Возвращение блудного сына. Беседа 4

было, оказавшись ни с чем, голодающим пришел в себя. Пришел в себя не потому, что он вдруг стал замечательным человеком, а потому что проголодался. Проголодался он не только телесно, но и душевно, и остался, действительно, лицом к лицу с собой.

Я не знаю, часто ли бывало с вами, моими слушателями, что вы остались лицом к лицу с собой, в одиночестве; это бывает в бо­лезни, это бывает после ссоры с близким человеком, это бывает в тюрьме, это бывает в путешествии, когда ты никого не знаешь и не видишь вокруг себя: вдруг оказывается, что ты совершенно один и что тебе смотреть не на что, кроме как на себя; и вдруг оказыва­ется, что с собой так безмерно скучно, что с собой так трудно жить, что если надо жить только собой, то делается так тошно, что ты сам себе делаешься противным, когда ты начинаешь себя изме­рять новой мерой, и видишь, до чего ты ничтожен…

И вот этот юноша, о котором говорит Евангелие, остался ли­цом к лицу с собой и начал на себя смотреть: чем же он стал в результате той ложной, лживой свободы, которую он выбрал вместо отчего дома, труда, любви, брата, окружающих его друзей, насто­ящих друзей, не покупных. И ему стало голодно во всех отношени­ях; телесно — да; но и душой он изголодался по тому, что он так безумно отверг и так, как ему казалось, безнадежно потерял. И, вероятно, начали вставать перед ним образы родного дома, любящего отца, собственного детства, старшего брата, стареющих, верных слуг, товарищей, друзей, родных полей, родной деревни, неба род­ного края, — всего того, что так глубоко в нашей душе живет, как только мы дадим глубинам раскрыться…

И вдруг ему стало ясно, что отец только потому согласился, чтобы он ушел, обобрав его (да, обобрав! взяв до смерти отца всё, что ему досталось бы после его смерти, с тем, чтобы растратить, расточить…), — только потому отец на это согласился, что он его так любил, так жалел, что не захотел стоять на его пути, быть преградой. И он подумал: У меня ость отец! Я ему, правда, не сын, — но у меня есть отец: встану-ка я, и пойду домой, домой! Туда, где у меня есть отец… И он пустился в путь и приготовил исповедь, то есть подготовился к тому, чтобы излить душу свою своему отцу: Отец! я согрешил против неба и перед тобой! Я уже недостоин называться твоим сыном, — прими меня в число твоих наемников… Да, он согрешил против неба, против божественной правды, против прав­ды вообще, — и он затоптал отца, поступая так: может ли он назы­вать себя сыном? Но, может быть, отец его примет, как наемника, даст ему хоть работу и хлеб — но позволит жить в родном доме, хотя бы в сарае, хотя бы в углу каком…

Что же случилось дальше? как его принял отец?

Опубликовано: Николо-Угрешский вестник. 1992. № 6, 7.