Наступил праздник Успения Божией Матери, и вновь и вновь в моем представлении он стоит как ясное, яркое утверждение о том, что последнее слово — не смерть, а жизнь. Смерть Божией Матери именно нам говорит о том, что вот и Она должна была умереть, но Она умерла, потому что Она дочь человеческого рода, а, не потому что в Ней властвовал разрушительно, смертоносно грех. И, умерев, Она не может остаться пленницей смерти. Она должна воскреснуть и не только войти в вечную жизнь духовно, но смерть не может и тело Ее удержать. И здесь нам говорит опыт Церкви, историческая реальность о том, что человек призван к тому, чтобы умереть, через узкие врата войти в вечность, и что в эту вечность мы войдем сначала духом нашим, но затем и телесно.
Ты употребил слово “историческое”, и, конечно, оно относится к самому событию. Но Церковь очень медленно как-то восприняла эту историчность, мало пишет об этом, нет никакого праздника до сравнительно поздних времен. Как это объяснить?
Опыт, внутренний опыт Церкви всю веру без остатка в себе носил с самого начала, но умственно она была постепенно выражена столетие за столетием. По мере того как люди, во-первых, глубже и глубже вдумывались в свой внутренний опыт, и с другой стороны, должны были отвечать на вопросы “внешних” или людей, которые еще не выросли в, полную, меру такого внутреннего сознания. Вопрос об успении Божией Матери, например, это вопрос такой глубинной сущности Церкви, который можно пережить и познать только после того, как человек узнает, что такое умирание во Христе. Что такое воскрешение Христом, что такое Церковь, в которой одновременно действует и жизнь, и смерть, которая одновременно и на пути в Царство Божие, и является полнотой Царства Божия, пришедшего в силе. И Успение Божией Матери является как бы сердцевиной этой тайны, тайны жизни и тайны смерти, тайны вечности во Христе. И я думаю, что в этом отношении Успение является как бы последней печатью нашей веры и нашего опыта.