«В Лондоне мы молимся о России»

Владыка, перед встречей с вами мы рассматривали иконы в храме и заметили вот тут икону новомученика Николая II. Разве есть у Пра­вославной Церкви такой святой?

Пока нет. Николай II и члены его семьи, расстрелянные больше­виками, канонизированы только Русской зарубежной церковью. Но я убежден, что это будет сделано и у вас, хотя сейчас по политичес­ким мотивам такая канонизация пока вряд ли возможна.

Нам доводилось как-то разговаривать с представителями рус­ской зарубежной церкви, и они высказали мнение, что все многочис­ленные несчастья, выпавшие за последние семьдесят четыре года на долю нашей Родины, произошли из-за того, что была безвинно расстре­ляна царская семья. Согласны ли вы с этим?

Интересная точка зрения, но ответить утвердительно или отри­цательно на этот вопрос я не могу. А то, что в России сейчас нрав­ственная разруха гораздо более страшная, чем разруха, так сказать, материальная, и что происходит она из-за того, что слишком долго страна и нация жили «не теми» принципами, что и позволило расстре­лять Николая II и его семью, это для меня очевидно. Мы постоянно молимся о России, желаем ей возрождения. Но думаю, что процесс возрождения займет многие десятилетия.

Владыка, теперь вопрос традиционный. Расскажите, пожалуйста: как вы стали священником?

Родился я в 1914 году, отец мой состоял на дипломатической службе, специализировался, как сейчас говорят, по восточным стра­нам. Когда в России произошла революция, нашей семье пришлось дол­гими путями пробираться в Западную Европу — через Бомбей, Югосла­вию и Австрию. Хотели мы осесть в Англии — как-никак именно из Шотландии дальний наш предок по фамилии Блум приехал в Россию слу­жить Петру I, но до Лондона не добрались. Осели в Париже, где тогда была русская колония примерно из семидесяти тысяч человек. Окончил в Париже русскую гимназию /лицей!!/ и в 1939 году — медицинский факуль­тет университета.

Три года я провел во французском Сопротивлении, затем служил врачом во французской армии, потом демобилизовался и стал заниматься частной медицинской практикой. Всё это время я, как мог, ста­рался поддерживать отношения с церковью, и вот в конце сороковых годов наш епископ предложил мне стать вторым священником в русско-французском приходе. Причем, у него была такая мотивировка: «У тебя хороший доход от частной практики, значит, мы можем не платить тебе жалования». Ведь церковь наша была крайне бедна. В 1949 году я «на время» приехал в Великобританию, где был тогда единственным православным священником. Рассчитывал вскоре вернуться во Францию, но Господь судил иначе.

С какими же проблемами вам пришлось столкнуться в Лондоне?

Их было, главным образом, две. Во-первых, по сравнению с Пари­жем в Англии было ничтожно мало моих соотечественников, всего около 600 человек. Объяснялось это очень сложными английскими иммиграци­онными законами, ведь в отличие от французов, которые позволяли практически свободно приезжать в страну, а затем так же свободно умирать с голоду, англичане заботились обо всех, кому позволяли у себя жить. Вот только получить такое разрешение было крайне слож­ным делом. Вторая — и самая большая — сложность заключалась в том, что русские эмигранты необычайно быстро ассимилировались в Англии, как бы растворились среди англичан, вступали в смешанные браки, принимали английскую культуру и религию, забывая подчас даже русский язык. Когда я приехал в Лондон, в основном моя паст­ва состояла, как мы шутили, из «бабушек и внуков». Бабушки — это представительницы первой эмиграции, внуки — те, кому удалось вы­рваться из России после второй мировой войны. Среднее поколение было почти потеряно. Мне пришлось даже разучить православную служ­бу на английском языке (хотя я английского тогда вообще не знал), чтобы сделать для них близкой нашу церковь. И медленно-медленно люди стали приходить к нам.

Это здание вы получили сразу же, когда приехали в Лондон? Честно говоря, по архитектуре оно мало похоже на православную церковь.

