Возвращение блудного сына. Беседа 5

Сын шел с сомнением: как он будет принят отцом? При встрече он начал произносить свою приготовленную исповедь: Отец, я согре­шил перед правдой и перед тобой, я больше недостоин называться твоим сыном… — и вдруг отец его перебил: он ему не дал сказать последних слов, и этим отец ему показал — и нам показывает, что мы можем быть недостойными сынами, недостойными дочерьми, и Божиими, и наших родителей, — но наемниками в родном доме мы быть не можем; достойны или недостойны, мы остаемся родными детьми родителей или тех, кого называем отцом, матерью, папой, мамой.

Это очень важно, потому что это показывает, что Бог с нами в сделки не входит, что если мы оказались недостойными нашей славы, то мы всё равно остаемся как бы обязанными быть такими же вели­кими, как мы призваны быть, что мы не можем стать ничем иным, как детьми Живого Бога, или как детьми нашей родины, или как детьми нашей Церкви, или нашей земной семьи. Тем, что отец его переби­вает и не дает ему сказать «прими меня как одного из твоих на­емников», отец ему говорит: «Нет! Унижаться не смей! Ты мне сын, ты не имеешь права унижаться ни передо мной, ни перед кем; ты должен вырасти в меру своего достоинства — да! Но пресмыкать­ся, соглашаться на то, что ты ничтожество, ни в каком случае не смей! — и этого достаточно». Достаточно того, что этот блудный сын вернулся домой, достаточно того, что он своего отца на­звал священным словом «отец», чтобы всё было изглажено: изглажено, как боль, изглажено, как позор; и какой это нам урок в на­ших человеческих отношениях.

Как часто бывает, что кто-нибудь нас обидел; потом кротко, трепетно возвращается в надежде на примирение, и как часто быва­ет, что мы его встречаем холодно, с «достоинством», как мы называем нашу холодность, нашу жестокость сердечную, ожидая от него унижения, ожидая, что он будет пресмыкаться пред нами, про­сить прощения, признаваться, что он виноват, что мы тут ни при чем, — хотя большей частью, если не всегда, вина бывает обоюдная.

Нет, не так поступает с нами Бог; не так поступает с нами и любящий нас по-настоящему человек. Если мы вернулись, значит, мы всё поняли! Если мы вернулись, значит, можно всё начать зано­во, — но с новой зрелостью. «Заново» — не так, как раньше, а по-новому, с новой опытностью, которая не даст нам пасть, как мы пали раньше. И это выражается замечательной фразой в Евангелии: принесите первую одежду и оденьте его! Дайте перстень на руку его и обувь на ноги его… В русском переводе говорится «прине­сите лучшую одежду»; в греческом, оригинальном тексте говорится «первую». Почему же я изменил русский текст на греческий? По­тому что мне кажется, что если сейчас вынесут для этого блудного сына самую лучшую одежду, которую только можно найти в доме, он будет себя чувствовать, словно он ряженый, да, словно он одел какую-то одежду, ту самую или подобную той, в которую он наря­дился, когда уходил из дому. А отец говорит «принесите ему ту одежду, которую он в самом начале носил, которую он сбросил с плеч презрительно, когда уходил из дому, которую я подобрал с полу, сложил, оросил слезами, поцеловал, которую я из ящика вы­нимал так часто, чтобы на нее посмотреть, ее к сердцу прижать, потому что это была одежда моего сына, которую он переменил на чужую, чуждую ему и мне одежду…» И вот в эту одежду, мне кажется, отец его теперь облекает: «Надень свое старое платье и по­смотри на себя: эти месяцы или годы не только прошли, — их больше нет! Ты вернулся на старое — но зрелым, взрослым человеком, опытным, который больше никогда не сделает тех ошибок, которые ты сделал вначале…» И сын облекается в эту первую свою одежду, в одежду сыновства, и вступает в дом.

Опубликовано: Николо-Угрешский вестник. 1992. № 6, 7.