Верит ли в нас Бог?
Ещё рано делать выводы, но, похоже, что эпидемия Ковида подчеркнула и обострила проблему расцерковления. Уже и на Радонеже стали об этом говорить – что люди, в 1990-е года с таким энтузиазмом вошедшие в Церковь, во многом потеряли вкус, радость, а то и смысл церковной жизни. Причём объём проблемы уже другой, чем десять лет назад. Если тогда об этом говорили одиночки, то теперь расцерковление – явление ясное и достаточно массовое. Усугубляется это тем, что выросло и полноценно вступило в жизнь «поколение ДВР» – «дети верующих родителей», большинство их которых практически отошли от церкви.
Суть этой проблемы в том, что наша церковная педагогика ограничивается только этапом воцерковления, причём внешнего; в качестве дальнейшей христианской жизни людям предлагается постоянное воспроизводство их новоначалия. Со временем наступает естественное отторжение от такого «детского сада» – а предложить взамен нечего. Обрядовая и внешне-аскетическая церковность перестаёт «срабатывать». Маятник устремляется в другую сторону – и тут расцерковляющихся христиан, никем не наученных, что это законный и важный этап духовной жизни, подстерегает главная опасность: вместе с водой выплеснуть и ребёнка. Христа Церкви (многие стороны жизни которой стали невыносимой; и именно по причине этого) «проскакивают», а вместо этого (разумеется, это мой субъективный взгляд) предлагается два варианта – то, что наиболее сейчас заметно: коуч-христианство (употребим такое выражение) и «поиски исторического Иисуса».
Эти два соблазна, объединившись, приводят к тому, что человек, всё же сохраняя остатки веры и не желая рвать со Христом, ищет Его в духовно-психологических практиках, обеспечивающих ему комфорт здесь (ну может быть, желательно и там). Христианство креста отвергается (не без основания, п. ч. оно было неверно преподано на этапе воцерковления); вместо этого человек ищет «христианство хорошей, полноценной, гармоничной и т. д. жизни». Здесь очень удачно явилась нынешняя библеистика (точнее говоря, крайности библеистики) с её поисками, а главное, «находками» «исторического Иисуса», которая позволяет человеку «не заморачиваться» Страшным Судом и прочими неприятными вещами и избавиться, наконец, от навязанных «кондовым христианством» чувств вины, страха, ответственности и прочих, с психологической т. зр., деструкций (что, опять же, имеет основания, выше уже названные) и только купаться в любви Иисуса, хотя Он (как утверждают поисковики «исторического Иисуса») вряд ли Бог; во всяком случае, не такой Бог, как Его всегда понимала Церковь.
Главное здесь то, что создаётся образ Бога, не имеющего ничего общего с библейским. И сюда нередко «подвёрстывают» вл. Антония (который, я думаю, пришёл бы в ужас от этого). Разберём это на примере одной парадоксальной богословской формулы, которую не раз употребляет Владыка.
Всем нам известен рассказ, как однажды, когда митр. Антоний был в Москве, у гостиницы «Украина» он разговорился с советским офицером, который, увидев человека в рясе, сказал ему, что не верит в Бога, на что Владыка ему ответил: «Зато Бог верит в вас». Или, в несколько ином варианте – приведу слова самого Владыки: «Как-то в России молодой офицер на ступенях московской гостиницы «Украина» поставил мне вопрос: «Хорошо, вы верите в Бога. А Бог-то – во что Он верит? » И я ему ответил: «Бог верит в человека»». Это, конечно, был блестящий пастырский ход. И сама эта тема была для митр. Антония не случайной, а глубоко продуманной. В его книге «Человек» есть целый раздел «Вера Божия в человека» (собственно, это Беседа на рождественском говении 5 января 1991 г.), где Владыка говорит, например, следующее:
«Вера Божия нам не может быть понятна. Глядя на самих себя, глядя на историю мира, мы не можем понять, как может Бог верить в человека. Но, с другой стороны, эта вера Божия нас обязывает. Если Он в нас верит, если Он такой ценой готов верить в нас, то мы должны вырасти в меру Его веры в нас. Мы должны стать достойными этой веры». Ещё раз подчеркну, что здесь очевиден пастырский контекст всего рассуждения владыки.