Вы правы, внешне оно не похоже на православный храм, хотя эта церковь — копия древней базилики святой Зои в Вероне. Перееха­ли мы в нее только в 1954 году. А до этого городские власти пустили нас в церковь около вокзала Виктории, но в 1954 году она была про­дана автобусной станции и снесена.

Так продолжалось до тех пор, пока здание не захотел купить китайский ресторан. И нам предложили или выложить 50 тысяч фунтов и купить церковь, или «освободить помещение».

Случайно о наших трудностях узнали журналисты, и я дал два интервью в газеты «Таймс» и «Чёрч Таймс». Я даже не подозревал о том, что у нас в Англии столько друзей! Пожертвования шли от сотен и тысяч людей. До сих пор помню два случая — один русский эмигрант, уже очень преклонных лет, прислал нам все свои сбереже­ния — три фунта — и свое золотое обручальное кольцо. А другой наш соотечественник выслал на храм тысячу фунтов. В концентрационном лагере во время войны у него из-за гангрены должны были отнять обе руки. Он начал горячо молиться Богородице, и болезнь, к изумлению врачей, отступила. Когда много лет спустя он прочитал о сборе по­жертвований на храм, во сне ему явилась Богородица и напомнила, что пора вернуть долг. И вот так удалось собрать 275 тысяч фунтов.

Вы по воле исторических обстоятельств были с детства оторваны от Родины. Часто ли удается теперь бывать в России?

Первый раз я был на Родине, когда мне было 43 года, потом стал ездить чаще. Но в Ленинград меня просто не пускали, мой кура­тор из Совета по делам религий мотивировал это тем, что я — «враг Советской власти». А в основе всего лежал один эпизод. Я по убеж­дениям — антикоммунист, но взглядов своих никому не навязываю, отвечаю только, когда меня спрашивают. Так вот в первый мой приезд в Советский Союз меня в Совете по делам религий спросили, есть ли у меня какие-либо политические убеждения. Я испугался, что, если отвечу отрицательно, они меня попытаются как-то использовать в своих политических играх. Поэтому я ответил: «Я монархист». И от меня раз и навсегда отстали, наверное, решили, что я сумасшедший.

Владыка, вы, наверное, знаете, что в нашей стране недавно был принят Закон о въезде и выезде. Но и без него число советских лю­дей, выезжающих за рубеж, постоянно увеличивается. Как вы считаете, готова ли Англия встретить новую волну беженцев из Советского Союза?

Англия надежно защищена своей иммиграционной службой и зако­нами. В другие страны Западной Европы въезжать будет гораздо лег­че. Но все «свободные места» там уже заняты. Даже на самой низко ­квалифицированной и мало оплачиваемой работе трудятся — и отлично — выходцы из стран третьего мира. Уже сейчас мы постоянно получаем из России письма с просьбами найти для кого-то работу, помочь ку­пить билеты за валюту. К сожалению, приходится отвечать отказом даже на просьбы о помощи в лечении детей. Я, правда, знаю несколь­ких хирургов, которые согласны проводить бесплатные операции, но ведь всё равно надо платить за больницу, лекарства, работу хирур­гической бригады, наконец. Сам я живу на три тысячи фунтов в год…

Простите, что перебили вас, владыка. Но ведь даже самый низко­ квалифицированный уборщик в больнице получает здесь около пяти ты­сяч фунтов в год. Как же вы, представитель Русской православной церкви, умудряетесь жить в таком дорогом городе, как Лондон, на та­кие крохи? Впрочем, это вопрос уже личный, и можете на него не отвечать…

Тайн тут никаких нет. Во-первых, у меня мало расходов. Я не ношу никакой одежды, кроме церковной, живу в домике при церкви (мы его называем «сторожкой»), сам себе готовлю, сам являюсь своим се­кретарем. У меня нет автомобиля, я сам убираю у себя, сам стираю. К тому же вся моя жизнь приучила меня жить в бедности, и я считаю это естественным и нормальным для человека.

Интервью взяли (в Лондоне) К. Авдеева, А. Карцев.

Опубликовано: «Комсомольская правда», 30 июля 1991 г.