое лишь смерть может открыть нам, поставив нас лицом к лицу со всей своей глубиной, всей своей трагедией и своей тайной.

Я думаю, в этом памятовании о смерти нам может открыться еще нечто очень важное: предельное значение каждого настоящего момента. Если бы мы думали, что человека, с которым я сейчас нахожусь, с которым разговариваю, на которого смотрю, через минуту может не стать, а я останусь с осознанием того, что сказанное при его жизни слово, совершенный мною поступок были неправильны, что я не сделал всего, что мог, что я разрушил то, чего никак не должен был разрушать, тогда мы относились бы к каждому встречному человеку, к каждому мгновению жизни внимательно,  вдумчиво, с глубиной, что сделало бы и нас, и нашу жизнь подлинно глубокой.

Речь не о том, чтобы думать: через мгновение я могу умереть и предстать перед судом. Можно посмотреть и с этой стороны, но нужно помнить, что суд этот — не подведение окончательного итога судьей, а мгновение, когда я встану перед лицом Живого Бога и обнаружу, что весь смысл и в вечности, и на земле —  в любви, готовой истощить себя, забыть себя, отдать себя до конца, но что у меня ничего этого нет, я пуст и бесплоден. Если бы мы поняли, что перед нами наш ближний, которому мы сейчас, в эту минуту можем сделать или не сделать добро, что нет для этого другого времени, кроме настоящего мгновения, что он перед нами, а через минуту его может не быть (это касается не только физической смерти; это означает, что по какой-то причине, из-за каких-то обстоятельств человек оказывается в сфере нашего внимания, а потом может уйти и никогда не вернуться снова, а слова, которые можно было сказать, не были сказаны, и то, что можно было сделать, не было сделано), — как бы мы тогда относились к самым простым, самым незаметным повседневным поступкам. Разве мы не стремились бы превратить каждый из них в совершенное проявление, в откровение, в торжество чуткости, любви, благоговения, заботы друг о друге?

Мы не поступаем так, воображая, что еще успеется, а это не так, потому что  настоящая минута безвозвратно уходит в прошлое, а следующая может никогда не наступить. У нас нет ничего, кроме доли секунды, одного мгновения, настоящего момента — ничего больше, и в этот миг два человека встретились, и в этот миг каждое слово может быть теплым и глубоким. Приготовить чашку чая кому-то, кто болен и может умереть, приобретает предельную значительность. Важным становится не только то, что мы называем великим; все действия становятся великими в ту минуту, когда являются полным и совершенным выражением непреходящего, предельного отношения друг к другу, и это также неотъемлемая часть нашего подхода к смерти.