Но – парадоксально: то, что для митр. Антония было прекрасным благовестием о Боге свободы и любви и поводом для церковного назидания о нашей христианской ответственности за свою жизнь, в современной «субкультуре расцерковления» (да, уже складывается такая, и о ней нужен отдельный и серьёзный разговор) приобретает совсем другой оттенок. Я бы сказал, что речь идёт о других взаимоотношениях человека с Богом, если не вообще о другом боге. Об этом, кстати, с очевидной прозорливостью вл. Антоний предупреждал в той же беседе:
«Если Бог так в нас мог поверить, то мы должны верить в себя, но не в свои человеческие силы, не в свои способности. Мы не должны быть ослеплёнными теми кажущимися нам драгоценными качествами, которые у нас есть, качествами ума, воли, творчества; мы должны быть внимательны к тому сокровенному сердца человеку (1 Петр. 3, 4), который является тайной нашей. Святой Ефрем Сирин говорит, что, когда Бог творит человека, Он вкладывает в глубины его всё Царство Божие, и задача жизни в том, чтобы копать глубже, пока не найдёшь это сокровище. Мы обязаны верить в себя, потому что Бог в нас верит. Мы обязаны искать в себе то, что Божие, – не только то, что Ему принадлежит: всё Ему принадлежит по праву, – но искать в себе всё то, что нас делает родными Ему, сродняет с Ним, уподобляет нас Ему, делает нас на Него похожими».
Эти глубокие размышления владыки Антония, укоренённые в исконной мистической церковной традиции, воспринимаются «коуч-христианством» совсем в другом ключе. Бог верит в нас! аллилуия! это даёт комфорт, и можно делать, что хочешь. – Я, может быть, немного утрирую, но, боюсь, что сегодня, когда мы повторяем слова Владыки, мы мало имеем в виду сокровенного сердца человека и нашу ответственность и наше подвизание за него.
Я не случайно только что сказал о «другом боге». Чтобы пояснить всё вышеизложенное, позволю себе привести весьма впечатливший меня пример – он относится к той же сфере лексики, которой смело (и в то же время, как видим, подлинно церковно) оперировал Владыка. В развитие темы «веры Бога в нас» (в духе коуч-христианства) появилось схожее выражение, схожая идеологема «Бог рискует в отношениях с нами», причём сюда порой как раз, как я уже говорил, «подвёрстывают» авторитет вл. Антония – по аналогии, так сказать (у самого Владыки ничего такого нет).
Мне не раз встречался этот «риск Бога» в современных рассуждениях о взаимоотношениях Бога и человека. И вот, от одного очень уважаемого мной церковного просветителя и педагога, когда я вступил с ним в дискуссию по поводу этого выражения, я услышал ссылку на событие Благовещения. «Разве Бог не рисковал, обратившись к Марии?» – таков был аргумент. Я ответил, что из евангельского текста (и тем более, библейского контекста) это совершенно не вытекает. Архангел Гавриил вовсе не спрашивает Марию, согласна она или нет с определением Божиим. Он ставит Её перед фактом, который Она смиренно принимает. И, конечно, по-другому быть не могло: Мария, как мы видим из Евангелия, нисколько не раздумывала, не колебалась. Они никак не могла, как это, скорее всего, было бы с сегодняшним «свободным» человеком, «кобениться» (простите за такое сниженное слово), ставить условия и проч. (типа, «а вот возьму и откажусь!»), а Бог на небесах при этом бы трепетал: «согласится или не согласится? а вдруг нет? ах, как Я рискую!», и т. д. – Тут Евангелие превращается в водевиль. Библейский, живой Бог не рискует в отношениях с нами. Оперировать такими понятиями – дезориентировать людей, неверно возвещать о Боге.
Вообще надо сказать, что такой коуч-подход – «Бог верит в нас (не в смысле вл. Антония), Бог рискует…» и тому подобное – это то, что некогда в предельной форме выразил Ангелус Силезиус (ещё в XVII веке), и что так возмущало Карла Барта – великого богослова XX века.
Я знаю, что без меня Бог не может прожить ни мгновения.
Если исчезну я, и Он непременно испустит дух.
Богу столь же важен я, сколь и Он — мне:
Я помогаю поддерживать ему Его бытие, как и Он мне — моё.
То, чего может хотеть и желать в вечности Бог,
Он видит во мне как в своём подобии.
Бог любит меня одного, Ему так страшно за меня,
Что Он умирает от страха, что Я не буду верен Ему.
Нет ничего, кроме меня и Тебя, и если не будет нас двоих,
То Бог — больше не Бог, и небо рухнет.
«Это – благочестивые бесстыдства», писал Барт, «и, конечно, это принципиально невозможные высказывания об отношениях Бога и человека»[1].
Здесь мы видим, как всё не ново в нашей церковной жизни. Только то, что Ангелус Силезиус излагал как выражение предельного (до болезненности) религиозного чувства и высочайшим поэтическим языком, сегодня несравнимо измельчено и опошлено. Нынешние «поиски исторического Иисуса» превращают нашего Господа, Судию живых и мёртвых, Альфу и Омегу, – в булгаковского Иешуа, а «христианство удобства и комфорта» делает из Бога Авраама, Исаака и Иакова, Бога пророков и апостолов – какого-то мета-психолога, потакающего всем нашим страстям.
Библейское понятие Бога, таким образом, упраздняется; а вслед за ним ревизии подвергается и всё христианское мировоззрение. Сотворения мира не было, Адама и Евы не было, грехопадения не было (потому что этому, видите ли, противоречит современная наука); думать о спасении души, отвергаться себя и мира и, неся крест свой, следовать за Христом – изуверство прошлых веков (современная библеистика не велит так думать); Бог рискует, общаясь с нами, «и прочие безумные глаголы» (как говорится в Великом каноне св. Андрея Критского) – я не сомневаюсь в том, что владыка Антоний был бы категорически против этого.
Summa: изучая опыт митр. Антония, перенимая у него то, что можно перенять, я призываю, во-первых, учитывать дистанцию между ним, его глубоким опытом богообщения и его подлинной церковностью и современным феноменом расцерковления и вытекающего из него «облегчённого христианства», которое порой прикрывается именем Владыки. Владыка имел духовное право говорить о таких вещах; а нам лучше быть поскромнее, и – это во-вторых – стараться, мысля и говоря о Боге, Его отношениях с человеком и путях нашего спасения, придерживаться прежде всего библейских понятий, и не выходить за их пределы. Приведу ещё один отрывок из уже цитировавшейся беседы митр. Антония:
«А для этого (то есть для понимания отношения Бога к нам – иг. П.) мы должны научиться вчитываться в Священное Писание, в слово евангельское, искать, что в этом Писании вызывает в нас трепет, восторг, радость, на что мы отзываемся, говоря: Боже, как это прекрасно! как это истинно! как это светло! Потому что, когда мы так можем отозваться на то или другое евангельское сказание, это значит, что Бог и мы – в гармонии, что мы душевно одно, что тут мы коснулись нашего подобия с Ним, и Он нам подобен. Мы коснулись Его человечества и узнали в Нём себя, но – в чистоте, во славе, в красоте, в истине. И когда мы это находим, мы не смеем больше поступать иначе как в послушании этому откровению».
Ещё раз подчеркну: митрополит Антоний, при всей смелости своего возвещения, всегда пребывал в контексте библейского и исконно церковного понятия о Боге. И мне хотелось бы (при всём том, что, конечно, необходимо трезво учитывать недостатки нынешней церковной педагогики, и т. д.) и всех нас призвать к тому же. И этот призыв, я уверен, сам Владыка несомненно бы одобрил.